Начало конца 5 страница

Генералы летели один за другим со своих постов не только на центральном участке: на Керченском полуострове генерал фон Шпонек, «допустивший» отход своей дивизии, был предан суду. Там же был снят командующий 17-й армией генерал Штюльпнагель. Еще раньше командующий группой «Юг» генерал-фельдмаршал фон Рундштедт был заменен генерал-фельдмаршалом Вальтером Рейхенау. На Севере, где также развернулись действия наших войск, Гитлер снял командующего «Лапландской армией» генерал-полковника фон Фалькенхорста. Командующий группой армий «Север» фон Лееб был заменен генерал-полковником Кюхлером. Таким образом, ни один из командующих группами армий, перешедших 22 июня 1941 г. советскую границу, к зиме 1941/42 г. не удержался на своем посту.

Советское наступление заставило дрогнуть не только немецкий фронт, но и всю структуру высшего командования [250] вермахта. Сняв Браухича, Гитлер сам стал главнокомандующим сухопутными войсками. Это вызвало и другие изменения в руководящем аппарате. И без того громоздкая система германского высшего командования еще более усложнилась и запуталась. Однако Гитлер, напуганный событиями на фронте, решил, что лишь он один сможет руководить всей сложной машиной ставки.

Общий комплекс поражений на фронте и столкновений в верхах образовал первый серьезный кризис гитлеровского командования. Это была важная веха во всей истории немецкого милитаризма. Она знаменовала собой начало того неизбежного и закономерного конца, который должен был прийти и пришел в мае 1945 г.

В 1960 г., спустя 15 лет после окончания войны, генерал Рудольф Гофман в обширном сборнике «Решающие битвы второй мировой войны», рассматривая причины краха вермахта под Москвой, был вынужден констатировать: «Одно ясно при всех условиях: вся авантюра восточного похода имела истоком своих ошибок недооценку противника — политическую, экономическую и военную». И далее Гофман отмечал, что «первый поворот в военных событиях второй мировой войны в конечном счете наступил не из-за отсрочки начала войны вследствие балканской кампании, не из-за потери времени в период обходного марша на Киев, не из-за сковывающего периода грязи, а из-за ложной оценки»{417} (сил противника. — Л. Б.}. Гофман, правда, не удержался и по привычке возложил ответственность за эту ложную оценку на Гитлера. Но тем не менее слово сказано, и имеющий очи узрит в «ошибке Гитлера» стратегический просчет ОКВ и ОКХ.

Все познается на практике. На практике был познан и тот факт, что огромная и мощная военная машина вермахта с ее тщательно разработанной методикой агрессии оказалась не в состоянии одержать победу над социалистическим государством и его вооруженными силами. Это оказалось не по силам вермахту даже в самых благоприятных условиях 1941 г., т. е. в таких выгодных оперативных и стратегических условиях, которые больше никогда не повторились для нацистской Германии. [251]

Содержание

«Военная Литература»

Исследования

Глава седьмая.

Начало конца

Уроки села Заворыгино

Уже после окончания войны в Немецком военном архиве были найдены необычные документы. Как правило, в архиве хранились приказы и директивы ставки, материалы рейхсвера и прочие военно-государственные документы. Но это были письма с фронта, причем письма, с которых чьей-то рукой были удалены подписи и адреса. Стали докапываться: почему вдруг письма попали в архив? После долгих розысков и расспросов был найден ответ.

В январе 1943 г., когда окруженные на Волге немецкие войска еще продолжали свое бессмысленное сопротивление и тонкая ниточка авиасвязи еще соединяла 6-ю армию Паулюса с основными немецкими силами, в ставке Гитлера решили «изучить настроения», которые царили среди солдат обреченной армии. Когда последний самолет, поднявшийся с аэродрома Гумрак, сел в Новочеркасске, из него вынули семь мешков с почтой и срочным курьером направили в ставку, в управление военной цензуры. Здесь педантичные чиновники рассортировали письма, срезали подписи и адреса и приступили к «изучению». Через некоторое время испуганные цензоры доложили начальству: среди отправителей писем только 2,1% были настроены «положительно к военному руководству». Остальные 97,9% были настроены либо «оппозиционно», либо «сомневались».

Разумеется, такой материал не мог рассчитывать на успех в ставке. Письма упаковали и отправили в архив, где они лежали вместе с приказами, сводками и донесениями, пока их не извлекли на свет и не опубликовали{418}.

