Мать и сын

Лето уходить не торопилось. Было по-прежнему солнечно и тепло, и казалось, Париж снова купается в атмосфере отдыха. Даже если сентябрь принес с собой пробки и торопящиеся толпы, Париж в этом сентябрьском свете напоминал курортный городок. Он чувствовал себя счастливым просто потому, что держал ее за руку, как если бы, кроме них, на свете никого не было. Он представлял, как она ему улыбается. И она, возможно, даже сможет поцеловать его в щеку — тайну такого поцелуя знала только она. Но она ничего этого не сделает. Она просто не могла этого сделать: в том мире, где она жила, больше ни для кого не было места, это был мир без будущего. Он все это понимал, но не знал, что делать. У него еще не было сил уйти, и одна мысль об этом повергала его в глубокое уныние. Он чуть сильнее сжал эту тонкую руку, за которую держался, но она оставалась такой же вялой и безжизненной. Она теперь не испытывала никаких чувств, даже любви к нему. Когда это началось? Много месяцев назад. Она начала не приходить по ночам домой, а когда ранним утром переступала порог, то была просто непохожа на себя, а потекшая тушь пачкала бледные щеки. Ни слова не говоря, она принимала душ и ложилась в постель, накрывшись с головой одеялом. Она даже не смотрела на него. Ему было страшно. Он сидел на полу у ее кровати до тех пор, пока она не приходила в себя. Сколько было таких ночей, он не считал. Когда-нибудь ему повезет и он ее вытащит из всего этого. Мальчик был умный и мог многого добиться. И когда такое случится, она будет королевой и отомстит за то, что пережила. Но она перестала верить в это, она убила их мечту. Он по-прежнему держал ее за руку. Она торопилась. Она встретила его у школы, что случилось впервые за долгое время. Неужели все станет как раньше? И она снова будет любить его? Ему так этого хотелось. Он старался встретить ее взгляд, но не мог. Он оглядел ее: она похудела, но была по-прежнему красива. Ему бы так хотелось остановить ее, прижать к себе, но он прекрасно чувствовал, что этого не стоит делать. Она что-то решила и теперь шла исполнять задуманное, в этом было что-то новое. Они шли домой, в грязную серую многоэтажку, где у них была крошечная квартира, которая раньше была красивой. Странно, но дома был накрыт стол и аппетитно пахло, нельзя даже было различить запах табака, к которому он в конце концов привык. Около его тарелки красовалось его любимое шоколадное пирожное. Но дома царил прежний беспорядок, на полу валялись пустые бутылки, а из пепельниц торчали окурки. Она усадила его за стол, подала обед. Начало вечера было многообещающим, и он уже подумал, что все в их жизни наладится.

Только вот она все время то сжимала, то разжимала кулаки, пальцы нервно двигались, безумный взгляд что-то искал, а в ее напряженной позе было нечто жалкое. К еде она не притронулась и сразу после обеда отправила его спать. Заснуть он не мог, его грызла глухая тревога. Видения сменяли одно другое: то он чувствовал ее ласковые руки, приносившие успокоение его телу и душе, то переставал узнавать эту отчаявшуюся, почти безумную женщину, склонявшуюся над ним.

Кошмар становился реальностью, а реальность — кошмаром. Все произошло вдруг. И он убил ее собственными руками. Затем он вышел из квартиры, прошел несколько метров по грязной лестничной площадке и остановился у соседской двери, где жила пожилая пара. Постучал. Открыла женщина, она склонилась над ним, удивленная столь поздним приходом, и он увидел ее морщинистое лицо. Она часто угощала его чем-нибудь и ерошила ему волосы. Он любил разноцветные леденцы, которые она ему давала. От этих воспоминаний ему стало теплее. Только жжение в груди не проходило: он по-прежнему чувствовал ужас, добычей которого становилось его тело, мозг, он чувствовал вину и отчаянное одиночество, которое его теперь никогда не оставит.

— Я убил ее, — пролепетал он.

Брови на лице соседки сошлись на переносице, и он увидел ее старое лицо совсем близко от своего. Она не расслышала, что он сказал. Он прочистил горло.

— Я убил маму, — жалобно прошептал он.

Она недоверчиво уставилась на него. И он заплакал, впервые за всю эту ночь. И тогда она решила, что он говорит правду.

— Господи! Роже! Роже! — заорала она как безумная.

Прибежал испуганный муж. Она отправила его вниз.

