Дальше и лучше Геракла

Зима 330/29 года, посвященная тому, чтобы основать к северу от Кабула новую Александрию и перевалить через заснеженный Гиндукуш, предложила Александру препятствия, достойные героя. Он полагал, что совершает переход через Кавказ, находясь близ северной оконечности мира, там, куда явился Геракл, его предок, чтобы освободить прикованного Прометея и убить грифа, который терзал его печень. И в самом деле, туземцы показали македонянам в Гандхаре гору, где, как считалось, герой Веретрагна сразил птицу Симург в ее убежище среди скал, а весь этот горный массив они называли Упари-Сена, «недоступный орлу Сене». С тех пор греки называли эту гору Паропанисада. Будучи убеждены, что перевалили через нее, они сблизили греческую легенду и иранский миф. Они даже полагали, что отыскали на берегу Яксарта (Сырдарьи), близ нынешнего Ходжента, границы мира, воздвигнутые там Гераклом⁶⁸. Александр поступил еще лучше: он возвел здесь четвертую из своих Александрий, ту, которую называют «Эсхатой», «Крайней».

Далее, после того как Александр изничтожил всех повстанцев в Бактрии и Согдиане, взял штурмом неприступные крепости в Таджикистане и вынудил покориться ему даже скифов, мы видим его в октябре 328 года в Мараканде, теперешнем Самарканде в Узбекистане. Он одет на персидский манер, требует от азиатов, чтобы они перед ним простирались, а от своих македонских и греческих военачальников — знаков уважения, которые были бы по крайней мере аналогичны простиранию ниц. Пусть следуют протоколу! Две попытки компромисса, о которых повествует Харет, управляющий царским двором, оказываются равно безрезультатными. И тогда Александру снится тревожный сон: он видит своего верного Клита, прозванного Черным, сидящим в траурных одеждах среди сыновей Пармениона, и все они мертвы. Чтобы отвратить судьбу, Александр пригласил его поужинать и разогнать тоску за чашей, назначил его сатрапом Согдианы и хранителем северо-восточных азиатских рубежей. В тот вечер Александр принес жертвы не Дионису, а Диоскурам, близнецам и сыновьям Зевса. Разве Александр также не сын Зевса, а Клит не его молочный брат?^[31] Но судьба сильнее людей и даже богов, и порой ее неотвратимости угодно, чтобы воин вышел за пределы предписанного и совершил тяжкие бесчинства.

Мы будем придерживаться наиболее трезвого рассказа, а именно того, что принадлежит Арриану (IV, 8–9), поскольку Курций Руф и Плутарх добавляют к свершившейся драме всякого рода украшения: «Говорят, что в тот день Александр пренебрег Дионисом и принес жертву Диоскурам… Затем попойка продолжалась дальше (ибо и в отношении застолий Александр позволил себе нововведения в варварском духе), и разговор зашел о Диоскурах, про то, что их происхождение стали возводить к Зевсу, тем самым лишив отцовства Тиндарея. И некоторые из присутствовавших… из лести Александру начали говорить, что подвиги Полидевка и Кастора^[32] не идут ни в какое сравнение с деяниями Александра, а были и такие, что не удержались и в опьянении затронули также и Геракла… Было явно заметно, что Клит давно досадует на произошедшую в Александре перемену в сторону варварских нравов, а кроме того, на слова тех, кто ему льстит. Также и он был разогрет вином и потому воспротивился богохульству, а также тому, чтобы Александру доставляли столь нелюбезную любезность, понося дела древних героев. Да и самого-то Александра подвиги вовсе не так велики и удивительны, как превозносят их эти люди, и к тому же он свершил их не один, но бóльшая их часть по праву принадлежит македонянам. Эти слова затронули Александра за живое… Клит, будучи уже вне себя, начал превозносить деяния Филиппа, а Александра и его достижения развенчивать. Клит был уже совсем пьян, и он принялся ругать Александра на все лады, упрекая его в том, что это он, Клит, спас Александра в битве при Гранике… „Вот эта самая десница, — вскричал он, — спасла тебя тогда!“ Александр был более не в состоянии переносить его пьяные поношения, он вскочил на ноги и бросился было на Клита, однако окружающие его удержали… Товарищи не смогли его больше удерживать, он вскочил и, выхватив копье у одного из своих телохранителей, пронзил им Клита». Видя истекающее кровью тело, убийца мгновенно понял, какое преступление совершил и всю меру своего безумия. В полном расстройстве чувств, впав в совершенное отчаяние, этот опамятовавшийся Геракл завыл от горя. В течение трех дней он отказывался пить и есть, не мылся и не брился, а только рыдал…