Эти письма, написанные рукой людей, которые начали понимать, в какую страшную войну завлек их Гитлер, являются одним из наиболее важных немецких документов второй мировой [252] войны. Не в директивах Гитлера, не в приказах Гальдера, не в распоряжениях ОКВ, а именно в этих письмах звучал голос исковерканной, запутавшейся, но все-таки не истребленной совести немецкого народа. Но надо было совершиться битвам под Москвой и на Волге, чтобы этот голос зазвучал. Вот несколько выдержек из этих писем:

«...Я был потрясен, когда взглянул на карту. Мы совсем одни; никакой помощи извне. Гитлер нас бросил. Это письмо дойдет до вас, если аэродром еще в наших руках... Это конец...»

«...Нам остается только ждать, все остальное не имеет смысла. На родине, конечно, кое-какие господа будут потирать руки и радоваться, что сохранили свои посты. В газетах будут публиковаться напыщенные статьи, окаймленные жирной черной рамкой. Нам будут воздавать честь и хвалу. Но не верь этой проклятой болтовне!»

«...Ты — жена немецкого офицера, и ты должна понять все, что я тебе скажу сейчас. Ты должна знать правду. Правду об отчаянной борьбе в безнадежном положении. Грязь, голод, холод, крах, сомнения, отчаяние, смерть... Я не отрицаю и моей собственной вины за все это. Она стоит в пропорции 1 к 70 млн. Пропорция мала, но вина есть. Я не собираюсь укрываться от ответственности и именно поэтому лишь своей собственной жизнью покрою эту вину... Я не трус. Но мне обидно, чго самую большую храбрость я могу проявить лишь в деле, которое абсолютно бессмысленно и даже преступно».

«..Итак, ты знаешь, что я не вернусь. Я потрясен и во всем сомневаюсь. Хотя я знаю лишь долю того, что здесь творится, но и этого хватит, чтобы быть сытым по горло. Меня никто не убедит, что, мол, товарищи умирают со словами «Хайль Гитлер!» или «Германия!». Умирать-то они умирают... я видел, как сотни людей падают и умирают, в том числе такие же парни из «Гитлерюгенд», как я. Но если они еще могли произнести слово, то просили о помощи».

«...Фюрер твердо обещал вызволить нас отсюда. Нам прочитали это, и мы верим. Я верю до сегодняшнего дня — ведь надо во что нибудь верить!.. Но если все это враки, то Германия пропала и больше ничему нельзя верить. О, эти сомнения, эти проклятые сомнения, неужели они не исчезнут!»

«...Отец — ты полковник, генштабист. Ты знаешь, как обстоят дела, и я не нуждаюсь в сентиментальных объяснениях. Пришел конец. Мы протянем еще дней восемь. Затем крышка... Отец, сталинградская преисподняя должна быть предупреждением для вас всех. Я прошу тебя, не забывай о ней...

А теперь о делах. Во всей дивизии боеспособны лишь 69 человек... Все идет к концу. Рановато для тридцатилетнего офицера. Не буду сентиментальничать. Отец, обер-лейтенант имярек докладывает об убытии на веки вечные...»

«...На бумаге можно писать о вере. Но когда в этом опустошенном городе на Волге с нами поступили так цинично и продали нас; когда поймешь, что все, во что мы верили, — лишь напрасная трата времени, [253] то надо предупредить каждого, чтобы он не поддавался уговорам следовать этой вере».

«...Отец, ты мне говорил: «Будь верен знамени, и ты победишь с ним»... Ты вспомнишь об этих словах, ибо сейчас для каждого разумного человека в Германии наступило время, когда он проклинает безумие этой войны, и ты увидишь, как пусты слова о знамени, под которым я должен был победить.

Господин генерал, победы не будет! Остались лишь знамена и солдаты, которые умирают. А под конец не будет ни знамен, ни солдат. Сталинград — это не военная необходимость, а политическая авантюра. И в этом эксперименте Ваш сын, господин генерал, отказывается принимать участие. Вы помешали найти мне путь в жизни. Я избираю свой путь, идущий в противоположном направлении. Он ведет к жизни, пусть это и будет по другую сторону фронта. Не забывайте эти слова».

