Часть первая 4 страница

ГЛАВА ШЕСТАЯ

На базарной площади, возле доски объявлений, толпа народа.
Вихрастый парень в красноармейской гимнастерке и черной кубанке, сдвинутой на затылок, громко читал наклеенную на доске бумагу:
"... Означенные люди пробрались на командные должности в воинские части органов Советской власти, состояли в то же время на службе у ставленника барона Врангеля - генерала Алгина и всячески вели подрывную работу на пользу врагов трудового казачества и всего населения. Желая натравить казаков на Советскую власть, вся эта банда недавно расстреляла матерей, отцов и жен тех казаков, кто обманом были увлечены офицерами в плавни..."
Высокий черноусый казак, одетый в коричневую черкеску, шепнул на ухо стоящему рядом с ним красноармейцу с забинтованной головой:
- Идемте.
- Погодите,- так же тихо ответил красноармеец.
Паренек продолжал читать:
"... За расстрел семей казаков, никогда не являвшихся кулаками и обманом увлеченных офицерами в плавни, а также за другую подрывную работу комиссия по борьбе с бандитизмом постановила:
1) бывшего начальника гарнизона - есаула Петрова И. Ф.,
2) бывшего командира конной сотни - прапорщика
Бугая В. К.,
3) бывшего командира пешей сотни-прапорщика
Селикина А. Г., являющихся в прошлом офицерами царской армии, а затем активными белогвардейцами,- расстрелять".
Послышались возгласы:
- Так им и треба, бандюгам клятым!
- Каты скаженны, що с народом робили!
- Сволота! Собачьи души!
Бабич, стоя позади толпы, с удовольствием слушал эти возгласы. "Нет, Андрей прав,- думал он,- казаки поймут, на чьей стороне правда". Увидев незнакомого черноусого казака, выбирающегося из толпы, он сказал:
- С каждым днем дураков меньше становится, скоро в плавнях останутся одни офицеры да куркули. Правильно я говорю, станичник?
Казак принужденно улыбнулся:
- Не знаю. Тебе видней.
Он что-то шепнул своему раненому спутнику и зашагал по площади.
Раненый следовал за ним на расстоянии десяти шагов. Возле здания станичной почты он догнал казака и пошел с ним рядом.
- Ну, есаул?
- Что "ну", полковник? - казак со злостью бросил на землю недокуренную папиросу и выругался.- Я вам сказал еще вчера: Семенного надо убрать. И чем скорее, тем будет лучше для нас. Иначе он нам всю подготовку к восстанию испортит.
- Тише, есаул. Нас могут услышать... Вы говорите - испортит? Он ее уже испортил.
- О, это только начало, полковник! Он нам доставит еще много хлопот, если мы его не уберем. Видели, что вокруг этой злополучной доски делается? Откровенно говоря, мне не жаль есаула Петрова. Слишком много он воображал и смотрел на нас, словно на своих слуг.
- Генерал приказал сделать все возможное, чтобы спасти Петрова.
- Знаю. Поэтому мы и рискуем сейчас своими шкурами, расхаживая по станице. Но без помощи Сухенко мы ничего сделать не можем.
- Чувствую, не согласится он рисковать собою ради Петрова - этого штабного хлыща. Не знаю, как вы, есаул, а я сегодня же ночью постараюсь убраться из станицы и войду в нее лишь во главе своего отряда.
- Я тоже,- буркнул есаул.- Смотрите, на воротах гарнизона висит какой-то плакат.
- Должно быть, очередная выходка Семенного.
Путники остановились. На заинтересовавшем их плакате был нарисован красиво одетый всадник на вороном коне, а под ним крупными буквами написано:

КАЗАКИ И ИНОГОРОДНИЕ
КАВАЛЕРИСТЫ, ПОСТУПАЙТЕ
В ГАРНИЗОННУЮ СОТНЮ!

Есаул потянул полковника за рукав, и они пошли дальше. Впереди них шатающейся походкой шли два казака, видимо, немного навеселе, и разговаривали:
- Нет, ты, Петро, как хочешь, а я завтра же пишусь до Павло Бабича. Ну его к бисовой матери, того есаула Гая вместе с вшивым полковником Дрофой! Нема у него больше сил вошей да комаров в плавнях годувать.
Что, у меня своей хаты нема, что ли?
- Тише, Егор, почуют...
Обнявшись, казаки затянули стародавнюю песню:

Поеха-а-л каз-ак на чужбину-у дале-еку
На добро-о-о-ом ко-не на сво-ем воро-но-ом...

Есаул Гай и переодетый красноармейцем полковник Дрофа обогнали казаков и пошли впереди них. Дрофа тихо сказал:
- Оглянитесь незаметно, есаул, и запомните физиономию этого "Егора". Если он появится в моем лагере, это будет последний день его жизни.

