Глава 6. Бьет ключом родник — чистый, неуемный

Бьет ключом родник — чистый, неуемный. Журча и звеня, бежит вперед, пробивая себе путь среди коряг, камней и болот. Болота — безмолвные и древние — хмуро взирают на буйство родника, не зная, как его остановить, как навсегда похоронить в неподвижной и зловонной своей топи. То они угрожают задушить его, то преграждают путь плотной стеной ила или глины, убеждают его: зачем бурлить? К чему биться лбом о стену? Какой смысл в движении? Не лучше ли успокоиться?.. Покой рождает мудрость… Смотри, как блестит топь под лучами жаркого солнца… Но ничто не может остановить движение родника. Молодой, он просачивается через ил и глину, обходит коряги, пробивается под камнями. А когда на его пути встают скалы, он начинает неравную борьбу и с ними. Он верит, что рано или поздно ему удастся их размыть…

О своем решении Махмуд и Ассам заявили родителям накануне отъезда. Прежде чем встретиться на поле битвы с врагом, каждому из них предстояло выдержать нелегкий бой с родителями.

Главное сражение развернулось в доме Махмуда. Противник решил выступить единым фронтом против взбунтовавшихся студентов. На диване в углу сидели обе сестры — Сания-ханым и Самира-ханым, чуть побледневшие, напуганные. Справа от них в кресле — Сулейман-эфенди, слева — Джамиля.

Напротив на тахте примостились Махмуд и Ассам, за ними у окна стояла Лейла.

Прежде всего Сулейман-эфенди попытался заверить Махмуда и Ассама в том, что они вольны принять любое решение и он вовсе не собирается навязывать им свое. Просто он хочет поговорить с ними как мужчина с мужчинами, спокойно, по-деловому разобраться в сложившейся обстановке и помочь принять правильное решение. Он не меньший патриот, чем они, но он старше их, опытнее и поэтому лучше может разобраться в обстановке. В отличие от них он руководствуется не чувствами, а разумом. Тщательно все взвесив, он пришел к выводу, что нынешнему правительству доверять нельзя. Армия пока выжидает, не участвует в борьбе. Во дворце, в партиях, в правительстве — везде сидят предатели. Вся зона Суэцкого канала кишит шпионами. Англичане на глазах правительства бесперебойно снабжают свои войска. Тут на одном патриотизме не выедешь! Что может сделать горстка смельчаков против вооруженных до зубов английских войск? Ничего! В общем положение критическое. Такой ход событий может привести страну только к катастрофе… Были бы малейшие шансы на успех, он первый благословил бы их. Более того, возможно, даже сам присоединился бы к ним, но в настоящих условиях лезть на рожон просто глупо и бессмысленно…

Махмуд и Ассам приняли за чистую монету маневр Сулеймана-эфенди и ринулись в бой. Один за другим они выдвигали свои аргументы. Народ заставит правительство действовать решительно, он сумеет зажать рот королю и вывести на чистую воду предателей. Это движение — не восстание кучки смельчаков, оно становится поистине всенародным, и скоро к нему присоединится вся армия. Офицеры, во всяком случае, уже заявили о своей готовности выйти в отставку и встать на сторону добровольцев.

Лицо Сулеймана-эфенди все больше хмурилось, в голосе появились нотки раздражения. Махмуд и Ассам поняли, что попали в ловушку: их вызвали на откровенный мужской разговор просто для того, чтобы любой ценой отговорить от поездки.

Наконец Сулейман-эфенди снял маску и начал новую атаку. Прежде всего он решил расколоть силы противника. Теперь он делал главный упор на Махмуда. Сулейман-эфенди больше не затруднял себя выбором осторожных выражений, он говорил прямо и даже повышал голос:

— Почему именно вы должны лезть в эту заваруху? — раздраженно спросил он Махмуда.

— А почему именно мы должны оставаться в стороне? — ответил Махмуд вопросом на вопрос.

— Нет, ты отвечай прямо: почему именно мой сын, а не чей-либо другой?

— Потому что, если все так будут рассуждать, вообще некому будет воевать.

— А как же с учебой?

— Учеба никуда не убежит.

— Ну, конечно, это ведь не твоя забота! Отец трудится денно и нощно, чтобы выучить тебя, сделать человеком, а вашей милости на это наплевать!

— Нет, почему же! Просто есть вещи поважнее учебы.

— Какие же именно, сударь?

— И что толку от образования, если ты раб?

— Что же, по-твоему, я, мой отец, мой дед были рабами?

— Конечно, рабами, — ответил Махмуд, постепенно выходя из себя. — Если человек не борется против поработителей своей родины, не отстаивает своей свободы, он раб.

Отец побагровел. Он начал кричать на Махмуда, обвиняя его в непочтительности к родителям, в дерзости, невоспитанности и других смертных грехах.

