Генерал brandstrom

Главнокомандующий посылает меня к шведскому послу договориться об обмене пятнадцати военнопленных.

— Я знаю, — говорит Корнилов, — что этот вопрос нас не касается, а подлежит ведению Главного управления Гене­рального штаба; но шведский посол генерал Brandstrôm (Брандстрём. — Ред.) обратился ко мне лично; мне было не­удобно отказать и направить его в другое учреждение.

Самый факт обращения генерала Brandstrôm к Главноко­мандующему не заключал в себе ничего особенного, так как после объявления войны Швеция официально приняла на себя защиту интересов немецких подданных, оставшихся в России.

Новое поручение как нельзя лучше совпадало с рассле­дованиями, занимавшими контрразведку.

Среди выпущенных из тюрем и бежавших из концентра­ционных лагерей при февральском перевороте, по нашим сведениям, десятка полтора засели сразу в бест (карточная игра. — Ред.) в шведское посольство, чем поставили посла в неудобное положение. Он хотел от них избавиться.

Некоторые из этих незваных гостей, особенно один по­жилой врач, настолько осмелели, что выходили погулять по городу. Я не торопился нарушать их мирного режима: за гу­ляющими ходили мои агенты, выясняли их маршруты и за­писывали новые адреса.

Еду к генералу Brandstrôm вечером; не называя своей долж­ности, прошу доложить, что к нему приехал офицер от Глав­нокомандующего.

Посол принимает меня. Начав с обычных приветствий, переходим на длинный дипломатический разговор на фран­цузском языке.

Brandstrôm говорит, что у него в Посольстве живет 15 «несчастных», сильно перепуганных революцией, которых он с удовольствием отправил бы в Германию.

Он делает мне первое предложение — вместо названных 15-ти человек, отпустить из Германии только 7 русских воен­нопленных. При этом сам же улыбается. Я тоже. Стараюсь отвечать ему в том же духе дипломатической непроницаемости, без упоминания о прогулках доктора. Говорю, что те не­счастные, о которых он заботится, очевидно, так прекрасно устроены в его доме, что другие могли бы им позавидовать. Затем благодарю за столь высокое мнение о русских, которое я всецело разделяю и усматриваю в его оценке, вытекающей из предложения дать двух немцев за одного русского. Но при этом выражаю опасение, что при соблюдении формальнос­тей Главное управление Генерального штаба может не согла­ситься с нашими расчетами и оказать препятствие.

По существу, я ничего не имел против того, чтобы отпу­стить спрятавшихся шпионов и других к себе на родину, тем более что их связи были уже достаточно выяснены. Какая тюрьма могла их сохранить до суда и где, наконец, по каким законам они будут отбывать наказание?

В разбираемом частном случае шведский посол весьма кстати не только брался сам их вывезти, но еще являлась воз­можность вернуть кого-нибудь из концентрационных лагерей Германии. Конечно, я не мог согласиться с его первой ариф­метической формулой. Brandstrôm осторожно настаивает, ссы­лается на несогласие германского Главного командования, очевидно готовясь к моему контрпредложению с цифрами, переставленными в обратном порядке. Я не заставляю себя ждать — высказываю предположение, что было бы правиль­но разобрать оба списка поименно, так как легко может ока­заться, что следует выписать как раз обратно — 30 русских за 15 немцев.

Свидание затягивается. Посол предполагает запрашивать Берлин через Стокгольм. Встаю уходить, говорю на проща­ние, что для этих «несчастных», может быть, лучше всего остаться в посольстве, и прошу, на всякий случай, записать адрес и мою должность — «Начальник контрразведки».

Едва успел я произнести эти фатальные слова, как мне пришлось, уступая выразительным жестам Brandstrôm, снова занять свое место.

Он долго молчал. Мы сидели друг против друга, не про­износя ни слова, как долго — не знаю; мне казалось, беско­нечную минуту, пока я не заговорил первый. Я сказал, что дело военнопленных не может у нас вызвать разногласий, тем более что я со своей стороны всецело поддерживаю желание Главнокомандующего оказать любезность лично шведскому послу, а потому полагаю, что вопрос можно по­кончить теперь же, обменяв 15 на 15, но, конечно, против тех, находящихся в Германии, кого выберет Главное управ­ление Генерального штаба. Заканчиваю свое предложение уверенностью, что Главное немецкое командование, очевид­но, тоже пожелает сделать любезность послу Швеции и не замедлит изменить свои инструкции. Brandstrôm соглашает­ся. Поблагодарив друг друга, мы расстаемся после долгого рукопожатия.

На другой день утром мне докладывают, что ко мне при­ехал шведский посол. Принимаю его в своем кабинете. Он входит в сопровождении свиты из трех старших чинов по­сольства; говорит, что приехал с визитом, представляет мне своих спутников. Рассаживаю гостей. Об обмене пленных — ни полслова.

Brandstrôm высказывает пожелание, чтобы наше знаком­ство не прекращалось. Наши «длинные дипломатические фразы» исчезают. Он любезно просит меня обращаться к нему лично по всем вопросам, которые будут относиться к его ведению. Мы расстаемся в наилучшем настроении, в прекрас­ных отношениях. Я несколько раз заезжал к Brandstrôm, по делам одного госпиталя, где самоуправство военнопленных доставляло много хлопот контрразведке, а главным образом, по вопросам о полчищах военнопленных, которые, пользуясь режимом свободы передвижения, начали показываться на митингах. В провинции бывали случаи массового участия немецких солдат в большевицких демонстрациях. Большеви­ки трубили по этому поводу о торжестве интернационала; но Brandstrôm, не разделяя их точки зрения, соглашался со мною, что интернационал пока что выходит однобоким. В Петрограде не доходило до массового выступления военно­пленных. Но отдельных из них, называющих себя больными, здоровых, переодетых и всяких, мои агенты часто вылавли­вали и на улицах, и на митингах, особенно в районе Финлянд­ского вокзала. Brandstrôm всегда очень охотно помогал мне брать их на учет. Положение его, как посла нейтральной дер­жавы, принявшей защиту интересов подданных нашего про­тивника, было, конечно, крайне трудным.

Падкая на дешевые сенсации молва сплетала кругом по­сольства всевозможные простейшие легенды о шпионаже. Их авторы не давали себе отчета, что шпионы ищут скрытых путей, а не открытой вывески. Вероятно, эти необоснован­ные слухи задевали Brandstrôm, побудили его со мною ближе познакомиться, демонстративно представить мне своих стар­ших подчиненных.

В наших встречах он всегда строго соблюдал нейтралитет, я оставался в официальных рамках. Только мы не вели игры, как при первом свидании. Я видел его всегда таким, каким он был у меня с ответным визитом — приветливо настроенным, как мне казалось, — ко мне расположенным и всегда лояль­ным. Именно таким сохраняется он в моей памяти.

Дата добавления: 2015-08-09