Повторим: надо было пережить битвы под Москвой и на Волге, чтобы из глубины сознания вымуштрованного и отравленного нацистами солдата или офицера вермахта поднялись на поверхность такие мысли, такие слова. Многое должно было произойти на тысячекилометровых фронтах, рассекавших Советский Союз от Ленинграда до Моздока, чтобы простой солдат или офицер вермахта, со свастикой на груди своего мундира и, возможно, с «Железным крестом» под левым карманом, написал такие строки. А в подобных словах нашло свое выражение бесконечное расхождение между целями гитлеровской разбойничьей войны и теми средствами, которыми Гитлер располагал для достижения этих целей.

Цели нам известны. А средства? Основное и решающее средство в условиях войны — вермахт и его генералитет — уже с осени 1941 г. стало давать такие осечки, что их должны были заметить даже ослепленный своими каннибальскими воззрениями Адольф Гитлер и ставка верховного главнокомандования. Однако этого не произошло. События 1942 г. подтвердили, что высшее немецкое военное командование не было способно понять то новое положение, в котором оно очутилось на Восточном фронте.

Немецкое военное руководство по самому методу своего мышления было лишено одного чрезвычайно важного свойства: умения понимать уроки тех событий, в которых они сами выступали в роли стороны, терпящей поражение. Когда в конце зимы и в начале весны 1942 г. в ставке начали планировать летнюю кампанию вермахта на Востоке, этот недостаток проявился в максимальной степени.

Как и перед началом войны, генеральный штаб составил довольно обширный план. Как и перед началом войны, он являлся [254] предметом долгих дискуссий между Гитлером и его «светскими генералами» — Кейтелем и Йодлем. Практическую же работу снова выполняли Франц Гальдер и его бессменный помощник начальник оперативного управления Адольф Хойзингер. Какие же идеи выдвигались руководителями вермахта? Начальник генштаба Гальдер считал, что полезно было бы возобновить наступление на Москву, но не был уверен, стоит ли брать на себя инициативу в кампании. Фон Рундштедт был настолько напуган ходом событий, что вообще считал необходимым полный переход к обороне вплоть до отхода на советско-польскую границу. Но эти настроения не преобладали. Например, генерал Хойзингер был куда решительнее: он требовал наступления во что бы то ни стало{419}. Это предложение пришлось по душе фюреру, который считал необходимым взять «реванш» за зимние неудачи. Генерал Гюнтер Блюментритт, ставший в январе 1942 г. заместителем начальника генштаба, после войны свидетельствовал, что замысел Гитлера на 1942 г. сводился в основном к трем требованиям: «получить в 1942 г. то, чего он не добился в 1941 г.»; путем наступления восстановить моральное состояние войск и тыла; обеспечить Германии «украинскую пшеницу и кавказскую нефть»{420}.

Итак, уроки зимы остались втуне. Единственное, что понял генштаб, — это, что новое наступление невозможно продолжать на всем фронте. Группа «Центр» после зимнего отступления могла рассчитывать только на выравнивание фронта. Группа «Север» также не имела возможности немедленно переходить в наступление, хотя Гитлер и продолжал мечтать о захвате Ленинграда. Сравнительно крепче была группа «Юг». Поэтому директива №41, подписанная Гитлером 5 апреля 1942 г., предложила вермахту слегка сокращенный по сравнению с 1941 г. вариант. Группа «Центр» оставалась пока без движения. Группе «Север» предлагалось возобновить активные действия, «взять Ленинград и установить связь на суше с финнами...» Группе же армий «Юг» ставилась главная задача: «осуществить прорыв на Кавказ»{421}.

«...Все имеющиеся в распоряжении силы, — подчеркивал Гитлер, — должны быть сосредоточены для проведения главной операции нд южном участке с целью уничтожить противника западнее Дона, чтобы затем захватить нефтеносные районы на Кавказе и перейти через Кавказский хребет». [255]

Весной 1942 г. Гитлер и ОКБ отнюдь еще не отказались от своего генерального плана — войны за мировое господство, ибо удар в направлении Кавказа вполне соответствовал намерениям, зафиксированным в знаменитой директиве № 32. Несмотря на все ошеломляющие провалы зимней кампании, Гитлер, Кейтель и Йодль упорно тянулись к своей цели — пшенице, углю, нефти, выходу на Ближний Восток. В перспективе снова возникали заманчивые картины: вступление Турции в войну на стороне «оси», вторжение в Иран, лишение Советского Союза его топливной базы. Под командованием генерала Фельми началось срочное формирование корпуса «Ф» — специального корпуса, предназначенного для действий в условиях Ближнего Востока и укомплектованного лицами со знанием восточных языков.

