Федерация этолян 3 страница

Союз этолян, подобно ахейскому, складывался двояким путем: добровольного соглашения или вынужденного присоединения. Так, только после неудавшейся мирной попытки этоляне пошли войною на акарнанский город Медеон (231 г. до Р. X.), дабы принудить его ко вступлению в союз, причем о низведении города на положение подданного ничего не говорит историк. По принуждению примкнули к союзу гераклеоты, город которых впоследствии был одним из важнейших центров федерации. Против воли вступили в союз и беотяне. Но раз поселение или область входили в союзную организацию, граждане их пользовались политическими правами этолян и составляли часть того союзного народа (το κοινον), которому принадлежало верховенство в союзе. Этоляне представляют собою единую организацию в противоположность, например, гегемонии афинян в делийском союзе, в котором различались «афиняне и союзники». Никаких признаков подобного расчленения в среде этолян мы не находим ни у историков, ни тем менее в надписях. В верховное народное собрание единой симполитии сходятся этоляне отовсюду; должностные лица союза обязаны созывать этолян из всех городов, с каковою целью посылаются в города письменные приглашения; после собрания народ удаляется по своим городам; совет союза называется у Юстина сенатом всех этолийских городов 4*.

Что присоединение к союзу этолян не равнялось политическому поглощению или исчезновению присоединявшейся общины, это не может подлежать сомнению. Достаточно одной надписи Уссинга, изданной также Рангави, Леба, Кауэром, чтобы утверждать положительно, что союзные общины, отказываясь со вступлением в союз от некоторой доли верховности, не переставали быть автономными во всех прочих отношениях. Совет этолян, устанавливая взаимные отношения двух поселений фтиотидской Ахаи, сливающихся в единую политию, предусматривает тот случай, когда одна из общин, меньшая, Перея, или Перия, пожелает выделиться из состава большей, Мелитеи, все же оставаясь в федерации. Из надписи мы узнаем, что союзная власть заранее регулирует столь важное проявление местной политической жизни, как образование новой общины через выделение из существующей, — буде оно совершится, что каждая из общин имеет свои собрания, своих судей, глашатаев и других должностных лиц, а равно свою казну, что каждая посылает в союзный совет этолян своего представителя или представителей и сообразно с сим несет определенные денежные обязанности по отношению к союзу. Сохранившийся документ застигает общины в процессе воссоединения, но законодатель предвидит возможность разделения и на этот случай устанавливает и взаимные отношения между ними, и отношения каждой к союзу. Достойно внимания, что постановление этолийского совета по этому делу выставлено было не только в Ферме, но также в Мелитее, Дельфах и Калидоне.

Понятно, что союзные общины более значительные, чем Мелитея или Перея, осуществляли и свое право автономии в более важных общественных актах. Жители Навпакта наделяют правом гражданства кеосцев, имеют своих феоров для участия в иноземных празднествах; Ламия дарует поэтессе Ирене проксению, имеет свой совет, своего стратега, гиппарха и трех архонтов. Из второй половины III в. до Р. X. и следующего, т. е. из того времени, когда Дельфы и многие другие города средней Эллады входили в состав этолийского союза, когда этому последнему принадлежала руководящая роль в дельфийской амфиктионии, сохранились сотни надписей, преимущественно отпускных актов, или вольных, которыми даруется свобода рабам гражданами различных эллинских республик. В дельфийских надписях рядом с именем этолийского стратега, обыкновенно в самом начале документа, поименовывается дельфийский архонт, что бывает и в тех случаях, когда имя этолийского стратега отсутствует. Кроме архонта в надписях упоминается народное собрание или народ дельфийский, поименовываются и должностные лица других союзных государств *. Мало того: целые местные федерации со вступлением составляющих их общин в этолийский союз не утрачивали своих местных федеральных учреждений. Так, одна из дельфийских надписей датирована именами стратега этолян, агонофета локров (западных), архонта города и архонта дельфийского; имя агонофета, союзного должностного лица локров, встречается в нескольких надписях. Также засвидетельствовано надписью имя фориарха для жителей Эринея, одного из поселений Дориды, что указывает на сохранение дорийского союза в организации этолян **.