Между тем как прорицатели и жрецы пытались утешить Александра, возлагая его несчастье скорее на счет гнева Диониса, чем злобной выходки самого Александра, и напоминая ему о предсказаниях и о всемогуществе Судьбы, философ Анаксарх из Абдер, ученик Пиррона, предложил Александру вершить правосудие так, как ему заблагорассудится, поскольку, будучи Царем царей и представителем высшего из богов — Зевса — на земле, он является сразу и справедливостью и правосудием, то есть Фемидой и Дикой в одном лице. Дав логическое обоснование такому применению власти, этот предшественник Макиавелли побудил Александра соединить македонскую монархию с абсолютной властью азиатских государей. Каллисфен, уже в который раз мусоливший изречения из «Политики» и «Никомаховой этики» Аристотеля, горячо возражал. Мы снова встречаем эти мысли в «Письме Аристотеля Александру», известном нам лишь в арабском переводе VIII века и, возможно, являющемся школьным упражнением эллинистического времени⁶⁹.

Самое существенное можно изложить несколькими словами: «С греками следует обращаться как вождю (ήγεμών), а с варварами — как абсолютному господину (δεσπότης). Не задевай другого приказом, который сделает из тебя не правителя, но господина, не царя, но отвратительного тирана. Пользоваться властью над свободными и благородными людьми лучше, чем помыкать рабами, даже когда их огромное число. Знай, что всякое покушение на их достоинство более жестоко для свободных людей, чем покушение на их имущество или их тело, потому что они охотно отдали бы и то, и другое, чтобы сохранить невредимыми благородство и достоинство». Вот почему всего через несколько месяцев после недостойных высказываний Клита и его смерти, в начале 327 года в Бактрии-Зариаспе открылось то, что было названо заговором пажей, членов того элитного корпуса, который был у македонян своего рода питомником по подготовке военачальников и чиновников.

Юный Гермолай, сын одного военачальника гетайрской кавалерии, считавшийся к тому же учеником дерзкого Каллисфена, убил кабана, которого царь намеревался свалить собственноручно. Уступив своему гневу, царь распорядился прилюдно выпороть молодого человека и отобрал у него коня. Гермолай, которого уязвило совершенное над ним насилие и, вероятно, подталкивал Каллисфен, вместе с девятью другими пажами замыслил заговор с целью убить тирана вечером во время пира. На них донес брат одного из заговорщиков, их взяли под стражу, пытали и побили камнями. Передают, что Гермолай якобы сказал Александру на военном совете: «Мы задумали убить тебя, потому что ты перестал управлять нами как свободнорожденными людьми, а начал помыкать, словно мы рабы» (Курций Руф, VIII, 7, 1). «В письме Кратеру, Атталу и Анкету Александр говорит, что под пыткой молодые люди показали, что всё совершили сами и никто другой посвящен в это дело не был» (Плутарх «Александр», 55, 6). Но, подозревая их учителя Каллисфена в том, что это он так на них повлиял, Александр бросил его в Бактрах в темницу. В течение семи месяцев Каллисфен пребывал под стражей, ожидая предполагаемого суда, и умер в собственных нечистотах, заедаемый вшами, между тем как герой, которого он чествовал в своей «Истории», продолжал свою эпопею и свои деяния в Индии.

Мы уже рассказывали о том, что греки, как они решили, отыскали в долине Свата, у подножия горы Мерос, место рождения Диониса, родившегося из бедра Зевса, и как, овладев крепостью Пир Сар и покорив весь Пенджаб, они сочли, что превзошли местных богов Шиву и Кришну, уподобленных Дионису и Гераклу. Говорили мы и о том, как Александр и его молодые штабисты, движимые горячим сочувствием к восточным мудрости и нравам, подружились близ Таксилы с двумя индусскими мудрецами Каланой и Дандамидом. Основные положения их учения сохранены в рассказах Онесикрита, товарища Александра, и Мегасфена, который отправился в Индию поколение спустя.

