Милости неба

Об Александре говорили, что он был чрезвычайно благочестив. С самых юных лет он пригоршнями швырял в огонь драгоценный ладан, предназначенный богам, — к большому неудовольствию Леонида, его наставника, который его за это журил⁶⁴. Первым делом, которое он совершал каждое утро, было участие в жертвоприношении. Александр без конца обращался за советом к гадателям, истолкователям снов, прорицателям, и в первую очередь — к верному и любезному Аристандру из Тельмесса Ликийского, который сопровождал его в Азию вплоть до Согдианы, беря на себя ответственность разумом и философией поверять здесь все, что могло представиться легковерием.

Как-то в Коринфе Александр отправился за советом к знаменитому кинику Диогену Синопскому, и тот его попросил не заслонять ему солнца. «Когда бы я не был Александром, — сказал царь, — я желал бы быть Диогеном!» И тут же, как утверждает предание, явился в Дельфы, чтобы вопросить Аполлона относительно успеха будущей экспедиции. Стояли неблагоприятные дни, в которые обращаться к оракулу было запрещено. Пифия отказалась явиться в святилище. Тогда Александр разыскал ее сам, и эта истолковательница божественной воли, сраженная его уверенностью, вскричала: «Ты непобедим, дитя мое!» Услышав это, Александр заявил, что ему нет нужды в других пророчествах и он получил от нее именно то предсказание, которого желал. Какое значение имеет то, что современные историки не верят в эту байку, если в нее верили воины Александра?

В македонском городе Дионе незадолго до отправления в Азию Александр принес жертвоприношения и устроил в честь Муз и Зевса Олимпийского великолепные игры, которые продолжались девять дней. Огромные уставленные пиршественными ложами шатры дали пристанище его друзьям, военачальникам и послам греческих государств. Войскам раздавали мясо бесчисленных жертв. Армия отправилась в поход при добрых предзнаменованиях, если, конечно, истолковать в положительном смысле пот, которым покрылась статуя Орфея у подножия Олимпа. «Александр первым спрыгнул на землю в Троаде, заявив, что получил Азию от богов… Он также почтил заупокойными жертвами и другими приличествующими обрядами гробницы Ахилла, Аякса и других героев» (Диодор, XVII, 17, 2–3). Растеревшись маслом и пробежав обнаженным вокруг кургана Ахилла, Александр сложил с себя венки. Он также предложил жертвоприношение Афине Илионской, посвятил свои доспехи ее храму и взял вместо этого щит, который должен был принести ему удачу во всех сражениях. Перед каждой битвой на помощь призывали трех традиционных защитников Македонии: Зевса Олимпийского, Геракла и Афину Алкидему, а также богов, связанных с союзными контингентами, — например, фракийского Ареса, Посейдона приморских городов, водных, горных и лесных нимф.

И тут же, еще в самой Троаде, стали твориться чудеса. Так, жрец увидел, что статуя Ариобарзана, прежнего сатрапа Фригии, повержена перед храмом Афины, а с Иды слетают орлы. Персы, сосредоточившие свои силы в Дидимотейхе (Диметоке), чтобы запереть Ворота Азии и дорогу на Даскилий, отказались применить тактику выжженной земли, к которой советовал им прибегнуть доблестный Мемнон. Они ждали, что государь повелит им перейти в наступление, а пока приготовились к обороне. Александр во главе своих гетайров стремительно форсировал Граник, хотя было общепризнано, что это невозможно, и, не обращая внимания на удары, которые градом сыпались на него со всех сторон, пронзил копьем грудь сатрапа Лидии и Ионии Спитридата (или Спитробата), между тем как верный Клит разрубил пополам персидского полководца Ресака. Согласно другим версиям рассказа, Александр также сразил ударом копья Митридата, зятя Дария, а ударом меча — Ресака, брата сатрапа. Исход битвы был предрешен: личная отвага Александра, сражавшегося с таким вдохновением, позволила ему закрепиться на другом берегу реки, устоять со своими гетайрами, разрезать на части фронт кавалерии противника, позволить фаланге перейти реку и уничтожить наемников-персов, которые сгрудились на холме. Столкновение двух предводителей решило судьбу двух армий, двух народов, двух цивилизаций.