Высшим органом союзного управления было народное собрание всех этолян, или, точнее, Этолии, без различия собственных этолян от прочих членов союза. Эта последняя черта отмечена как самим названием собрания у Ливия «Panaetolium, Panaetolicum», так и выражением того же историка ех omnibus oppidis convocandos Aetolos ad concilium, а равно и тем, что полномочные собрания этолян имели место не в Ферме только, но также в Навпакте, Гераклее, Ламии, Гипате, Страте, т. е. в более людных городах союза ***. Если обычные собрания союзной Этолии раз в год после осеннего равноденствия происходили только в Ферме, если в Ферме только производились выборы должностных лиц союза, то и собраниям чрезвычайным в других местах, созванным с соблюдением определенных условий, принадлежало право объявлять войну, заключать мир, вступать в договоры, т. е. решать важнейшие дела, касающиеся целого союза: в Навпакте заключен мир с Филиппом V в 217 г., в Гипате этоляне отправляют посольство к Антиоху в 191 г. до Р. X.; в 200 г., стратег Дамокрит объявляет, что установленным способом созванное собрание имеет такую же силу, как и панэтолийское или пилейское (ac si in Panaetolico aut Pylaico concilio actum esset); вот почему неточно уверение Дюбуа, будто только собрание в Ферме властно было решать вопросы о войне и мире *. Нет у нас также оснований усваивать термин Ливия Panaetollum исключительно очередному ежегодному собранию в Ферме; выражение это употреблено историком о собрании этолян в Навпакте; с другой стороны, ничем не удостоверено название эллинское Panaitolicon, или Panaitolion для собраний в Ферме. Название Пилейского, которое Шорн, а за ним и другие объясняли ошибкою Ливия, принадлежало, по всей вероятности, собранию амфиктионов, на котором решительное большинство давали представители того же этолийского союза, как видно из описания пилейского собрания у Ливия 196 г. до Р. X.: насколько нам известно, на это важное место Ливия не было обращено до сих пор должного внимания **.

Верховное значение народного собрания следует из указаний различных союзных властей на необходимость санкции мероприятий их со стороны народа, а равно из того, что противная сторона никогда не оспаривает правильности такого образа действий. Потом, как бы часты и опустошительны ни были набеги этолийских отрядов под начальством отдельных личностей, без общесоюзного постановления о войне Этолия почиталась пребывающею в мире. Наконец, даже Полибий признает, что этоляне почитали для себя обязательным верное соблюдение народного постановления, хотя бы вскоре после принятия решения и обнаружились невыгоды его для этолян ***. Дабы решение союзного собрания получило силу закона, оно должно состояться с соблюдением определенных правил, прежде всего с участием совета старейшин, на что имеются ясные указания Полибия и Ливия 4*.

В составе народного собрания этолян различаются народ (ο πολλοί multitudo) и старейшины со стратегом и прочими союзными властями во главе (πόκλητοι principes). Те же самые тридцать граждан, которые, по свидетельству Полибия, отправлены были этолянами к царю Антиоху в 192 г. до Р. X. для составления плана военных действий, называются у Полибия апоклетами, отозванными или призванными, а у Ливия старейшинами. Ливий, впрочем, знает и эллинский термин: апоклетами он называет отборных граждан, из которых составляется «благороднейшее собрание» (sanctius concilium), так именуемое им в отличие от общенародного собрания этолян (concilium universae gentis). Ни тот ни другой термин не удостоверяются надписями; зато в них не раз упоминается коллегия должностных лиц (σύνεδροι, συνέδριον), снабженная то судебными полномочиями, то правительственною властью; кроме того, из надписи Уссинга мы узнаем, что союзные общины, как в данном случае Мелитея и Перия, имели своих представителей в союзном управлении, именовавшихся советниками (βουλευταί). Что «советники» надписи то же, что апоклеты Полибия и старейшины Ливия, в этом едва ли можно сомневаться. Первоначально совещательный характер коллегии апоклетов отмечается как в приведенных выражениях обоих историков, так и в других местах их же сочинений. Что эта коллегия ближайшим образом представляла собою союзные общины, как например мелитейскую или перийскую представляли «советники» их, ясно видно из Ливия, который распределяет старейшин, Полибиевых апоклетов, между общинами (inter omnes constabat in civitatibus principes), а затем Юстин, передавая, конечно, чужое свидетельство, называет совет этолян сенатом всех городов: Aetolorum universarum urbium senatus 5*. Надписью Уссинга устанавливается неоспоримо, что самая незначительная союзная община имела своего представителя в союзном совете, что в каждом случае число представителей соответствовало объему и значительности данной общины, что сообразно числу «советников» определялись и ее денежные и иные обязательства по отношению к союзу. Словом, этолийская федерация благодаря собранию апоклетов или старейшин является в собственной Элладе единственным опытом представительного управления, близко напоминающим ликийскую федерацию, ту самую, о которой Монтескье выражался как об образцовой федеративной республике 6*. Многочисленность членов этолийского совета доказывается тем, что из среды их выбирается тридцать человек для окончательных переговоров с Антиохом, а в 167 г. до Р. X. после Персеевой войны римские солдаты Бебия при помощи этолийских предателей избивают 550 старейшин, окружив сенат; прочие были изгнаны *. По самому составу своему и значению совет этолян не мог быть малолюдным, хотя, разумеется, число сенаторов должно было меняться сообразно переменам в составе самой федерации, как это видно по той же надписи Уссинга.