Тимка, против своей воли попав в отряд гарнизона, а затем в ординарцы, все больше и больше тяготился своей двойственной жизнью. Часто он ругал про себя то Хмеля, предложившего ему поступить в конную сотню, то полковника Дрофу за его приказ ни в коем случае не бросать эту службу. Сердился он и на Наталку, ради которой согласился пойти в отряд ее брата.
Тяжелей всего была для Тимки оторванность от своих. Есаул Гай, иногда пробиравшийся тайком в станицу, наскоро выслушивал его, наскоро утешал и, дав указания, как себя вести и что делать, так же быстро исчезал, как и появлялся. С приездом Семенного дела белогвардейцев пошли плохо. Расстрел начальника гарнизона и двух командиров сотен, арест комиссара и начальника продотряда, бегство Митрича, оказавшегося генералом Алгиным, и воззвания Семенного к казакам, скрывавшимся в плавнях,- все это очень затрудняло подготовку к восстанию. В станице реже стали ругать ревкомщиков и большевиков, а в отрядах Дрофы и в особенности полковника Гриня началось дезертирство.
Многие беглецы из плавней поступали в гарнизон, и Тимка стал побаиваться, что его могут выдать. Если б не Наталка, он нарушил бы приказ полковника, давно сбежал бы в плавни к отцу и брату. С Наталкой он встречался по-прежнему часто, но события последних дней не могли не сказаться на настроении. Тимки. Он стал задумчив, пел неохотно и нередко раздражался из-за пустяков.
На второй день после ареста начальника гарнизона Тимка пришел рано утром во двор ревкома. Двое гарнизонцев вытаскивали из подвала трупы расстрелянных и укладывали их на подводу. Тимка подошел ближе. Расстрелянные были в одном белье, запятнанном кровью. Есаул Петров лежал, свесив с подводы одну ногу вниз, словно хотел бежать, и смотрел мертвыми глазами куда-то вверх. И вдруг Тимке показалось, что Петров подмигнул ему и улыбнулся страшной, мертвой усмешкой. Тимка вскрикнул и чуть не бросился бежать.
Весь день потом он не мог есть, а ночью боялся выйти из хаты. В каждом углу ему мерещился мертвый есаул.
...В сумерках Тимка шел к Хмелеву саду по пустырю, заросшему молодняком акации. Дойдя до знакомого забора, пугливо покосился на куст шиповника, негромко свистнул, потом, выждав немного, защелкал, засвистел соловьем. В саду по-прежнему было тихо. "Должно, рассердилась на меня, что вчера петь не схотел,- подумал Тимка, тщетно вглядываясь в чащу сада. - А до пения тут ли, когда не нынче-завтра самого в подвал посадят и в расход пустят". От таких мыслей стало не по себе. "Нет, сбегу в плавни". Ведь все равно скоро наши придут, а то дознаются, плохо будет! Председатель и то уж поглядывает как-то по-особенному. Может, знает все, да только молчит до времени".
Тимка перелез через забор, прошел немного по саду и остановился. Неожиданно послышался шорох, и чьи-то руки обвили сзади его шею. Тимка дернулся, рука его потянулась к кобуре, но, поняв, что это Наталка, он облегченно вздохнул. Наталка засмеялась.
- Тимка! Это я... тю, дурной, чего ты перелякался?
- Наталка...- Тимка сжал плотно губы, чтобы не расплакаться, и, как обиженный ребенок, прижался головой к ее плечу, словно ища у нее защиты.
- Тимка, ты плачешь? Что случилось? Тимка!
Но Тимка уже овладел собой. Он заглянул ей в глаза и улыбнулся.
- Так... тебя заждался.
- Соскучился... мой хороший! -Она обняла его и поцеловала в глаза, потом в губы.- Я ужин собрала, сегодня оба моих дома. Только вышла во двор, слышу, соловей в саду запел... Соловей ты мой!
- Пойдем, Наталка.
- Нет, Тимка, сегодня нельзя... Да и хмарно - дождь скоро будет. А если хочешь, подожди меня здесь.
Тимке совестно было сознаться, что ему боязно возвращаться темным пустырем: ему все чудился мертвый Петров.
- Комбриг давно приехал?
- К вечеру. Хмарный что-то. С братом в зале заперлись, больше часа пробалакали.
- О чем?
- Андрей Григорьевич ездил по хатам, где заложников брали, чтобы семьям помочь...
- На тачанке ездил... меня не взял,- задумчиво проговорил Тимка. Ему жаль было и расстрелянных заложников, и порубленный гарнизонцами взвод, особенно своего друга - Ваньку Храпа. И теперь было особенно неприятно, что не есаул Гай, не полковник
Дрофа, а большевики вспомнили об обездоленных семьях расстрелянных. "Не все коммунисты плохие,- решил Тимка.- Вот Хмель и новый председатель - те не такие..."
- Тимка, о чем ты задумался? - обиделась Наталка.
Тимка очнулся и, видя, что Наталка сердится, обнял ее и стал целовать лицо, волосы, губы. Наталка сперва сопротивлялась, потом затихла, крепко обхватив руками его шею.
Со двора послышался громкий голос Хмеля:
- Наталка! Куда ты забежала?! Наталка!
Наталка, наспех поцеловав Тимку, побежала через сад к дому.
Тимка, перепрыгнув через забор, некоторое время стоял неподвижно, прижимаясь спиной к гнилым доскам. Потом, вытащив из кобуры наган, медленно двинулся через пустырь. Наступила безлунная весенняя ночь. Было страшно идти одному среди густого кустарника. Вспомнились расстрелянные, казалось, что кто-то крадется позади и вот-вот схватит сзади костлявыми руками за горло, начнет душить.
Наконец пустырь кончился. Впереди затемнела канава, а за ней - улица. Блеснул слабый огонь в чьей-то хате, и Тимка пошел смелей.
Выйдя на улицу, он услышал вблизи голоса, прыгнул в канаву и присел на корточки.
- Нет, вы как хотите, а я не могу дальше оставаться в станице. Все равно мы опоздали... мертвых не воскресишь.
"Полковник Дрофа!" - удивленно подумал Тимка. Полковнику ответил голос есаула Гая:
- Но мы не успеем дойти до хутора. Надвигается гроза.
- Лучше идти в степи под дождем, чем сидеть в подвале ревкома.
Мимо Тимки прошла высокая фигура Гая и рядом с ним какой-то раненый красноармеец. "А где же полковник?" - недоумевал Тимка. Он даже привстал. Но полковника нигде не было видно. "Вот тебе раз! Неужто почудилось?