Что же касается оперативного решения этого общего замысла, то неисправимые генералы из ОКВ снова предались фантазиям на своих картах. Они набросали план «ступенчатой операции» силами до 90 дивизий. На этот раз Гитлер был вынужден более основательно потревожить своих союзников по «оси». Италия выставила полную армию. На подкрепление южного участка была направлена 2-я венгерская армия; на юг двинулись 3-я и 4-я румынские армии. Для контроля над ними были назначены надежные немецкие генералы. Так, представителем немецкого командования при 8-й итальянской армии был назначен разведчик и палач французских патриотов генерал Ганс Шпейдель. В начале 1942 г., покинув пост начальника штаба оккупационных войск во Франции, он завершал «московскую кампанию» в качестве начальника штаба 5-го армейского корпуса. Теперь генерал-дипломат был послан к итальянским «союзникам».

Вспоминая о решении включить в состав немецких войск крупные соединения сателлитов, генерал-полковник Цейтцлер после войны писал, что последние «могли поставить под угрозу весь наш Восточный фронт»{422}, и укорял генерала Йодля, что тот, мол, подвел Гитлера, посоветовав ему использовать румынские, итальянские и венгерские части. Эти укоры весьма типичны для послевоенной «тактики» немецких генералов: обвинять других за то, что они сами сделали бы на их месте. Но откуда было взять Гитлеру войска? В тот период на всем советско-германском фронте находилось 217 немецких дивизий и 20 бригад (около 80% всех вооруженных сил [256] «оси»){423}. Все они были растянуты на огромном фронте, бои на котором не затихали. Резервы быстро таяли. И без того к весне 1942 г. из Германии и Франции на южный участок фронта пришлось перебросить 18 дивизий, а из группы армий «Центр» — 4 дивизии. Это был максимум. Без девяти венгерских, пяти итальянских, десяти румынских дивизий новые операции были бы просто немыслимы.

Итак, очередной план был составлен. Что из него получилось? Это достаточно хорошо известно всему миру. Поворот в развитии второй мировой войны после битвы на Волге был настолько решителен и бесспорен, что только заведомые фальсификаторы могут сейчас это оспаривать{424}. Зная ее исход, можно еще раз довольно зримо ощутить коренные пороки херманского генералитета, проявившиеся в этой битве.

Из стратегического мышления германского генералитета даже московский крах не смог изгнать наглой заносчивости и самообмана. Было бы ошибочно считать это свойство достоянием лишь прусской военной касты. В различной степени оно свойственно представителям любых реакционных группировок, ведущих борьбу с передовыми, революционными силами. Этот список начинают французские роялисты XVIII — XIX вв., которые «ничего не забыли и ничему не научились». Сейчас в него вошел министр обороны Федеративной Республики Германии, который летом 1956 г. объявил, что «объединенных сил союзников будет достаточно, чтобы стереть с географической карты государство Советский Союз»{425}. Все то же бахвальство! Вот почему так полезно вспомнить об «опыте», накопленном немецким генштабом в этой области.

Поражение на Волге до сегодняшнего дня остается «бревном в глазу» для реакционного западногерманского генералитета. Ведь здесь уже невозможно отрицать основные факты. Они налицо: поражение и окружение всей 6-й армии и части 4-й танковой армии, поспешный отход двух армий с Кавказа, неудача попыток деблокировать окруженную группировку, пленение 6-й армии и могучий бросок советских войск, откинувших линию фронта почти на 1 тыс. км на Запад. [257]

Но даже в этой бесспорной ситуации апологеты германского генштаба и генералитета не складывают оружия. В десятках книг, вышедших в ФРГ после 1945 г., они преподносят свою версию битвы на Волге. Делается это и в публичных выступлениях. 4 октября 1958 г. в Нюрнберге собралось учредительное заседание «Союза сталинградских солдат», на которое некий Мартин Эдель (в прошлом начальник почтовой службы 113-й пехотной дивизии) созвал уцелевших и проживающих в Западной Германии участников сражения{426}. Перед собравшимися выступил генерал-майор Ганс Дёрр, в 1942 г. начальник штаба одного из корпусов, избегнувшего окружения. В 1954 г. Дёрр с помощью Гальдера и других видных генералов выпустил труд «Поход на Сталинград» и приобрел репутацию знатока этой проблемы.