— Ваша милость, очевидно, считает себя героем, — с издевкой заметил он.

— Никакой я не герой! Просто я решил бороться за свою свободу, чтобы быть достойным называться мужчиной.

— Скажите, пожалуйста, — мужчина! Ты ребенок, над которым все умные люди смеются!

— Никто надо мной не смеется!

— Ты баран, который добровольно идет на убой. А правительство готово принести в жертву сколько угодно таких баранов, лишь бы убедить народ в своей патриотичности!

— Меня мало интересуют цели, преследуемые правительством. У меня есть своя собственная цель, которая совпадает со стремлениями всего народа!

— Не много пользы ты принесешь народу, если тебя убьют в первый же день! Ведь тебя могут там убить! Ты подумал об этом? — спросил отец дрогнувшим голосом, и глаза его стали влажными. А Сания-ханым и Самира-ханым при этих словах даже вскрикнули. Лейла повернулась лицом к окну.

— Подумал, — сказал Махмуд, глядя в сторону. — Я обо всем подумал и готов на все…

— Ты готов! Ты готов погибнуть героем! — закричал отец. — Но что после этого будет с твоей матерью? Или тебе до этого тоже нет никакого дела!

Махмуд побледнел. Теперь и в его глазах блеснули слезы.

— Прошу тебя, папа, пойми, — умоляющим голосом произнес он. — Пойми, я должен это сделать. Я не могу не поехать.

Отец молча покачал головой и холодно сказал:

— Запомни: если ты уедешь, ты больше мне не сын! Двери моего дома будут для тебя закрыты… — Голос Сулеймана-эфенди дрогнул. — Даже если вернешься!

И он вышел, хлопнув дверью.

Мать умоляюще заговорила:

— Сыночек, милый, образумься! Не делай этого! Ради меня! Ради твоей несчастной матери!..

Махмуд сидел с неподвижным лицом, глядя куда-то в сторону.

— Ассам! Останови хоть ты его! Ты ведь всегда был таким благоразумным! — обратилась Сания-ханым к племяннику.

Ассам провел рукой по лицу.

— Ну, скажи ему, Ассам! — продолжала молить тетушка.

— Что я могу сказать, тетя? — промямлил Ассам, избегая ее взгляда.

Сания-ханым беспомощно опустила руки и тихо, с отчаянием повторила:

— Образумь его!.. Образумь…

— Ассам, ведь наверняка Махмуд подбил тебя на это! Ты сам на такую глупость не решился бы. Я уверена, что все это выдумал Махмуд! — вмешалась наконец Самира-ханым.

Кровь прилила к лицу Сании-ханым.

— Ты всегда все сваливаешь на Махмуда, — набросилась она на сестру.

— Потому что твой Махмуд совращает Ассама.

Ассам встал, подошел к матери и, с трудом сдерживая гнев, глухо произнес:

— У меня есть своя голова на плечах. Я не ребенок. Никто меня не совращал. — И, помолчав, добавил: — Пойми, я твердо решил завтра ехать, и никто меня не остановит!

Мать подняла на него испуганные глаза.

— Да, да! Уеду! Пойми — уеду!

Самира-ханым бросилась к сыну, крепко прижала его голову к груди и, как безумная, стала бессвязно бормотать:

— Ассам!.. Сыночек… Я не могу… Не могу… Нет!.. Нет!..

Ассам отстранил ее от себя.

Самира-ханым закрыла лицо руками и опустила голову. Джамиля бросилась к матери, обняла ее и расплакалась.

— Как тебе не стыдно, Ассам! — всхлипывая, упрекнула она брата.

Снова наступило тягостное молчание, время от времени прерываемое всхлипыванием Джамили.

Наконец Самира-ханым отняла руки от лица. Она как-то странно посмотрела на Ассама и чужим голосом спросила:

— Это твое окончательное решение?

Ассам молча кивнул головой. Тогда Самира-ханым резко оттолкнула Джамилю и, прежде чем кто-либо успел опомниться, оказалась на подоконнике. Джамиля испуганно закричала. Лейла бросилась к окну и крепко схватила тетушку за плечи.

— Пустите меня! Пустите! — кричала Самира-ханым. — Дайте мне умереть! Я не хочу жить! Не хочу!..

На помощь Лейле подоспел Ассам. Он снял мать с подоконника.

Джамиля взяла Самиру-ханым под руку и, направляясь к двери, сказала:

— Пойдем домой, Ассам… Ассам молча побрел за ними.

Уже в полночь, когда Махмуд укладывал вещи, служанка принесла записку от Ассама.