Как из Полибия, так и из отмеченных выше надписей следует, что рядом с этими двумя собраниями (concilia) в ближайшей зависимости от апоклетов существовала более ограниченная коллегия (σύνεδροι, συνέδριον), имевшая своих председателей (προστάται), секретаря эпонима, едва ли отдельного от секретаря союзного собрания; в составе ее упоминается и гиппарх. В деле Мелитеи и Перии этот ограниченный совет устраивает взаимные отношения двух союзных общин и отношения каждой из них к союзу; по решению же синедров дельфиец получает право убежища, неприкосновенности и свободы от податей; в силу договоров этолян с Кеосом и Теосом тяжбы договаривающихся разбираются синедрами, а в постановлении навпактян в пользу Кеоса синедры поименованы как высшая власть этолян, как представители Этолии, должностными лицами названы они в теосской надписи (πρς συνέδρους ε τος νάρχους). У Полибия апоклеты также не раз называются властями (ρχοντες), а в одном месте они названы правителями или предстателями этолян (ο πρσεσττες τν Ατωλν).

Все эти данные приводят нас к следующим заключениям: во-первых, многолюдный совет апоклетов (βουλή), состоявший из старейшин союзных общин, признавался действующим постоянно при посредстве небольшого комитета выборных из среды тех же апоклетов наподобие того, как это было в афинском сенате пятисот; на смену личного состава комитета (συνέδριον) указывает приведенное выше выражение надписи: «каждый раз состоящие в должности». Сведения наши об этом большом совете весьма недостаточны. Его обязаны мы разуметь под тем собранием старейшин, которое было окружено и истреблено римскими солдатами в 167 г. до Р. X. в Ферме; собрание старейшин в Гераклее желал разогнать Филипп внезапным нападением на город в 207 г.: из своей среды совет выбирает в 192 г. до Р. X. тридцать апоклетов для окончательных переговоров с Антиохом; совет апоклетов в Гипате решил было от имени этолян «доверить себя римлянам», принимал римских послов и отправлял посольство в римский лагерь. Во-вторых, комитет апоклетов со стратегом во главе, с участием гиппарха и союзного секретаря составлял высшее распорядительное и исполнительное учреждение союза; все члены его как таковые одинаково назывались властями (ρχοντες, προεσττες, magistratus). Стратег и апоклеты созывают народное собрание и совет апоклетов, вводят иноземных послов в собрание, наблюдают за порядком заседания, приводят в исполнение народные постановления, точнее определяют возложенные на послов поручения, ведут переговоры с иноземными властями. В-третьих, трудность определить отношения между советом и комитетом, равно долю участия каждого из них в союзном управлении, происходит оттого, что эллинский и римский историки пользуются одинаковыми терминами в применении к апоклетам, составляют ли они союзную думу (βουλή) или только комитет ее и совет стратега (συνέδριον); в звании членов комитета и облеченных властью личностей они являлись как бы апоклетами или старейшинами по преимуществу. С другой стороны, у Полибия в одном месте мы находим название «властей» (ρχοντες) в применении к членам союзного совета, собранным в Гераклее в 207 г. до Р. X. в войну с Филиппом **. У Ливия principes называются и старейшины союзных общин без отношения их к какому-либо определенному учреждению, и ближайшие к стратегу должностные лица, и члены большого совета ***. Тем не менее тот же Ливий различает благороднейшее собрание (sanctius concilium) апоклетов и от общенародного собрания, и от совета стратега (consilium delectorum), соответствующего синедриону эллинской надписи 4*. Во всяком случае, совет апоклетов и постоянная комиссия его, равно как и отдельные должностные лица со стратегом во главе, были по смыслу союзных учреждений этолян только вспомогательными органами народной власти. В 191 г. до Р. X. стратег Фений после взятия римлянами Гераклеи объявил Л. Валерию Флакку, что он и присутствующие этоляне понимают, что нужно выполнить его требования, но для признания их необходимо решение народного собрания этолян; римлянин не возражал. В 189 г. до Р. X. послы этолян, Фений и Дамотел, по определению народа снабженные неограниченными полномочиями (cum liberis mandatis), вели переговоры с римским консулом; смущенные требованиями победителя, этолийские послы возвратились домой, «дабы всесторонне и внимательно обсудить их со стратегом и старейшинами», т. е. апоклетами. Следовательно, и здесь решающая роль принадлежит народу *.