Речь Дёрра в Нюрнберге содержала в себе квинтэссенцию всей генеральской премудрости по поводу этого великого события военной и политической истории нашего времени. Его суждения сводились к следующему: в поражении на Волге виноват лишь один Гитлер. Дёрр не открыл «пропагандистской Америки»; об этом твердят в ФРГ настолько давно, что буржуазная мюнхенская газета «Зюддейче цейтунг» отозвалась на рассуждения генерала следующим замечанием: «Мы не попадемся на удочку господина Дёрра, утверждающего, что во всем виноват лишь один Гитлер. Мертвый Гитлер для него просто удобный козел отпущения»{427}.

Было ли поражение на Волге лишь следствием «ошибки Гитлера»? Уже сама такая постановка вопроса является порочной, потому что решение высшего немецкого командования оборонять «крепость Сталинград» до последнего солдата и не принимать советских предложений о капитуляции было не ошибкой, а преступлением. Это преступление стоило жизни тысячам немецких солдат. Но подобное преступление было плодом не только сумасбродного решения Гитлера. К нему причастны те самые генералы вермахта, которые сейчас так усердно отрицают свою ответственность.

В ноябрьские дни 1942 г., когда Гитлер, Кейтель, Йодль и Цейтцлер (заменивший Гальдера на посту начальника генштаба) были полностью ошарашены мощными ударами Советской Армии на обоих флангах 6-й армии, немецкая ставка, как и в декабре 1941 г., не смогла постичь смысл событий. [258]

Правда, сейчас задним числом тот же Цейтцлер заявляет, что для него намерения советского командования были заранее ясны{428}. Однако эти уверения лживы. Например, 28 октября 1942 г. командование группы армий «Б» доносило в ставку, что «противник не намеревается в ближайшем будущем предпринимать крупных наступательных операций на Донском фронте...»{429}. Йодль в Нюрнберге категорически заявил, что действия советских войск были совершенно неожиданны для ОКБ.

Тот самый Цейтцлер, который сегодня уверяет, что «предвидел» советское наступление, в октябре 1942 г. послал Паулюсу следующий приказ: «Русские уже не располагают сколько-нибудь значительными оперативными резервами и больше ге способны провести наступление крупного масштаба. Из этого основного мнения следует исходить при любой оценке противника»{430}. А 27 октября 1942 г. Цейтцлер докладывал Гитлеру о том, что все разговоры о возможном советском контрнаступлении — это «пропаганда».

Когда же 23 ноября 1942 г. советские танковые корпуса замкнули кольцо вокруг 6-й армии, части 4-й танковой армии и 3-й румынской армии, Гитлеру и ОКБ пришлось принимать решение, как поступать дальше. Сейчас, восемнадцать лет спустя, Манштейн, Гальдер, Цейтцлер, Дёрр и иже с ними честят Гитлера последними словами за то, что он якобы по своей воле отверг предложение о немедленном прорыве сил 6-й армии на зэпад.

Но господа генералы — в который раз! — упускают одно важнейшее обстоятельство, а именно степень реальности подобного прорыва перед лицом мощного наступления советских армий. В действительности ответ на риторические предложения Цейтцлера и Гальдера диктовало советское командование. Оно предвидело возможность удара 6-й армии на запад. [259]

И когда Паулюс направил к Калачу две танковые дивизии (24-ю и 16-ю), они натолкнулись на мощные танковые заслоны. Параллельно этому удары двух перешедших в наступление советских фронтов разрушали всю тыловую систему группы армий «Б».

Задним числом немецкие генералы сейчас пытаются откреститься от соучастия в решениях ставки, приведших к гибели 6-й армии в окружении. Первую скрипку в этих попытках играет один из немногих оставшихся в живых фельдмаршалов — Эрих фон Манштейн. Его основные тезисы (как, впрочем, почти все тезисы западногерманской реакционной пропаганды) довольно примитивны. Тезис первый: 6-я армия погибла только из-за безрассудного упрямства Гитлера, не послушавшего его, Машптейна, совета о прорыве на запад. Тезис второй: он, Манштейн, чуть было не деблокировал 6-ю армию, но Паулюс отказался пробиваться ему навстречу.