«Вот уже три часа мама в обмороке. Я послал за врачом, но его еще нет. Махмуд, как мне быть? Я не могу уехать, оставив мать в таком состоянии. Ведь она так много сделала для меня и Джамили! Не могу! Понимаешь, Махмуд, — не могу!.. Как только ей станет немного лучше, я присоединюсь к тебе, постараюсь догнать. До встречи! Поверь, что сердце мое всегда с тобой и с нашими единомышленниками!

Ассам Хамди»

— Как тебе нравится? — спросил Махмуд, со злостью бросив в саквояж шерстяной свитер. — Предлагают, видите ли, свое сердце, а зачем оно нам? От его сердца проку мало.

Лейла не слушала Махмуда. Она была занята своими мыслями. Неожиданно она повернулась к брату:

— Ты думаешь, Махмуд, тетушка действительно нуждается сейчас в присмотре?

Махмуд непонимающе посмотрел на Лейлу:

— А что? Думаешь, она притворяется?

Лейла пожала плечами.

— А почему бы ей не продолжить спектакль? Разве сцену у окна она разыграла плохо?

Махмуд сделал большие глаза.

— Да, да, не смотри на меня так. Когда я попыталась удержать ее и стала тянуть назад, знаешь, что она сделала?

— Что?!

— Она подмигнула мне и легонько щипнула за руку, — шепотом сообщила Лейла и показала для большей убедительности, как именно тетушка это проделала, — мол, не беспокойся, все будет в порядке.

Махмуд, пораженный, уставился на сестру.

«Моя сестрица Самира хитрая, — невольно вспомнил он слова матери. — Всегда сумеет обвести вокруг пальца и добиться своего».

Рано утром все, кроме отца, собрались в гостиной. Мать, бледная, молчаливая, какая-то поблекшая, неподвижно сидела в кресле лицом к двери. Рядом расположилась Лейла. Махмуд возился с саквояжем — он, как на зло, не закрывался.

Вошел Ассам. Махмуд обрадовался его приходу: при постороннем как-то легче прощаться с родными.

Увидев Ассама, мать заморгала глазами, готовая вот-вот расплакаться.

— А все-таки Ассам не едет, — слабым голосом произнесла она.

— У меня нет другого выхода, тетушка, — как бы оправдываясь, сказал Ассам. — Маме очень плохо.

Сания-ханым заморгала еще чаще и вдруг разрыдалась. Лейла стала ее успокаивать.

— Ассам все-таки остается, — всхлипывая, повторяла Сания-ханым.

— Ассам тоже поедет, как только тете станет лучше, — сказала Лейла, не глядя на Ассама.

Мать сделала рукой неопределенный жест и сокрушенно покачала головой.

Ассам растерянно переминался с ноги на ногу. Его вдруг поразила простая мысль: «Почему тетушка ничего не спрашивает о сестре? Он же сказал, что маме плохо…»

Махмуд опять склонился над саквояжем. Чуть бледный, стройный, в военной форме он казался сейчас Лейле особенно красивым.

Махмуд подошел к матери, взял ее руки в свои и стал горячо целовать. Затем крепко поцеловал Лейлу, взял саквояж и быстро зашагал к двери.

Лейла выскочила на лестничную площадку. Махмуд остановился.

— Я не хочу, чтобы ты провожала меня со слезами…

— Нет, Махмуд, я не плачу, — поспешно ответила Лейла, вытирая слезы рукой. — Честное слово, не плачу…

— Ты не осуждаешь меня, правда? Ведь ты понимаешь, почему я еду?

Лейла молча кивнула головой.

— Я хорошо понимаю тебя, Махмуд. И все они рано или поздно тоже поймут. Можешь быть спокоен! До свидания! Береги себя!

Махмуд обнял Лейлу, еще раз поцеловал и быстро стал спускаться вниз.

— До свидания, Махмуд! До встречи! — крикнул из-за спины Лейлы Ассам.

Махмуд, не оглядываясь, помахал им на прощанье рукой.

Переступив порог, Лейла взялась за ручку двери и повернулась лицом к Ассаму с твердым намерением не пускать его.

— Я хочу поговорить с тетей, — неуверенно сказал он. Лейла отрицательно покачала головой.

— Не надо, Ассам. Лучше потом… Потом. Иди домой, к маме.

Она закрыла дверь. Но шагов не было слышно. Очевидно, Ассам не ушел.

Затаив дыхание, Лейла прислушалась. Ассам медленно, словно нехотя, поднимался по лестнице. Ступенька за ступенькой… Шаг за шагом… Все дальше и дальше. И пусть!.. Пусть уходит. Она не хочет его видеть. Обманщик! Предатель!..

Из гостиной доносился тихий плач матери, жалобные стоны и всхлипы. Казалось, от них некуда деться. Они разрывали душу… Сверлили мозг…

Дата добавления: 2015-08-10