Однако общенародное собрание этолян, по смыслу союзного управления воплощавшее в себе верховную волю народа, было на самом деле далеко не полновластно. Учреждения, начало которых терялось в незапамятной древности и которые до последнего времени не утратили присущей им зиждительной силы, по мере расширения союза и усложнения исторических задач оказывались на деле, при отсутствии соответствующих изменений в организации союза и в самом населении его, бессильными овладать с каждым данным положением; нередко решающее влияние на деле принадлежало поэтому не исконным федеральным учреждениям, но одной или немногим личностям, которые умели пользоваться учреждениями для прикрытия личных побуждений, своекорыстных и незаконных действий. Дело в том, что очередные собрания этолян происходили весьма редко, не более одного раза в год после осеннего равноденствия в Ферме; случайный состав таких собраний был неизбежен; по уровню понимания политических и общественных явлений союзные собрания этолян стояли гораздо ниже народных собраний, например, афинской республики. Между тем со вторжением в судьбе Эллады македонских владык и римского сената, с возникновением по соседству с Элладой сильных государств небывалую важность в делах получали дипломатические сношения; самая политика обращалась все больше и больше в сложное искусство, требовавшее неослабного внимания и выучки. К тому же в широких пределах этолийского союза не могло быть и речи о руководящей силе общественного мнения, каковое отличало Афинскую республику; при разнородности и отдаленности частей население союза в огромном большинстве было по развитию и нравам, а равно по средствам к просвещению и взаимодействию ниже многих эллинских республик: большинство этолян природных и союзных, каковы эвританы, аподоты, малияне, энианы, локры и др., недалеко ушли от того образа жизни, в каком застал их Фукидид.

Вот почему в отрывках из истории этолийского союза, сообщаемых нам Полибием и Ливием, мы наблюдаем нередкие случаи уклонения отдельных личностей от обычного порядка управления и безнаказанность подобного рода деяний. Весьма поучительны в этом отношении известия Полибия о событиях, послуживших ближайшим поводом к так называемой союзнической войне. Помимо совета апоклетов, не дождавшись народного собрания и вообще не выполнив необходимых в подобных случаях условий, Скопас и Доримах подняли войну против мессенян, эпиротов, ахейцев, акарнанов и македонян. Вожди преследовали, быть может, личные цели и для достижения их воспользовались болезненным состоянием тогдашнего стратега и родством с ним, а вскоре после того в стратеги на место Аристона выбран был тот самый Скопас. В другое время (193 г. до Р. X.) в важной роли посла к царю Антиоху называется брат стратега Фоанта, Дикеарх. Когда Филипп V и его эллинские союзники решили воевать против этолян (220 г. до Р. X.), если те не представят удовлетворительных объяснений по поводу набегов на Пелопоннес и других жалоб союзников, правители этолян обещали явиться к Филиппу для переговоров на Рий; но потом, узнав о прибытии Филиппа, заявили, что не могут сделать ничего без народного решения. Года два спустя, когда война приняла невыгодный для этолян оборот, посредники от родосцев и хиосцев заключили с этолянами тридцатидневное перемирие, причем под этолянами разумеются опять только правители их; эти же последние снова обещали явиться на Рий. В первом случае ссылка на народное собрание была только предлогом к отказу от переговоров. В 211 г. до Р. X. римский консул М. Валерий Левин успевает склонить этолян к союзу с римлянами против Филиппа путем тайных переговоров только с этолийскими старейшинами **. В одном случае народное собрание не созывается для того, чтобы отнять у противника возможность к объявлению открытой войны союзу, в другом — ссылка на необходимость созвать народ служит явным предлогом к отсрочке решения; в обоих случаях именем народа прикрываются личные побуждения и цели ***.