Вскоре после ужина Андрею подали тачанку. Надо было ехать в ревком. Хотелось еще раз проверить списки людей, посылаемых в плавни, разобрать почту, присланную из Ростова и Ейска, допросить самому некоторых перебежчиков.
Надевая шапку, Андрей с удивлением заметил, что Хмель тоже собирается ехать.
- А ты куда?
- Подвезешь в гарнизон.
- Чего?
- Дело есть,- уклончиво ответил Хмель.
- Это что за секреты завелись? - нахмурился Андрей.
Наталка захныкала.
- Опять меня одну на ночь бросаете?.. Боязно мне... дядя Андрей!..
Андрей подошел к Наталке и шутливо погладил по голове.
- Не плачь, приеду в ревком, пошлю тачанку за Зинаидой Дмитриевной. Пусть придет к тебе на ночь.
- За-бу-де-те,- утирая глаза кулаком, по-детски протянула Наталка.
- Честное слово, не забуду... А ты, Семен, немедленно выставь возле дома и на углу два поста. Живем на краю, вырезать нас могут.
У порога Наталка остановила Андрея за рукав.
- Дядя Андрей, не забудьте... про Зину.
Станичная учительница Зина, или, как ее чаще называли, Зинаида Дмитриевна, была большой приятельницей Наталки.
Когда лошади сорвали с места кованную железом тачанку и она быстро покатилась по улице, Андрей спросил:
- Как ты думаешь, Семен, дошло мое письмо до Челбасских плавней?
- Есть думка, что дошло, да нема думки, чтоб Остап Капуста откликнулся на него.
- Ну, я его лучше тебя знаю.
- Побачим,- неопределенно протянул Хмель, занятый какими-то своими мыслями.
Высадив Хмеля у ворот гарнизона, Андрей повернул назад и поехал к председателю станичной ячейки, жившему у псаломщика, в домике за церковной оградой.
Проезжая мимо дома попа Кирилла, Андрей увидел свет, пробивавшийся тонкими струйками через щели прикрытых ставней. "Не спят еще,- оглянулся он на дом.
- Надо будет завтра к Сухенко заехать, как-то он устроился у попа?"
...Прибрав со стола бумаги и заперев ящики стола, Андрей взглянул на председателя ячейки:
- Эге, Абрам, да ты, я вижу, совсем сонный. И то пора - скоро утро.- Андрей провел устало рукой по волосам.- Езжай домой, Абрам.
- А ты?
- Я еще посижу. Все равно нам - в разные стороны, тебя отвезут, потом - меня.
Председатель ячейки ушел. Андрей встал, задул лампу, подошел к окну и распахнул его настежь.
"Видать, стороной гроза проходит..." Он сел на подоконник и расстегнул ворот чекменя. В комнату, вместе с порывом ветра, ворвались звуки песни. Где-то за ревкомовским садом пели мужские голоса:

...Я на бочке сижу, с бочки капает,
Удирайте, бандиты, Хмель вас сцапает...

Андрей, заинтересованный песней, забыл про грозу.

Старики молились богу: шоб приехал генерал,
А начальник гарнизона взял да всех их расстрелял...

- Ну и хлопцы,- улыбнулся Андрей. А хор, окрепнув новыми голосами, нес над заснувшей станицей песню:

...Был начальник гарнизона,
Есаул, казак лихой.
Расстрелял он баб у кручи
Да и сам в павозку кучу
Закопался с головой...