Бóльшая часть аналогий, которые прежде считались порождением фантазии, с точки зрения современных индологов, оказываются полными смысла⁷⁰. К примеру, Мерос — это на самом деле гора Меру, на которой посреди Джамбудвипы живут бессмертные боги. В начале «Махабхараты» повествуется о том, как, собравшись на Меру, боги решили изготовить напиток «бессмертия», «амриту», пахтая молочное море горой Мандарой, как бог Шива поглотил все смертоносные испарения и уничтожил их в своем теле и как после ужасной борьбы с демонами драгоценная жидкость осталась у богов. Грекам из этого эпизода запомнились лишь освежающие ветерки и целебные воды горы Меру. Но также и паломничество Александра в сопровождении веселой процессии на этот горный хребет к северо-востоку от Массаги (Чакдара), и урок мудрости и благочестия, который дали ему обитатели Индии. Это произошло в 327 году. Двумя годами позже Александр лечил на берегу Инда своих товарищей, раненных отравленными стрелами, и увидел во сне траву, которая спасла от смерти дорогого ему Птолемея. Его грудь при штурме крепости малавов пронзила стрела, и он чудом избежал смерти. Именно тогда, в царстве Самба (Самбху) он завязал связи с брахманами, называемыми по традиции «гимнософистами», то есть нагими мудрецами.

«Среди гимнософистов Александр захватил десять тех, которые больше всех убеждали Саббу (Самбху) отложиться и доставили македонянам более всего зла. Считалось, что они достигли совершенства в краткости ответов на вопросы. Александр предложил им головоломные вопросы, сказав, что первым убьет того, кто даст неправильный ответ, а затем и всех прочих по очереди. Судьей он назначил также одного из них, самого среди них старшего.

Первый, спрошенный, как он полагает, кого больше — живых или мертвых, ответил, что живых, поскольку мертвых уже нет. Второго спросили о том, что — земля или море — произращивает более крупных животных, и он ответил, что земля, поскольку море — часть земли. Третий, спрошенный о том, какое животное самое хитрое, ответил, что то, которого человек до сих пор не узнал. Четвертый, отвечая на вопрос, какой был у него расчет побуждать Саббу отложиться, сказал, что хотел, чтобы тот красиво жил или же красиво умер. У пятого спросили, что, как он считает, возникло раньше — день или ночь, и он дал ответ, что день был раньше на один день. А когда царь изумился такому ответу, прибавил, что на головоломные вопросы и ответы неизбежно головоломные. Царь перешел к шестому и спросил его, как человеку добиться, чтобы его сильнее всего любили, на что тот ответил, что, будучи могущественнейшим, ему следует не быть страшным. Из троих оставшихся первый на вопрос, как человеку стать богом, что для этого надо совершить, ответил, что совершить надо то, что человеку не под силу. Вопрос второму был о жизни и смерти — что из них сильнее, на что он ответил, что жизнь, доставляющая столько зла. Последнего спросили о том, до какого времени человеку стоит жить, на что он ответил, что до тех пор, пока не сочтет, что умереть лучше, чем жить. Тогда Александр обратился к судье и велел ему объявить свой приговор, а когда тот сказал, что один отвечал хуже другого, царь спросил: „А не следует ли первым, с таким-то приговором, умереть тебе?“ На это мудрец ответил: „Вовсе нет, о царь, если только ты не сказал неправды, когда постановил, чтобы первым умер тот, кто дал худший ответ“. Александр наделил их подарками и отпустил» (Плутарх «Александр», 64 и 65, 1).

Будет неправ тот, кто усмотрит во всем этом лишь предание и риторические украшательства, годные лишь на то, чтобы служить пищей для «Романа об Александре». Онесикрит расспрашивал индийских священников и мыслителей, и их ответы лежат в русле вполне традиционных брахманизма или буддизма. Они покоятся на особых представлениях о зле, о подавлении желаний, о непрерывной жизни, о реинкарнации, о божественном и ненасилии, «ахимсе». Четвертый вопрос касался похода Александра в Индию и причин, по которым происходят восстания. Ответ отсылает к хорошо известному учению брахманизма: у «кшатрия», то есть благородного воина, а особенно «раджана», имеется кодекс обязанностей («дхарма»), который он должен исполнять перед своей кастой, перед своим цветом («варной») и который не имеет ничего общего с греческим законом, устанавливаемым коллективным голосованием. Здесь пришли в столкновение два мировоззрения. Изумительнее всего то, что грек не только не осудил тех, кого не способен был понять, но сделал попытку поступить к ним в школу. Джайнист Калана последовал за Александром вплоть до персидского двора, и государь повелел своим военачальникам присутствовать на самоубийстве мудреца на костре, погруженный в размышления о пророческих словах своего нового друга: «Встретимся в Вавилоне». Несомненно, он спрашивал самого себя, не является ли и он каким-то героем, перевоплотившимся за прошлые ошибки и обреченным перевоплощаться до тех пор, пока не ускользнет от будущего, чтобы более не быть, или, скорее, чтобы наконец «сбыться».