Выразителем настроения союза более верным, нежели общенародное собрание, мог быть совет старейшин, состоявший из представителей союзных общин, но судя по всему, что рассказывают историки, его заседания, а следовательно, и участие в управлении были непостоянны, неизбежным последствием чего являлось чрезмерное усиление немногочисленного комитета под главенством стратега. По смыслу союзных учреждений, будучи не более как исполнителями народной воли, стратег и ближайшие к нему апоклеты были на самом деле властными правителями союза, далеко не всегда действовавшими в его интересах. Однако и в этом отношении замечается политическая предусмотрительность этолян и старание оградить союз от увлечений исполнительной власти. У нас есть возможность восстановить, хотя и не без пробелов, имена этолийских стратегов на протяжении ста десяти лет (279—168 гг. до Р. X.); некоторые имена повторяются часто, но нет ни одного случая такого, чтобы одно и то же лицо занимало должность стратега два года кряду. С другой стороны, заметно стремление ограничить влияние стратега, главнокомандующего союзных войск, на решение важнейшего вопроса о войне: стратегу возбранялось подавать голос (sententiam dicere) по этому вопросу *. Весьма возможно, что такой порядок отношений ограничивал и ответственность стратега за военные действия этолян, предпринимаемые без формального объявления войны под начальством того или другого апоклета. Самое командование войском стратег делил с гиппархом, который у Ливия называется начальником конницы, praefectus equitum, лучшей в Элладе того времени, и в официальных документах упоминается наряду со стратегом и союзным секретарем как член синедриона. Ливий сохранил нам имена двух гиппархов, а не одного, как утверждает Дюбуа: Диокла от 192 и Динарха от 169 г. до Р. X. По мирному договору с римлянами в заложники от этолян не могут быть взяты ни стратег, ни гиппарх, ни государственный секретарь: очевидно, эти три лица входили непременно в состав союзного управления этолян. Меньшим значением пользовался казначей союза (radices), упоминаемый однажды в постановлении этолян в честь пергамского царя Эвмена II (197—157 гг. до Р. X.).

Сделанное выше обозрение данных исторических и бытовых, кажется, не оставляет места сомнению в том, что изображение этолян у Полибия, тем самым и у Ливия, страдает прежде всего односторонностью. Оно нисколько не выясняет выдающейся роли, какую играл союз этолян в течение столетия с лишним в истории независимой Эллады, если, разумеется, не считать объяснением выдающегося исторического явления той характеристики этолян, в силу которой как природные этоляне, так и другие племена, усвоившие себе их имя, являются ордою хищников, «привыкших жить грабежом и всякого рода беззакониями» **. По происхождению и состоянию Полибий принадлежал к избранным гражданам Мегалополя и ахейского союза; воспитанный в школе Филопемена и отца своего Ликорта, стратега ахеян, Полибий получил блестящее по своему времени образование, более всего содействовавшее и сближению его с Сципионами. Наравне с прочими современниками ему чуждо было историческое понимание событий и учреждений, и потому многие части его истории представляют не столько беспристрастное всестороннее объяснение условий и причин, сколько субъективную оценку личностей и субъективное толкование событий, а также сокрытых для наблюдения мотивов. Черты первобытной грубости, во многом отличавшие быт этолян, заслоняли собою в глазах историка положительные стороны организации этолийского союза, то, что было в ней источником силы и привлекательности для других эллинов. Отнестись к этолянам так, как новая историческая наука учит относиться ко всякому предмету изыскания, Полибий не мог: для него, как и для тех из его современников, которые воспитывались в условиях высоко развитых городских республик, этоляне и близкие к ним по развитию племена представляли явление во многих отношениях давно пережитое; к уразумению учреждений подобных народов и совершающихся в среде их событий необходимо было прилагать приемы изыскания сравнительно-исторические, блестящее начало коих у Фукидида не имело продолжателей у последующих историков; да и сам Фукидид не остался верен себе: в большинстве случаев и он при оценке старины пользуется критерием, заимствованным из круга понятий и отношений ему современных. Еще последовательнее Фукидида был, как мы постараемся доказать в другом месте, Полибий в приложении субъективной критики к историческим явлениям давнего прошлого. В эллинской историографии мы наблюдаем приблизительно такое же отношение к старине, какое отличало древнеэллинских художников, чуждых стремления к точности в воспроизведении архаических сюжетов: на многочисленных памятниках пластики и вазной живописи мифологические и героические сцены изображены в современной художнику обстановке; из своей собственной эпохи он переносил в изображаемые сцены вооружение, одежду, утварь. Соблюсти меру спокойствия в оценке этолийского союза было тем труднее для Полибия, что Ахая, политическая родина историка, много раз жестоко терпела от вторжений этолян ***, что главным источником для него в изображении этолян был Арат, «с давнего времени питавший вражду к ним» *, в большинстве случаев военные действия этолян сопровождались грабежом и разорением мирных поселений, и нередко причиною войны было не что иное, как поиски за добычей без всяких политических расчетов и благовидных предлогов. Но что было доблестью в доброе старое время у всех эллинов, что поощрялось общественным мнением в некоторых отсталых частях Эллады до позднейшего времени, то встречалось осуждением и негодованием со стороны других эллинов, давно привыкших к иному порядку жизни и усвоивших себе иные понятия международного права. Любопытно, впрочем, как живучи еще были в среде самих ахеян те черты нравов, которые так возмущали Полибия в этолянах. После жестокого поражения при Ладокиях (227 г. до Р. X.) ахеяне держали собрание в Эгии и недовольство свое Аратом, которого считали виновником поражения, выразили постановлением не отпускать ему больше денег из государственной казны на военные расходы и содержание наемников с тем, чтобы он воевал на свой счет, если угодно **. Постановление это приравнивало Арата к Доримахам и Скопасам, этолянам, которые во главе вооруженных отрядов совершали настоящие военные походы без ведома или решения народного собрания. Насколько, с другой стороны, трудно было Полибию соблюсти спокойствие и беспристрастие в обсуждении этолян, может видеть каждый при чтении рассказа IV 3—7, 9—16. До этого времени союзники этолян, мессеняне, после битвы при Кафиях просили ахейское собрание принять их в союз Антигона: просьба их сначала была отложена до решения всех союзников; но Арат оказал им помощь, как новым ахейским союзникам. Уведомленные об этом этоляне решили воевать с ахеянами только в таком случае, если те не откажутся от союза с мессенянами. В таком решении этолян историк усматривает величайшую глупость и явное коварство. «Будучи сами союзниками как ахеян, так и мессенян, — рассуждает Полибий, — они объявляли войну ахеянам, если ахеяне и мессеняне будут жить в дружбе между собою и в союзе; если, напротив, ахеяне выберут войну с мессенянами, то этоляне обещали заключить с ними отдельный мир» (15). Но этоляне в описываемое время не состояли ни в каком союзе с ахеянами. Сам же Полибий подробно рассказывает о кровавой стычке между отрядом Скопаса и Доримаха и ахеянами при Кафиях (11—12); дело не дошло еще до формального объявления войны собранием этолян, но ахеяне (15) решили уже принять мессенян в союз и набирали войска против этолян. Правдивость историка в передаче фактов дает нам средство к поправке его суждений, внушенных, очевидно, «Записками» Арата, который имел все основания негодовать на этолян (12—14) ***.