Что касается первого тезиса, то Гитлер был далеко не одинок. Особенно важную роль в решении оставаться в кольце сыграл рейхсмаршал Геринг, который заверил, что обеспечит снабжение окруженной группировки по воздуху. После его заверений Кейтель и Йодль пришли к выводу, что могут смело держать оборону. В своих воспоминаниях генерал Цейтцлер напечатлел такую беседу в ставке. На ней кроме Гитлера присутствовали Кейтель, Йодль и Цейтцлер. Обратившись к первым двум, Гитлер заявил:

— Я должен принять очень важное решение. Прежде чем это сделать, я хочу услышать ваше мнение. Эвакуировать или не эвакуировать Сталинград? Что скажете вы?

Вытянувшись по стойке смирно, Кейтель отвечал:

— Мой фюрер, не оставляйте Волгу!

Примерно то же сказал и Йодль, Гитлер остался при своем решении.

Теперь Манштейн хочет сделать виновным за все своего фюрера. Еще активнее он взваливает на Гитлера вину за то, что, оставив 6-ю армию в кольце, Гитлер не принял достаточно активных мер для деблокирования войск Паулюса. Мол, он, Манштейн, напоминал об этой задаче денно и нощно, но ставка пренебрегала его советами.

По что было на самом деле? Кольцо замкнулось 23 ноября. Через четыре дня Манштейн был назначен Гитлером на пост командующего вновь созданной группы армий «Дон» (часть 4-й танковой армии, 3-й румынской армии, 4-я румынская армия) с задачей восстановить положение и деблокировать 6-ю армию, которая также перешла в подчинение Манштейну. [260]

Однако тот же самый Манштейн, который в 1956 г. метал громы и молнии по адресу медлительности Гитлера и безынициативности Паулюса, в 1943 г. отнюдь не торопился. Свое «историческое» наступление он начал лишь 12 декабря — почти через три недели.

Почему же должен был ждать Эрих фон Манштейн? В его книге этому нет объяснений, и это понятно, ибо такое объяснение выставило бы его и всю гитлеровскую стратегию в весьма неприглядном свете. Причин для «задержки» было несколько. Прежде всего «задержка» была навязана Манштейну советским стратегическим планом, согласно которому наступление началось не только на Волге. В конце ноября оно началось и на Кавказе, где войска Закавказского фронта стали теснить 1-ю танковую армию Клейста. В результате на помощь Манштейну Клейст мог отдать только одну танковую дивизию. Другую танковую дивизию пришлось ожидать из Франции. Но вторая причина заключалась, как это ни странно, в том, что и сам Манштейн... не торопился.

Он проговаривается об этом в своей книге (правда, в другой главе). Когда Манштейн анализирует общую ситуацию на фронте, сложившуюся к марту 1943 г., он внезапно начинает петь дифирамбы решению об оставлении 6-й армии Паулюса в кольце. «Если бы она (6-я армия) не протянула до начала февраля, то противник перебросил бы свои силы... Своим упорным сопротивлением 6-я армия решающим образом способствовала тому, что к марту 1943 г. стало возможным стабилизировать Восточный фронт»{431}. Вот оно, действительное мнение господина Маиштейна. В глубине души он был согласен с фюрером и готов был безжалостно пожертвовать 300-тысячной армией Паулюса.

Лишь 12 декабря Манштейн начал наступление из района Котельниково. Этой операции в послевоенной немецкой буржуазной литературе посвящено немало хвалебных строк. Наиболее распространенная версия состоит в том, что танковым войскам фельдмаршала всего-навсего не хватило бензина, чтобы преодолеть те 40–60 км, которые отделяли Манштейна от Паулюса. В действительности бои, завязавшиеся в декабре 1942 г. в районе Котельниково, являются превосходным примером полного краха немецкого операшвного искусства и достойным образцом умелых действий советского командования. Учитывая опасность, складывавшуюся в результате сосредоточения танковой группировки Манштейна под Котельниковом, [261] командование Сталинградского фронта, а также Ставка Верховного главнокомандования приняли ряд специальных мер. Во-первых, был усилен южный обвод окруженной группировки. Во-вторых, разработанный в декабре общий план советского наступления с целью разгрома немцев на Среднем Дону был изменен и в нем был предусмотрен заход советских войск в тыл Манштейну. Это наступление было начато 16 декабря и лишило немецкое командование возможности подбрасывать подкрепления Манштейну и Готу (руководившему ударной группой, шедшей на город). В результате Гот продвинулся лишь до рубежа рек Аксай и Мышкова, где встретил непробиваемую стену войск Сталинградского фронта. 23 декабря наступление захлебнулось — не из-за недостатка бензина, а из-за того, что Манштейн в очередной раз переоценил свои силы и возможности.