Александру особенно запомнился ответ на седьмой вопрос. Это было побуждение идти дальше и превзойти подвигами самого героя Геракла. И потому в Индии Александр совершил три деяния, которые превосходят человеческую меру: в мае 326 года в битве при Джалалпуре он своей рукой сражает гиганта Паураву (Пора по-гречески) на громадном слоне; зимой 326/25 года он в одиночку овладел стеной и крепостью малавов; в июле 325 года он через устье Инда проник в безбрежный Океан, которого не пересекал ни один смертный. Прежде чем покинуть Индию, он оставил несколько свидетельств своих подвигов: 12 алтарей, соответствующих числу подвигов Геракла, поставленных на берегу Биаса, дальше которого измотанные солдаты двигаться не пожелали, лагерь с громадными кормушками и удилами, четыре колонии: Никею, Буцефалию, Александрию Опиенскую (ныне Уч) и Александрию Согдийскую (близ Суккура). Наконец, летом того же 325 года армия победителя отправилась основывать Александрию Оритскую, торговый порт в устье Порали, в 100 километрах к северо-западу от Карачи и вблизи крепости, называемой Рамбакия.

Историки не уделили сколько-нибудь значительного внимания великим сражениям, которые солдатам Александра пришлось вести в Индии против стихий, людей и зверей. Более всего они были заняты исчислением колоссальных побоищ. Они едва удостоили сообщения тот подвиг, которым было строительство и сосредоточение двух тысяч кораблей и спуск 120 тысяч человек по Джеламу и Инду до моря. Однако предание повествует о взятии одного безымянного города к северу от слияния Чинаба и Рави (близ нынешней Камалии?), в стране малавов, «самого многочисленного и воинственного из всех тамошних индийских народов», как говорит Арриан (VI, 4, 3).

Не желая повторять все нагромождения «Вульгаты», скажем лишь, что Александр, торопясь овладеть этим городом, первым взломал небольшую калитку в стене и проник внутрь городских укреплений. «Многих он свалил, а остальных обратил в бегство и загнал в городскую крепость. Поскольку македоняне все еще мешкали с осадными работами, Александр схватил лестницу, приставил ее к гребню стены и, держа небольшой щит над головой, начал взбираться наверх. Стремительность его напора была такова, что он упредил оборонявших стену варваров и оказался на стене. Поскольку индусы не осмеливались схватиться с Александром, а лишь метали в него дротики и пускали стрелы, под градом летевших в него снарядов царю приходилось худо. Македоняне приставили к стене две лестницы и густым валом полезли по ним наверх, но лестницы обломились, и они попадали на землю. Царь, оставшийся без всякой подмоги, отважился совершить поразительный и достойный памяти поступок… Один как перст он спрыгнул в город с оружием, и отовсюду на него стали набегать индусы» (Диодор, XVII, 98, 4–99, 2).

Плутарх («Александр», 63, 3–4) пишет: «По счастью, Александр встал на ноги. Поскольку он размахивал оружием, варварам показалось, что он держит перед собой блистающий метеор или привидение». Как утверждают историки, он то отражает наседающих на него врагов, то завлекает их поближе и разрубает пополам. Долгое время он героически сражается один, прислонившись спиной к стволу смоковницы, пока его наконец не прикрывают двое или трое щитоносцев, спрыгнувших вниз одновременно с ним. Александра осыпают ударами палицы или тяжелых изогнутых мечей, и своим крохотным щитом все эти удары он парирует. Наконец стрела ударяет его ниже правого соска и проникает в легкое. Александр держится молодцом, он ухватывается левой рукой за ветку смоковницы, растущей у стены, сражается другой рукой, убивает врага и падает замертво. Рядом падает также один из двух его щитоносцев. Но свершается чудо: гетайры врываются в крепость, умерщвляют всех, кто попадается им на пути, и уносят лишившегося чувств героя. Уже через несколько дней он вновь появляется на людях: он не мог позволить солдатам упасть духом.