Появление этолян и ближайших к ним племен на исторической арене в виде могущественной организации было как бы ответом на мечтания утопистов того времени и более раннего о восстановлении благодатной старины с равенством имущественным, без борьбы политических партий за власть. Стоики, к последователям коих принадлежал и Полибий, усердно занимались изысканием смешанной формы управления, способной разрешить противоречие между притязаниями меньшинства и нуждами массы в единстве высшей руководящей власти. Спартанские цари Агид III и Клеомен II, согласно с учением стоиков, надеялись и обещали положить конец социальным и экономическим распрям в среде лакедемонян путем восстановления первоначального ликурговского устройства, а это последнее, как известно, содержало в себе многие черты общественного склада эллинов из так называемой героической эпохи. Политические меры и личное поведение спартанских царей-реформаторов оживили в народных массах Пелопоннеса надежды на водворение в жизни экономического равенства и общего довольства, и блестящими военными успехами Клеомен обязан был столько же храбрости своих воинов, сколько сочувственному возбуждению в низших классах населения. Города ахейского союза один за другим переходили на сторону Клеомена частью из страха, частью добровольно, как свидетельствуют Полибий и Плутарх 4*. Достойно внимания, что этоляне находили себе сочувствие в значительной части Пелопоннеса: Элида, Мессения, Тегея, Орхомен, Мантинея, Фигалия состояли в союзе с ними; они же дают у себя приют спартанским изгнанникам, сторонникам реформ Агида, и совершают поход в Лаконику с целью возвращения их на родину; позже они обнаруживают готовность помогать Клеомену, продолжателю дела Агида. Если только не следовать Полибию и не объяснять каждый шаг этолян в Пелопоннесе жаждою наживы и желанием вредить ахейскому союзу, то мы вынуждены признать, что в общественных учреждениях этолян, в их бытовом складе содержались условия того сочувствия, какое сближало этолян с народами Пелопоннеса: элейцами, мессенянами, некоторыми аркадянами и отчасти лакедемонянами, в тот именно период эллинской истории, который ознаменовался в сознании эллинов превознесением старины, а на практике насильственными мерами к водворению экономического равенства путем уничтожения долговых обязательств и передела земли. Не случайным представляется нам дружественное согласие, в котором издавна жили этоляне с демократическими Афинами. После 196 г. до Р. X. этоляне стояли во главе демократического движения против римского господства над Элладою, а в 190 г. ходатаями за них перед римским консулом выступают афиняне *.