Под окнами раздался сухой кашель и голос ревкомовского кучера Панаса Качки.
- Добре спивают бисовы хлопцы! Поедем, Андрей Григорьевич. Отвез я уже председателя-то.
- Сейчас поедем.
- И то пора, третий час уже.
Качка затянулся цигаркой и снова закашлялся.
- Небось, по жене скучаешь? Ты бы ее, Андрей Григорьевич, сюда выписал.
Андрей, не отвечая, вслушивался в песню и, когда она оборвалась так же неожиданно, как и началась, сумрачно покосился на Качку.
- Нету у меня жены, Панас, один я.
- Нету? Значит, вроде племяша моего, в одиночку живешь, так у него в доме хоть сестра, все есть кому обед сварить.
- А кто у тебя племянник?
Качка с плохо скрытой гордостью ответил:
- Семен Хмель.
- Разве? А я не знал.
- Где тебе... Станица большая, всех не упомнишь!
Андрей, думая о своем, спросил:
- Чего ж Семен не женится до сих пор?
- Причина тому есть. Если хочешь, расскажу.
- Пожалуй, расскажи.
- Ты про Деркачиху слыхал?
- Это у которой хутор большой?
- Во-о! Она самая. Небось, поганое про нее чуял?
- Разно люди говорят.
- А я помню другое время, когда ее не Деркачихой, а Груней звали. Стройная была дивчина и на весь юрт красотой славилась. А что петь, так первая в хоре церковном и на улице первая.
Панас Качка, заметив, что председатель заинтересовался рассказом, потушил цигарку, облокотился о стену и продолжал:
- А батько ее был старшим урядником. Незавидный из себя казачишка, но гордости непомерной. На базу - пара быков, да и те от старости облезли, хата - под камышом, полы земляные. А вот в воскресный день надвинет он на затылок курпейчатую папаху в аршин вышиною, кинжал под серебром наденет и шагает важно посереди улицы в церковь, ровно генерал какой... Груню он возмечтал за офицера замуж отдать. А тут, как на грех, и полюбил ее Семен, да так, что сохнуть начал. Хлопец же он, сам знаешь, видный был. Словом, и он Груне приглянулся, стали они вечера вместе проводить.
Дошло это до Груниного батька. Чисто сказился от зло бы. "Как так? За простого казака дочку отдать?! Да николи!" Груню вожжами выстегал, а на Семена атаману нажаловался, что дочку совращает. Просидел тогда Семен две недели в холодной, а тем временем Груню хорунжий один просватал, слыхал, может, про Петра Деркача? - ив скорости свадьбу сыграли. Хорунжий тот прыщеватый был, роста мелкого, а уж пьяница, а уж буян - и не приведи бог. Семен как вышел из-под ареста, в день ихней свадьбы в саду повесился, да, спасибо, люди увидели, вынули из петли. Оно и Груне не слаще было, почти что николи из синяков не выходила. Ну, вскорости умер батько хорунжего, а сыну хутор завещал, переехали молодые на хутор жить, дом станичный продали. Уж как там жили - не знаю... только война началась и хорунжего того на австрийском фронте убили.
- Что ж после этого Груня за Семена не вышла?
- Где же выйти-то? Ведь он до самой революции на фронте был, а потом с Кочубеем ушел. Да и гордый он. У нее хутор, а у него что?
Андрей слез с подоконника и задумчиво проговорил:
- А ведь, стало быть, Семен любит ее, если до сих пор не женится.
- Кто знает... должно, что так.
4