Древние подчеркивали колоссальный резонанс, который имела эта личная победа Александра над греками Европы и Азии, и впечатление, которое она произвела на его солдат. Прикоснувшись в Илионе к лире своего предка Ахилла, он пожелал найти Гомера, который бы воспел его будущую славу. Но за неимением такового, в то время как важный Каллисфен годился лишь на то, чтобы рассуждать, Александр разослал своим союзникам лишь краткие сводки и подарки. Вот что мы читаем в итоговом сообщении Плутарха: «Передавали, что варвары потеряли 20 тысяч пехотинцев и 2500 всадников. Со стороны же Александра, по словам Аристобула, было убито всего 34 человека, из них 11 пехотинцев. Им Александр велел поставить бронзовые статуи, которые изготовил Лисипп. Приобщая к победе прочих эллинов, он послал от себя афинянам 300 отобранных у пленных щитов. Он распорядился написать на них, как и на прочих трофеях, такую честолюбивую надпись: „Александр, сын Филиппа, и греки за исключением македонян [отобрали это] у варваров, обитающих в Азии. Что касается ваз, пурпурных тканей и других вещей в том же роде, отобранных у персов, Александр отправил их все, за немногими изъятиями, своей матери“» («Александр», 16, 15–19).

Легенда умалчивает о покорении Сард, Лидии и Карий, как и о трудных осадах Милета и Галикарнаса. Известно разве лишь то, что во многих случаях одного присутствия Александра было достаточно для того, чтобы перевернуть ситуацию, что на берегу Лады на носу одного из кораблей Александра был замечен орел, предсказавший своим появлением, что Александр победит персидский флот с суши и, наконец, что он назначил сатрапом всей Карий царицу Аду, которая осыпала Александра дарами и назвала его своим сыном. Не стоит усматривать во всем этом мелочную болтовню, житийное описание, а тем более роман. Ведь за словами таится столько несказанного! А главное, из этих рассказов отчетливо проступает образ Завоевателя, излучающий мощь и удальство, соблазнительный и притягательный. В Ликии близ города Ксанфа есть ручей, который, говорят, сменил русло и разлился, исторгнув из своих недр табличку, исписанную старинными письменами, из которых выяснилось, что греки положат конец Персидской державе. Вдохновленный Александр отправился очищать берег от противника вплоть до Финикии и Киликии. Его марш вдоль берега Памфилии оказался для многих историков поводом для изумления и преувеличений: море, обычно яростно накатывавшееся на берег и лишь изредка открывавшее узкий, зажатый между морской бездной и склоном горы проход, словно по божественной воле отступило перед Александром. Говорит об этом и Менандр, который так шутил над удивительным происшествием:

Словно с Александром случай: если я кого ищу,

Сам собою он приходит. А когда пора придет

Мне за море отправляться, море в сторону уйдет.

(Плутарх «Александр», 17, 4–7).

И разве имеет какое-либо значение то, что в ходе французских раскопок в Ксанфе была обнаружена не пророческая табличка или ответ оракула, а всего лишь посвятительная надпись, относящаяся к позднейшему времени, когда Александра не было уже на свете, и что сам Александр не упоминал в своих письмах о подобных чудесах (он сообщал лишь, что прошел от Фаселиды до Сиды по береговым уступам)! Но в глазах рассказчиков и публики через двадцать лет после смерти Александра покровительство, удача, благодатные дары, которыми осыпало его небо, имели решающее значение. Этот избранник судьбы был провиденциальным героем.

Нередко удивляются тому, что знаменитая история о Гордиевом узле не нашла отражения ни у Диодора (при том, что он много распространяется о мармарийцах, никому не известном народе), ни в «Романе об Александре», который вдохновлялся египетскими сказителями. Нет его и у Птолемея, царя Египта, которого более волновали пророчества, касавшиеся собственной страны, чем те, что относились к Малой Азии. Однако у этой истории имелись по крайней мере две версии. В первой, которую, вероятно, сообщил любимый прорицатель Александра Аристандр из Тельмесса, Гордий был фригийским крестьянином, который, будучи встревожен тем, что на ярмо его быков уселся орел, женился на тельмессянке и произвел от нее на свет сына, названного Мидасом. Когда Мидас вырос, он вместе с отцом и матерью на запряженной быками повозке появился однажды на рыночной площади Гордия (в 100 км к юго-западу от нынешней Анкары). Горожане обратились за советом к оракулу в большом местном храме, и оракул указал им на Мидаса как на царя. В знак признательности Царю-Зевсу Мидас посвятил повозку отца богам на Акрополе.