В нравах и общественных привычках этоляне сохраняли много от первобытной простоты и относительного экономического равенства, мужество и дружную стойкость в борьбе с внешним врагом, то единомыслие, каким, по словам Исократа, отличались и лакедемоняне. Но наряду с достоинствами они обнаруживали, особенно в отношениях к чужеземцам, варварскую грубость, пренебрежение к понятиям международной справедливости, беспощадность в обращении с имуществом и жизнью врага, т. е. чуть не каждого, кто не принадлежал к их союзу, о чем с некоторым преувеличением не раз говорит Полибий. В IV И V книгах его истории читатель находит немало примеров этолийской жестокости и посягательства на чужеземное достояние; самые учреждения этолян и еще больше унаследованные исстари навыки не возбраняли отдельным личностям ходить за добычей в чужие земли. Посланный в Фигалию с политическими целями Доримах дает у себя приют этолийским пиратам и дозволяет им совершать хищнические набеги в дружественную Мессению; почти так же действует впоследствии начальник этолийского отряда Филлид. Этоляне запятнали себя грабежом и опустошением в эллинских землях, зависимых от Македонии, уже во вторую македонскую войну. В 192 г. до Р. X. этолийский отряд, посланный в Спарту для освобождения города от Набида, под командою Алексамена перешел немедленно по умерщвлении тирана к грабежу и насилиям против мирных лакедемонян, и Спарта была потеряна для союза. Тот же самый Алексамен в бытность стратегом этолян в угоду Т. Кв. Фламинину взял на себя убиение Брахилла, вождя антиримской партии в Беотии; палачами консул выбрал трех этолян и столько же италийцев. Понятно, почему справедливые нападки этолян на двоедушие римской политики, а равно разоблачение завоевательных планов римского сената и призыв к оружию во имя свободы Эллады в союзе с Антиохом против римлян находили мало сочувствующих среди эллинов. К тому же за сие время этоляне не дали ни одного выдающегося человека, ни политика, ни полководца. Очевидно, сложные исторические задачи застигли этолян неподготовленными, а завещанные стариною формы жизни без соответствующих приспособлений и без изменений в характере и понятиях этолян оказывались недостаточными каждый раз, когда этоляне соприкасались с более упорядоченными условиями общежития и с более дисциплинированными противниками.

Частое посещение промышленных и богатых городов, знакомство с предметами чужеземной высшей культуры, которые добывались большею частью в войнах и хищнических набегах, прививали этолянам новые вкусы и потребности, нарушали первоначальную простоту жизни и то «единомыслие», которое составляло главный источник силы в подобных племенах и народах. Полибий не раз говорит о кичливости и роскоши этолян. Филипп нашел в Ферме множество статуй; по свидетельству Афинея, этоляне любили украшать свои праздники, дома и храмы предметами чужеземного искусства, а известная уже нам теосская надпись упоминает об актерах, заходивших из Теоса в Этолию. Нет никаких признаков того, чтобы чужеземные влияния отражались на Этолии заметным подъемом промышленности, торговли, вообще мирных занятий и просвещения; но они действовали разлагающим образом на патриархальные туземные отношения, увеличивали неравенство состояния, а это в свою очередь при скудости средств к законному обогащению делало граждан более доступными подкупу, обостряло вражду между классами населения.