В ту ночь Деркачиха ждала гостей. Она то выбегала на крыльцо, подолгу вслушиваясь в ночную тишину, то, подобрав шелковую юбку, спешила на кухню - подгонять и без того сбившуюся с ног стряпуху.
Но вот во дворе заливисто залаяли собаки, и Деркачиха, шелестя юбкой, опрометью кинулась к воротам. Со стороны плавней явственно послышался конский топот, и из тьмы вынырнули человек десять всадников. Раздались веселые приветствия, шутки, смех.
Гости Деркачихи были у нее не впервые, они сами завели лошадей в просторную конюшню, ослабили им подпруги и дали сена. Потом, вместе с хозяйкой, прошли в дом.
Деркачиха, усаживая гостей за стол, со скрытой тревогой спросила:
- А где же есаул Гай и господин полковник?
Один из гостей весело ответил:
- Должны к утру явиться. Гай просил нас заменить его до утра.
Гости расхохотались. Все знали - Гай часто бывает на этом хуторе и неравнодушен к хозяйке....Под утро разразилась гроза. Уже было светло, когда Гай и Дрофа, ругая дождь, большевиков и даже самого господа бога, подошли к хутору и под злобный собачий лай принялись стучать в ворота. Открыла им сама Деркачиха.
- А, наконец-то, есаул! - радостно воскликнула она.- Аи, а это кто?
- Это я, Глафира Николаевна, это я. Позвольте поцеловать вашу ручку.
Деркачиха засмеялась.
- Вечно вы, полковник, вырядитесь... А я думаю, что такое: есаул красного захватил или красные - есаула?.. Проходите, что же вы под дождем мокнете?
- Уже вымокли до последней нитки и мечтаем обсушиться под вашим гостеприимным кровом,- ответил Гай, идя с полковником следом за хозяйкой.
...Днем, выспавшись, гости собрались в зале. Ждали генерала Алгина. Наконец приехал и он. Выпив стопку наливки и закусив ломтем горячей свинины, Алгин прошел в зал.
Деркачиха, отдав стряпухе распоряжение зарезать на жаркое десяток кур и подсвинка, пошла в спальню переодеваться. Спальня была проходная: одна дверь вела в коридор, другая - в зал.
Деркачиха сняла с себя шелковую юбку и достала из гардероба нарядное кисейное платье. Из зала глухо доносился голос Алгина:
- Господа. Так давно ожидаемый день наступает...
Польские войска вступили в Украину и Белоруссию.
Деркачиха, держа шпильки в зубах, осторожно подошла к двери.
-...Барон Врангель окончательно наметил место высадки десанта на Кубань. Десант будет поддержан сильным огнем английских военных кораблей. Десантному отряду придаются танки, орудия и много пулеметов. Всей операцией будет руководить генерал Улагай. Перевес сил, господа, будет безусловно на нашей стороне. Большевики смогут выставить против нас только малочисленные и плохо вооруженные гарнизоны, которые едва ли окажут нам сколько-нибудь серьезное сопротивление. У нас же имеется около трех тысяч хорошо вооруженных казаков. Одна треть из них - конница, а остальных мы сможем посадить на лошадей в течение двух-трех дней. Есть еще конная бригада полковника Сухенко. Итого - уже на четвертый день восстания мы будем иметь, кроме десанта, три тысячи сабель. Мы можем забрать в руки всю территорию Кубани, оказать поддержку десанту с тыла и развернуть мобилизацию для дальнейшего наступления на Екатеринодар и Ростов... Кроме того, как вам известно, мы провели большую работу по распропагандированию местного населения и по укреплению боевого духа наших отрядов...
Деркачиха, забыв, что у нее в зубах шпильки, потянула ртом воздух и, поперхнувшись, испуганно отскочила от двери.
Когда она снова решилась подойти к дверям, говорил полковник Дрофа.
- Я, господа, хотел осветить теневые стороны нашего положения. На прошлом нашем совещании его превосходительство совершенно верно охарактеризовал настроение наших отрядов. Для усиления их духа мы, как вы знаете, организовали расстрел заложников и провели кое-какие меры агитационного характера. И действительно, после этого те из казаков, которые колебались и еще не знали, с кем им идти, окончательно решили связать свою судьбу с нами. Но, к сожалению, кое-что было выполнено грубовато, концы торчали наружу, и новый председатель ревкома Семенной...
Полковник заговорил тише, Деркачиха не смогла разобрать слов. Она, стараясь не шуметь, вынула из замочной скважины ключ и приложила ухо к пробою.
- Только за последние дни из моего отряда дезертировало семнадцать человек.
- И из моего одиннадцать,- послышался густой баритон Гая.
Из коридора неожиданно заглянула в спальню стряпуха:
- Что с поросенком делать,- зажарить или холо...
- Тш! - зашикала на нее Деркачиха. Она на цыпочках прошла в коридор.- Поросенка зажарь целиком с гречневой кашей и подашь на стол, а кур зажарь им на дорогу. Да сала с погреба надо достать. Тесто-то на хлеб поставила?
- Сейчас сажать буду.
- Слава богу, сама догадалась. Я ж совсем забыла тебе сказать.
Деркачиха пошла на кухню смотреть тесто, потом полезла сама в погреб выбирать сало и моченые яблоки. Возвратясь в спальню, она снова подошла к двери.
Говорил Алгин.
-...Если бы я не боялся, что убийство Семенного и Хмеля повлечет за собой приход карательного полка и другие осложнения, я сразу пошел бы на это... Итак, решено, господа. Убрать их обоих поручается полковнику Сухенко в первый же день восстания...