Следует воздать должное мастерству хирургов, которым удалось извлечь из панциря и раны железный наконечник в 3 дюйма шириной и 4 дюйма длиной, избегнув при этом столбняка или сепсиса. Отметим также, что стоило известию о ранении царя донестись до центра империи, как сатрапы и наместники воспряли в надежде, что Александр от него не оправится.

Героизм Александра в ходе марша по пустыне Гедросии (Белуджистан) в октябре и ноябре 325 года проявился в духовной энергии, с которым этот поход был им задуман, в душевной силе, с которой он его перенес, и в плодах, которые он из него извлек. Начиная с выступления из Паталы (близ Хайдарабада в современном Пакистане), были приняты все мыслимые и немыслимые меры предосторожности, чтобы сделать возможным переход через 700 километров пустынь между Белой, стоящей на Порали, и Бемпуром в Гедросии (современный иранский Белуджистан): вербовка местных проводников и погонщиков караванов, рытье колодцев, реквизиция зерна и скота, разосланные сатрапам Парфии, Арии и Дрангианы приказы подвезти провиант и вьючных животных, отправление посреди сезона дождей, проведенные в архивах канцелярии изыскания относительно предыдущих походов ассирийцев Семирамиды (Саммурамат, конец IX в.) и персов Кира II Великого (Куруш, ок. 550 г.), властителей, которых Александр должен был превзойти отвагой и умом.

С другой стороны, Александр поручил наиболее тяжелые и тихоходные подразделения армии своим заместителям Кратеру и Леоннату и велел им следовать наиболее удаленными от берега легкими маршрутами, в то время как сам он во главе самых мобильных частей (ок. 12 тысяч человек) и небольшого эскорта из гражданских лиц должен был двигаться как можно ближе к Океану, чтобы в случае неудачи оказать помощь большому флоту, которым командовали Неарх и Онесикрит. Южный маршрут имел то огромное преимущество, что был короче других и позволял довольно быстро добраться до Персии и Мидии, где сатрапы пытались вести независимую политику: какие еще можно ожидать последствия, если государь отлучается из столицы больше чем на пять лет!

Потери этой маленькой армии произвольно завышались, говорили об острой нехватке провианта и даже о катастрофе. Плутарх («Александр», 66, 4–5) пишет, что «потери Александра были ужасны — он привел из Индии лишь четверть боеспособных воинов. Ведь у него было 120 тысяч пехотинцев и 15 тысяч кавалеристов», он смешивает те войска, которые собрались в Александрии Паропанисадской (Баграм), а затем в Сузах, с теми отборными частями, которые остались с Александром осенью 325 года. И он не принимает в расчет всех тех, кто был оставлен в колониях Индии, а затем Кармании, моряков на кораблях, торговцев и демобилизованных.

На самом же деле переход через пустыню Гедросии, где погибли 6 тысяч молодых людей с Балкан и во время которого внезапно обрушившимся потоком унесло часть личной поклажи Александра, был для него возможностью выказать стойкость к жажде и голоду, а также свое личное мужество. В один прекрасный день на глазах у своих людей он проявил великодушие полководца, который не пожелал утолить жажду в одиночку, а потом простил солдатам то, что они зарезали своих лошадей и вскрыли запечатанные тюки с провиантом, чтобы утолить голод. Обнаружил он и предприимчивость в поисках пресной воды на берегу моря и, наконец, сострадание к несчастным. В Бемпуре, Сальмунте и Кармане он смог устроить передышку и вознаградить людей, которые не потеряли веры в своего царя, тем, что провел здесь празднества и вместе с ними пьянствовал. Ему также удалось наказать сатрапов и наместников, усомнившихся в его победе. Он вернулся из Индии действительно «anikètos», что означает одновременно «непобежденный» и «неодолимый».

Плодом этой победы над стихией и людьми была, надо полагать, убежденность Александра в том, что он добился успеха там, где его предшественников постигла неудача, что он восстановил единство державы и укрепил собственную власть. С точки зрения экономической это был подлинный триумф, поскольку оказались открыты три новых пути для торговли Индии с Европой: один — через Индийский океан, Ормуздский пролив и Персидский залив; другой — по караванному маршруту, идущему через Синд, Белуджистан и Карманию; наконец, последний — через Муланский и Боланский перевалы, Александрию Арахосию (ныне Кандагар), южный Афганистан, оазисы Бам и Керман и, наконец, Персиду в центре современного Ирана.

Дата добавления: 2015-08-09