Сведения наши об экономическом положении этолян за этот период крайне недостаточны. Однако Полибий сохранил весьма характерный факт: в 189/188 г. до Р. X. перехвачено было на пути в Рим посольство этолян, в коем находился и некий Александр, «богатейший человек в целой Элладе». Эпироты требовали за освобождение по пяти талантов с каждого; между тем как прочие пленные готовы были заплатить выкуп, Александр противился и тогда, когда эпироты сбавили выкуп до трех талантов с человека. «Я думаю, — замечает историк, — что он скорее расстался бы с жизнью, чем с тремя талантами», хотя имел больше 200 талантов, что на наши деньги составляет около 300 000 рублей. Прочие пленные были тоже богаты *. Если принять во внимание, что промышленность и торговля находились в Этолии в зачаточном виде, то необходимо допустить, что подобные состояния наживались главным образом хищением и отдачею денег в рост. Действительно, уже к 205 г. до Р. X., как рассказывает Полибий, «этоляне вследствие непрерывных войн и роскошной жизни незаметно для себя и для других впали в тяжкие долги. По этой причине склонные к изменению своего общественного устройства, они выбрали в законодатели Доримаха и Скопаса, ибо знали непостоянный нрав их самих и замечали, что их собственное имущество обременено многообразными долгами». В чем состояли перемены в управлении, клонившиеся к облегчению должников, мы не знаем; знаем только, что они остались недействительными. Сам Скопас вскоре удалился в Александрию с целью поправить свои денежные дела, а после насильственного расторжения союза римлянами, когда источники обогащения сильно сократились (189 г. до Р. X.), социальное зло, борьба между должниками и кредиторами, между имущими и неимущими возгорелась в Этолии с ужасающей силой. При грубости нравов, отличавшей эти народы, социальная борьба сопровождалась всевозможными жестокостями. Здесь в течение многих лет с небольшими перерывами должны были повторяться кровавые сцены наподобие тех, какие в V в. до Р. X. разыгрывались в Керкире, по свидетельству Фукидида, или в описываемую Полибием эпоху в среде аркадян в Кинофе. Движение охватило также все земли между Офрисом и Олимпом: Дориду, Фессалию, Перребию **. «В это время (174 г. до Р. X.), — замечает Полибий, — взаимная ярость этолян, казалось, приведет народ к гибели путем истребления друг друга» ***. Внутренние распри были тем ожесточеннее и гибельнее, что ими пользовались для своих целей, с одной стороны, Персей, с другой — римские консулы. Немедленно по вступлении на престол Персей в числе монарших милостей объявил прощение всех долгов и посредством письменных воззваний в разных городах Македонии, а также на Делосе в Ларисе и в храме Афины Итонии, что в Коронее, приглашал в Македонию всех неоплатных должников, осужденных судом преступников, политических изгнанников. Относительно Этолии даже Полибий замечает, что междоусобная брань уступила там место благоустройству по смерти Ликиска, усердного пособника римлян, того самого, который вместе с Тисиппом отдал на жертву римскому гарнизону 550 старейшин, других изгнал, причем имущество потерпевших и погибших перешло в руки предателей и их сторонников 4*. Неподкупность также не принадлежала к числу добродетелей этолийских властей. Рассказ Ливия о том, как М. Валерию Левину удалось склонить этолян к союзу с римлянами против Филиппа V посредством тайных переговоров со старейшинами (211 до Р. X.), дает чувствовать, что в этом случае дело не обошлось без посулов или подкупа со стороны римского консула. Через шесть лет после этого Скопас проводит закон, направленный к облегчению должников ради того, по выражению Полибия, чтобы добиться должности стратега, очевидно дававшей возможность занимающему ее лицу поправить свои личные дела. По поводу отказа стратега Дамокрита заключить немедленно союз с римлянами против Филиппа (200 г. до Р. X.) ходила молва, что Дамокрит подкуплен македонским царем. В 196 г. до Р. X. этоляне были удивлены переменою в поведении Т. Кв. Фламинина относительно побежденного Филиппа. «Так как подкуп начал уже господствовать в Элладе, — говорит Полибий, — так как никто не делал ничего даром, а у этолян эта черта нравов сделалась обыденною, то они не могли допустить, чтобы столь резкая перемена в Тите по отношению к Филиппу совершилась без подкупа» 5*. Очевидно, для этолян ко времени расторжения союза давно прошла пора простоты нравов и относительного равенства состояния; и этоляне захвачены были тем социально-экономическим движением, в котором истощались жизненные силы остальной Эллады; благодаря своей отсталости они оказались неспособными не только разрешить возникавшие задачи, что стало не по силам и прочим эллинам, но хотя бы смягчить способы и приемы внутренней борьбы и направить свою энергию на другие ближайшие и легче достижимые цели. Между тем история не ждала, и внешний враг не намерен был упускать случая воспользоваться внутренними неурядицами для расширения пределов своего влияния и господства.

Как бы то ни было, этолийский союз представляет поучительнейший пример того, как эллинские и близко родственные им племена на основе унаследованных от давнего прошлого учреждений создали могущественную политическую организацию, не без успеха боровшуюся как против македонских фаланг, так и против римских легионов. Благом она была для Эллады хотя бы потому уже, что в широких пределах союза уменьшалось число столкновений и войн между отдельными общинами. В союзном народном собрании и в союзном совете старейшин, пополнявшемся представителями союзных общин, причем число советников каждой общины зависело от величины ее и доли участия в расходах союза, этоляне впервые создали подобие двух палат: народное собрание должно было воплощать в себе верховную власть союза, а совет старейшин представлял собою нацию, различные части коей соответственно своему значению участвовали в направлении союзной политики. Не подвергая отдельных выражений Полибия придирчивой, сомнительной критике, не заподозревая его авторской добросовестности, мы старались при помощи его же показаний и документальных свидетельств восполнить по возможности оставленные им сведения. Если несправедливо было оценивать поведение этолян по мерке иных понятий и иного общественного склада, то не более справедливо усматривать умышленное извращение истины там, где на самом деле мы имеем присущие известному историческому периоду приемы изыскания чужеземных бытовых явлений.

V

Дата добавления: 2015-08-13