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Солнечным утром Тимка, в новой синей черкеске, голубом шелковом чекмене и красных шароварах, въехал в Хмелев двор, держа в поводу вычищенного до блеска гнедого Андреева кабардинца. Черную красно-верховую папаху он лихо сдвинул на затылок, выпустив из-под нее рыжеватый чуб. Ловко спрыгнув с Котенка и закинув повод, он стал привязывать лошадей к пустым дрогам, стоящим возле сарая.
Наталка вышла на крыльцо, вскрикнула от удивления и радостно подбежала к нему.
- Тимка! Вот разоделся, аж глазам больно смотреть!
Тимка важно приосанился, но не выдержал и порывисто обнял смеющуюся девушку.
- Пусти, разве можно днем? Увидят, пусти!
- А ты придешь к воротам Черноштана? Туда соберутся сегодня хлопцы и девчата с нашего края станицы.
- Приду, Тимка... ей-богу, приду, пусти! Вот шалый! Это только тебя так вырядили?
- Нет, Наталка, весь гарнизон! Все двести человек,
как один, одеты. Сегодня парад будет на площади, а потом скачки.
- Парад? А мне можно?
- Можно,- снисходительно проговорил Тимка.- Сегодня вся станица придет смотреть. Ты приходи к мясным лавкам, я проведу тебя на хорошее место.
- А не забудешь?
- Ну, что ты!
- Ладно, побегу приоденусь.
- Скажи Семенному, что я за ним приехал.
...Андрей только что выехал за ворота, когда в конце
улицы показался скачущий во весь опор всадник. Когда он, приблизившись к Андрею, осадил лошадь, тот узнал в нем взводного из своей бригады - Степана Нейко.
- Ты чего здесь?
- С Ростова, товарищ комбриг. Сам командующий
нарочным прислал.
- А где же бригада?!
- В Ростове.
Андрей схватил Нейко за рукав гимнастерки.
- Нейко, война?!
- Похоже на то, товарищ комбриг. Почитайте...
Андрей дрожащими пальцами вскрыл конверт.
Писал председатель Юго-Восточного бюро ЦК РКП(б):
"...Польша вторглась на нашу землю. Все части, стоящие сейчас на Кубани, отзываются на Западный фронт, в том числе и конная бригада Сухенко. Для поддержания спокойствия на Кубани к вам перебрасывается Уральская конная бригада. До ее прихода держись своими силами. Увеличивай гарнизоны, вооружай партизан".
Андрей, дочитав письмо, глянул на Нейко.
- Езжай в ревком... Кончится парад, напишу ответ.
Он ослабил повод, и его конь помчался галопом.
...На трибуне, построенной посреди площади, стоял комбриг Сухенко со своим комиссаром и председателем партийной ячейки.
Взглянув на улыбающееся приветливое лицо Сухенко, Андрей подумал: "Может, в самом деле, просить Ростов, чтобы оставили сухенковскую бригаду на Кубани?" Серьезный, немного взволнованный, он дружески пожал протянутые ему руки, тихо проговорил:
- Товарищи, Польша объявила нам войну... Надо будет сказать несколько слов бойцам и народу.
Сухенко впился глазами в Андрея.
- Да что ты говоришь, когда?
- Сейчас получил сообщение из Ростова.- Андрей
взглянул на комиссара бригады.- Может, выступишь?
- Ты хозяин, тебе и слово.
- Хорошо, скажу я. А как скачки? Придется отложить.
- Отложим, что ж делать! - вздохнул Сухенко. Он
взял по-приятельски Андрея под руку и отвел в угол трибуны.- Ничего не слыхал насчет моей бригады?
Андрей старался уловить в вопросе Сухенко тревогу, но ни в голосе его, ни на лице не мог заметить ничего, кроме простого любопытства.
- Пишут, что все части, в том числе и твоя бригада, направляются на Западный фронт.
Сухенко с дружеским участием проговорил:
- Не справишься ты один. Ведь генерал Алгин не выступает лишь потому, что боится моей бригады и воинских частей в Павловской. А как только мы уйдем, он сейчас же вылезет.
- Пишут, что пришлют кое-что...
- Жди, когда еще пришлют. Я бы на твоем месте добивался оставления крупных частей. Ведь если Алгин выступит, он вас сомнет в два-три дня и сейчас же широко развернет мобилизацию. Моя же бригада отдохнула, и мы бы с тобой распотрошили его в несколько дней.
- Все это верно, но... Приходи ко мне в ревком со своим военкомом, обсудим.
Андрей подошел к барьеру и оглядел площадь. Прямо перед трибуной построились под командой Павло Бабича синие ряды конных сотен гарнизона.
Справа на площади расположился в конном строю Первый запорожский полк бригады. Слева, в белых папахах, на вороных конях, вытянулась конвойная сотня. За конницей стояли пулеметные тачанки, а позади них толпился народ.
Андрей снял папаху.
- Товарищи бойцы конной бригады и гарнизона, товарищи командиры! Граждане! Панская Польша вторглась на нашу землю и навязала нам войну... Мы только что разбили белых генералов и отбросили вместе с ними за наши рубежи интервенцию четырнадцати держав. Мы не хотим войны, но мы не позволим никому топтать наши поля, вырубать наши леса, пить воду из наших рек. Польские паны на своей шкуре узнают всю силу народного гнева.
-...Казаки! Два года тому назад лучшие из вас пошли защищать свою страну от интервентов и белых генералов. Лучшие из вас встали тогда под знамена революции, под знамена Ленина, за новую жизнь, за новую, советскую Кубань. Тех же, что тогда колебались, не верили нам, мобилизовали генералы, которые хотели их руками удушить Советскую власть. Не вышло!
...Барон Врангель еще мечтает расправиться с русским народом. Он рассчитывает вонзить нам нож в спину, когда мы повернемся лицом к новому врагу. Я обращаюсь к вам, скрывающимся от народа и своей совести в плавнях. Тяжело ваше преступление перед Родиной, но настал час искупить его. Выходите из плавней! Довольно вам кормить своей кровью комаров и вшей. Сейчас перед лицом нового врага мы вам протягиваем братскую руку. Мы готовы простить вам ваше преступление. Идите к нам, будем вместе защищать нашу Родину от нашего общего врага, чтобы потом вместе зажить счастливой жизнью на советской земле.