Сражение на Волге окончилось 2 февраля 1943 г. Если раньше для характеристики пути германского генералитета всегда вспоминали Седан, Садовую, Танненберг, то теперь к списку этих названий следует прибавить маленькую деревушку Заворыгино, где впервые в истории немецкой армии 22 генерала (в том числе один генерал-фельдмаршал) встретились не на военном совете, а в тесных комнатках дома, срочно оборудованного под «помещение для пленных генералов», У подъезда дома стояли тупорылые штабные автомашины, с которых еще не успели снять блестящие штандарты командующего армией и командиров корпусов.

Трагедия 6-й армии подошла к концу. Быть может, никто из германских генералов, очутившихся в плену, не понимал еще смысла событий. Не понимал еще этого и генерал-фельдмаршал Фридрих Паулюс. Но так или иначе, поздним вечером 31 января 1943 г. ему пришлось предстать перед лицом высших генералов Советской Армии. Это были представитель Ставки Верховного главнокомандования маршал артиллерии H. H. Воронов и командующий войсками Донского фронта генерал-полковник К. К. Рокоссовский.

Наверно, когда-либо художник изберет эту сцену предметом своей картины. На самом деле, допрос в селе Заворыгино был важен не только тем, что впервые в истории вермахта в плену оказался фельдмаршал. Узкий стол разделял два мира: с одной стороны сидели люди, принявшие на себя коварные удары вермахта, люди, воевавшие под Тернополем, Минском, Смоленском, Москвой, с другой — один из авторов плана «Барбаросса», крупнейший представитель немецкой военной мысли тех лет. [262]

Автору книги выпал случай в этот вечер находиться в маленькой избе среди офицеров штаба Рокоссовского. Но я не вел тогда записей и поэтому хочу предоставить слово Николаю Николаевичу Воронову. Вот что он рассказывает:

«Дверь в большую комнату открылась, вошел Паулюс. Он остановился и молча приветствовал нас гитлеровским приветствием, высоко подняв вверх правую руку.

- Подойдите к столу и сядьте! — сказал я ему.

Переводчик перевел мои слова. Паулюс крупным шагом подошел и сел на стул.

Перед нами был пожилой человек с бледным худым лицом, усталыми глазами. Он казался несколько растерянным и смущенным. Левая часть его лица довольно часто нервно передергивалась, руки дрожали, и он не находил им места. Я предложил ему закурить и пододвинул коробку папирос. В ответ он кивнул головой в знак признательности, но папиросу не взял.

Тогда я ему сказал, что мы к нему имеем всего два вопроса. Первый из них:

- Вам предлагается немедленно отдать приказ группе немецких войск, продолжающей драться в северо-западной части города, чтобы избежать напрасного кровопролития и никому не нужных жертв.

Паулюс внимательно выслушал переводчика, тяжело вздохнул и тут же стал не спеша отвечать по-немецки. Он сказал, что, к сожалению, не может принять моего предложения вследствие юго, что в данное время является военнопленным и его приказы недействительны...

Я перешел ко второму вопросу, который оказался для Паулюса полной неожиданностью: какой режим питания ему необходимо установить, чтобы не нанести какого-либо вреда его здоровью, — и добавил, что о состоянии его здоровья мне известно от находящегося у нас в плену армейского врача генерал-лейтенанта Ренольди.

Удивление Паулюса можно было легко прочитать по выражению его лица. Медленно подбирая слова, он ответил, что лично ему ничего особенного не нужно, но он просит, чтобы хорошо относились к раненым и больным немецким офицерам и солдатам, оказывали им медицинскую помощь и хорошо кормили. Это его единственная просьба к нашему командованию.

Ему обещали выполнить эту просьбу по мере сил и возможностей. Я тут же отметил, что мы встретились с очень большими трудностями в связи с тем, что немецкий медицинский персонал бросил на произвол судьбы переполненные ранеными госпитали...

Дата добавления: 2015-08-09