Впоследствии уже другой оракул предсказал власть над Азией и даже над всей землей тому, кто развяжет узел, которым был завязан кизиловый луб, соединявший ярмо с дышлом той повозки. Четыре века спустя, в мае 333 года, в Гордий прибыл Александр. Овладев городом, он вошел в храм Зевса с намерением осуществить предсказание, о котором ему сообщили местные жители. «Не видно было ни того, где узел начинается, ни где он заканчивается. Также и Александр не был в состоянии догадаться, как его развязать, однако он не желал оставить его неразвязанным, потому что опасался, как бы это не привело в брожение многие умы (то есть не было истолковано как предзнаменование)… Аристобул говорит, что он вытащил из дышла чеку, то есть деревянный колышек, который пронизывал дышло и удерживал узел, и так стащил ярмо с дышла» (Арриан, II, 3, 7).

Во второй версии, гораздо более распространенной и восходящей, быть может, к Каллисфену, речь идет не о повозке в целом, но о ярме, привязанном к дышлу или к простой деревянной жерди целой гроздью узлов: compluribus nodis (многими узлами), говорит Курций Руф (III, 1, 15), intra nodos (среди узлов), говорит Юстин (XI, 7, 16). Александр долгое время пытался их распутать, затем вытащил меч и разрубил или перерезал их одним ударом, «тем самым обойдя предсказание оракула или его осуществив». Македонянин Марсий из Филипп (F.G.H., № 136, fr. 4) прибавляет, что повозка была та самая, на которой Мидас приехал во Фригию от горы Бермий в Македонии. Следовательно, поскольку дело это касалось Македонии, Александр был вправе потребовать вместе с повозкой и ее неразрешимыми узами также и Фригийское царство. Повествующие об этом авторы желают подчеркнуть то хитроумие царя, то его решимость, то его тайные познания, его «дары»: лишь он один, как утверждала магия, способен был развязать узел. Даже серьезный Арриан (II, 3, 8) без тени улыбки прибавляет: «Следующей же ночью и небо подало знак своего согласия, разразившись громом и молниями. А Александр наутро совершил жертвоприношения тем богам, которые подали ему знак, а также в благодарность за разгадку узла».

Кому не известна восхитительная, построенная на театральных эффектах история болезни Александра в Тарсе в августе 333 года, этот прекраснейший поданный героем пример величия души? Оставив в стороне все варианты, касающиеся действующих лиц и обстоятельств, переведем, следом за миллионами школяров, латинскую версию текста, с такой живостью набросанного Каллисфеном: «По прибытии в Тарс Александр соблазнился красотой реки Кидн, протекающей прямо посреди города, снял доспехи и, весь в пыли и поте, бросился в студеную воду. И тут его жилы внезапно сковало оцепенение, а при том, что голос царя также перехватило, не было видно не только средства, которое бы его излечило, но даже такого, что отдалило бы опасность. Единственным из врачей, обещавшим представить средство от недуга, был Филипп. Однако присланное накануне из Каппадокии письмо от ничего не знавшего о болезни Пармениона заставило подозревать Филиппа: Парменион советовал Александру остерегаться врача Филиппа, поскольку того, мол, за огромные деньги подкупил Дарий. Но Александр счел, что безопаснее все же будет довериться сомнительной надежности врачу, чем погибнуть от несомненного недуга. И вот Александр, приняв от врача чашу с лекарством, передал ему письмо и, не отрывая глаз от лица Филиппа, принялся пить. Но видя, что Филипп безмятежен, он повеселел и на четвертый день выздоровел» (Юстин, XI, 8, 3–9).

Сколько рассуждений, речей, театральных сцен, картин породил этот анекдот! А какая историческая правда за ним стоит — за вычетом доблестно преодоленных последствий водного удара и ядовитого письма Олимпиады, которая побуждала своего сына Александра не доверять никому на свете — Пармениону, лучшему его полководцу, Александру из Линкестиды, его другу, всем врачам?.. К чести юного царя следует отметить: он не доверял доносам.

Дата добавления: 2015-08-09