Стоя возле трибуны, Тимка с трудом удерживал в поводу Котенка, все время норовившего укусить своего соседа, кабардинца. Рядом с Тимкой огромный конвоец держал в поводу рыжую кобылицу Сухенко, белолобого дончака комиссара и свою рослую вороную лошадь.
Тимка старался разглядеть за конной сотней Наталку, стоявшую на пулеметной тачанке, но мешали лошади, и он невольно стал вслушиваться в речь председателя ревкома. Андрей говорил о том, что особенно интересовало Тимку: о гибели конного взвода Гая, расстреле заложников, о Петрове и его связи с генералом Алгиным. Слушая горячую, взволнованную речь Андрея, Тимка снова ощутил жгучий стыд за своих, укрывающихся в плавнях. Вспомнились слова брата: "У нас должна быть своя правда, казачья правда". Неужели же ради этой казачьей правды были расстреляны десятки невинных людей? Тимка не мог понять этого. Терялся он в догадках и о том, что же будет дальше. Ляхи напали на русских,- значит, теперь наши должны тоже бить ляхов. Стало быть, теперь отец и брат могут выйти из плавней... Семенной кончил свою речь.
- Тот, кто пересилит обиду и выйдет из плавней, кто пойдет с нами бить польских панов и добивать наемного бандита - Врангеля, тот никогда не услышит от нас упрека за прошлое. Для тех же, кто останется глухим к нашему призыву, да будет уделом всенародное презрение и позорная смерть. Да здравствует Красная Армия! Да здравствует коммунистическая партия большевиков и ее вождь Владимир Ильич Ленин!
В рядах казачьих сотен вспыхнуло "ура" и гулко покатилось в другой конец площади. Стоявшая неподвижно толпа задвигалась, закричала, в воздух полетели сотни папах.
Семен Хмель, одетый в полную казачью форму, выехал вперед с обнаженным клинком:
- Пара-а-а-ад!..
Но Хмелю не удалось кончить команду: через конные сотни к трибуне протиснулись трое - пожилой бородатый казак и два высоких молодых хлопца. Все трое были в коричневых потрепанных черкесках и черных папахах. Подойдя к трибуне, старик остановился и снял шапку. За его спиной переминались с ноги на ногу смущенные парни - должно быть, сыновья. К удивлению Тимки, старик стал на колени, морщинистое лицо его еще больше сморщилось, он, видимо, сдерживался, чтобы не заплакать. Сыновья его тоже сняли папахи и, переглянувшись, повалились на колени.
В этот момент Андрей случайно взглянул на Сухенко и вздрогнул от неожиданности. Сухенко впился пальцами в перила барьера и смотрел на старика и его сыновей с такой злобой и ненавистью, что, казалось, вот-вот закричит: "Бей их!" Но Андрею некогда было задумываться над этим.
Он спустился с трибуны и, подойдя к пожилому казаку, поднял его с колен.
- Здравствуй, дядя Остап! Здорово, хлопцы! Да по
дымитесь, негоже казакам на карачках лазить.
Парни, красные от смущения, поднялись. Пожилой казак некоторое время пристально смотрел на Андрея, губы его тщетно пытались что-то выговорить. Наконец он не выдержал и, прислонясь головой к плечу Андрея, заплакал. Андрей обнял его.
- Ну, годи, годи, дядя Остап! Кто старое помянет,
тому глаз вон. Знал я, что ты придешь. А за то, что гордость свою сломил, спасибо, от всего трудового казачества спасибо.
Казак немного пришел в себя и повернулся к толпе.
- Станичники! Не все здесь знают старого Остапа
Капусту. Каневской я, а это мои младшие сыны. Два года назад вот он, Андрей Григорьевич, звал меня и моих сыновей с собой. Не послухал я тоди, старый дурень, разумного слова, не пошел с ним и сынов своих не пустил. Только старший сын ночью тайком сбежал из дому к большевикам. Командует он сейчас сотней в бригаде Андрея Григорьевича... И, наверное, проклинает меня, своего старого батьку... как я его тогда... проклял.
Капуста вытер папахой мокрое от слез лицо и продолжал:
- Не пошел с Андрей Григорьевичем,- забрал меня генерал Покровский. Довелось с ним, собакой, два года воловодиться, а теперь вот попал... в плавни. Бандитом стал старый хлебороб Капуста...
Старик замолчал, словно обдумывая что-то. Потом снял с себя кинжал и шашку и положил к ногам Андрея. То же сделали его сыновья.
- Получил я твое письмо, Андрей Григорьевич. Спасибо, что вспомнил обо мне, старике, спасибо за науку... Вот пришел сам и сынов с собой привел... Делай с нами, что хочешь.
Андрей поднял с земли оружие и сам надел его на старика, потом обнял Остапа, поцеловал в голову и отступил на шаг.
- Старший урядник Капуста!
Остап Капуста выпрямился, надел папаху и встал во фронт.
- Именем Советской власти, именем Ленина... прощаю тебе и твоим сынам ваше преступление перед народом. Назначаю тебя командиром второй сотни в своем гарнизоне. Не хватает в той сотне немного хлопцев, она только начала формироваться. Да то ничего,- есть у меня думка, что ты раздобудешь хлопцев, сколько нужно будет. Сынам же твоим даю волю ехать к брату на фронт или оставаться с батькой в сотне. А теперь подымайтесь на трибуну, парад смотреть.
- Не неволь, Андрей Григорьевич... Нам треба идти... дело есть.
Андрей не стал задерживать Остапа Капусту и его сыновей,- знал, по какому делу спешит старик. Где-то за станицей, в глухой терновой балке, прячется отряд казаков, сбежавших из Челбасских плавней. Ждут казаки своего командира, и потому спешит к ним старый Капуста с радостной вестью. Но не подал виду Андрей, что догадался, лицо его было серьезно, даже строго, и лишь глаза весело смеялись.
...Мимо трибуны проходили с шашками наголо конные сотни Запорожского полка. Сухенко тихо спросил Андрея:
- Зачем ты устроил этот цирк?
- Какой цирк?
- Да с этим Капустой.
- Ты находишь, что это смешно?
- Не знаю, но кончится это печально.
- Почему?
- Зачем притворяться? Ты набираешь в свой гарнизон вчерашних бандитов, да еще ставишь их главарей командирами.
Андрей закусил губу, чтобы не ответить грубостью. Сухенко так же тихо продолжал:
- Вот еще что: присмотрись-ка к своему начальнику гарнизона. У меня есть сведения, что он ездит по хуторам и занимается грабежами и вымогательствами.
- Это ложь!
- Не знаю, надо проверить. Я говорю это тебе, как председателю комиссии по борьбе с бандитизмом. Если б ты был просто председателем ревкома, я твоего Хмеля арестовал бы сегодня же и отправил в Ейск.
- Здесь право ареста принадлежит только мне.
Знаю, потому и говорю тебе. А в общем, это, конечно, твое дело.
Парад кончился. Андрей быстро сошел с трибуны.
- Ну, Тимка, едем в ревком. Да ты не кислиц ли наелся, что с тобой?
- Ничего,- нахмурился Тимка и подал Андрею повод Урагана.
"Пора поговорить с ним",- подумал Андрей, садясь в седло. Он еще раз взглянул на пасмурное лицо Тимки.
- Сегодня зайдешь ко мне.
Комиссар и Сухенко тоже сели на коней. По площади поехали рядом. Сухенко сказал Андрею:
- Через два дня я собираю совещание командного
состава. Потом будет ужин. Ты придешь, Семенной?
- Хорошо.
...Андрей был доволен сегодняшним днем и в то же время встревожен. Радовали - боевой вид гарнизонных сотен, выход из плавней Остапа Капусты с его сыновьями. Знал Андрей, что весть о том быстро разлетится по всем плавням и усилит дезертирство казаков из отрядов.
Тревожил предстоящий уход, войск с Кубани на бело-польский фронт. Как тогда, с какими силами дать отпор восстанию, что вот-вот неминуемо вспыхнет?.. А Сухенко?.. Ласковыми словами дружбы смелым взглядом, всем видом своим боевым вошел он в сердце Андрею, и поверил ему Андрей, больше того, - полюбил его за веселый нрав и удаль казацкую. И вдруг увидел на трибуне его настоящее лицо и ужаснулся: сколько злобы, сколько дикой, неукротимой ненависти было в его глазах, когда смотрел он на старого Остапа Капусту! А комиссар сухенковской бригады все время молчал и как-то странно поглядывал на Андрея. И вид у него был пасмурный. Питерский рабочий, металлист, он всю мировую войну пробыл в тюрьме за принадлежность к партии большевиков. Он мешковато сидит на лошади, тяжелый донской палаш держит, как молот, но когда посмотрит из-под лохматых бровей, то, кажется, проникает в самые тайные уголки человеческого сердца. Сухенко держит себя с ним подчеркнуто дружески, но, видимо, побаивается его.
Придя в свой кабинет, Андрей пожалел, что отпустил председателя партийной ячейки, и хотел уже посылать за ним, когда вошел Тимка.
- Ты чего?
- Звали?
- Ах, да. - Андрей заметил, что Тимка чем-то взволнован. Он подошел к ординарцу, обнял его за плечи и, усадив на диван, сел рядом.
- Что, важко тебе, Тимка?
- Важко!..- вырвалось у Тимки.
- Я вижу, есть у тебя что-то на сердце... может, скажешь?.. Легче будет.
"Все знает! - подумал Тимка, и лоб его покрылся испариной.- А не все ли теперь равно, ведь с ляхами и им, и нашим биться!" - пришла снова мысль, и Тимка, волнуясь, срывающимся голосом спросил:
- Андрей Григорьевич, теперь, стало быть, все отряды из плавней на фронт уйдут?
- Не отряды, Тимка, а те казаки, которые в наших рядах захотят биться за свою Родину, за революцию.
- А если кто не захочет?
- Тот будет помогать польским панам.
- А офицеры тоже выйдут?
- Могут и офицеры выйти. Ты мне что-то сказать хотел?
- Батько мой и брат в плавнях...- с трудом выговорил Тимка.
Это признание удивило Андрея. Он понял теперь, чем взволнован этот синеглазый казачонок, и ему стало жаль его.
Тимка сидел сжавшись, словно ожидая удара. Ему показалось, что председатель сейчас накричит на него, посадит в подвал. И когда тот по-отечески провел рукой по его волосам и, взяв за подбородок, заглянул в глаза, Тимка не выдержал и расплакался.
...Семен Хмель отвел свои сотни с площади и, приехав в гарнизон, занялся осмотром реквизированных у кулаков лошадей, потом допрашивал арестованных и перебежчиков. Об Андрее он вспомнил лишь в конце дня. "Пора ехать обедать,- решил Семен,- Наталка, должно, заждалась". Он вышел на улицу и направился к ревкому. Входя в кабинет председателя, столкнулся с выходившим Тимкой.
- Председатель у себя?
Тимка утвердительно кивнул головой. Хмель окинул его суровым взглядом, но, увидев, что глаза у Тимки заплаканы, ничего не сказал.
Андрей стоял возле окна.
- А я за тобой, пора обедать.
- Едем, Семен!
- Сейчас я перебежчиков допрашивал.
- Ну, и что?
- У Дрофы до четырехсот человек, у Гая около двух сотен, у Гриня почти полк... Сегодня я тебе подобрал нового ординарца...
- Что так?
- Батько и брат Тимкины живы и оба у Дрофы.
- Знаю.
- Ты знал?!
- Ну да... Мне Тимка сам об этом рассказал.
- Сам?.. А я его хотел сегодня посадить...
- За что?!
- За связь с братом и отцом.
- Посадить всегда успеем. Подождем...

Дата добавления: 2015-08-09