Когда он вернулся, лицо у него было белым, и он позвонил в полицию. Очень скоро на лестнице появились двое полицейских. Расследование было недолгим. Виновный стоял перед ними и ничего не скрывал. Не зная, что делать дальше, они связались со своим начальником. Приехал и он.

— Я теперь пойду в тюрьму? — серьезно спросил мальчик.

— Не знаю… не думаю… — пробормотал комиссар, который впервые столкнулся с подобной ситуацией.

Потом он начал расспрашивать пожилую пару, были ли у мальчика родственники. Но он, несчастный ребенок, теперь был один на свете.

На следующий день его имя появилось в криминальной хронике. Потом несколько журналистов, разнюхав неплохой сюжетец, поместили отчет о происшедшем на первой полосе. Настала очередь телевизионщиков… Он вспоминал, что она кричала на него, объясняла, что мир испортился и что она хочет отправить его на небеса, там ему будет лучше. Он так не думал. Ему удалось добежать до кухни и схватить длинный нож. Он убил ее, когда она бросилась на него. Он заявил, что чувствовал себя слишком маленьким, чтобы умереть. Эта фраза обошла все газеты. Об этом только и говорили. Его даже не судили, а поместили в интернат. Дело было закрыто. Он остался один на один со своей болью. И постоянным одиночеством, без мамы.

* * *

Наркоманкой, вот кем она стала, и вот что она старалась скрыть от других и от себя самой. Чтобы заглушить одиночество, жившее в ней, и приступы тоски, она увеличила дозы антидепрессантов и нейролептиков. Ее психолог могла говорить что угодно: что надо только пережить это тяжелое время, что она могла выйти из сложившейся ситуации, что для этого нужно время и терпение; сейчас Сильви хотелось только все бросить, бежать от любой ответственности, исчезнуть навсегда. Ее посещали мысли о самоубийстве, особенно на рассвете, когда она не могла заснуть. Зачем жить? Естественно, для сына. Но разве этого достаточно? Дмитрию нужен только его отец. Она не смогла, не сумела… Но при этом она точно знала, что любит его, но никак не могла доказать ему это. Вновь у нее перед глазами всплывал образ белокурого растрепанного малыша, который радостно лепетал, стоя на четвереньках. Он был такой красивый! И что от всего этого осталось? Будь на то его воля, он бы уже давно навсегда обосновался у отца. Нико, мужчина ее жизни, ушел от нее. Он ее никогда по-настоящему не любил. Он мог тысячу раз уже забрать у нее сына, но он этого не сделал. Как всегда, играл роль благородного героя. Подозревал ли он о ее состоянии? Ответ — нет, иначе он уже был бы тут, старался бы ей помочь и защитить Дмитрия. Да, черт возьми, она все ему сейчас выскажет! За что щадить его? А ей так нужна рука помощи, его рука…

* * *

Пять утра. Он переступил порог кабинета, он очень спешил, и это чувство не имело никакого отношения к срочности дела, которым он занимался. Он думал о Каролин. И он увидел ее: Каролин спала в старом кожаном кресле. Охранник же сидел за столом и читал журнал. Нико знаком отослал его, но попросил далеко не отлучаться. Каролин спала и не слышала их перешептываний. Он наклонился, аромат ее кожи ударил ему в голову — секунда, и он уже целовал ее шею… Она, не просыпаясь, обняла его. Ее рот искал его губы. Сердце Нико бешено забилось, желание было нестерпимым. Он в смущении отодвинулся и тут же встретил ее живой взгляд. Она все поняла… Каролин потянулась, как будто хотела полностью проснуться, и он захотел ее еще больше. Она просто притягивала его к себе.

Тишину разорвал телефонный звонок. Звонит Аня Сирски, сообщил ему стандартист. Мать? В такой ранний час?

— Нико, прости, что я беспокою, но я очень взволнована.

— Что случилось? Что-то серьезное?

— Нет, успокойся. Но… Мне только что звонил твой сын.

— Дмитрий?

— Насколько мне известно, у тебя пока один сын… Его волнует Сильви. Вот уже несколько дней, как она просто не в себе. Ему кажется, что она больна. Ему нужно было кому-то это сказать.

— Почему он ничего не сказал мне?

— Ты всегда ее защищаешь. Он боялся, что ты не поверишь, решишь, что они, как всегда, пререкаются. Он утверждает, что она принимает всякие таблетки, много таблеток. Она часто плачет и почти совсем с ним не разговаривает.

— Черт возьми!

— Черт не черт, но он должен с сегодняшнего вечера жить у тебя. Не тяни, перехвати его сегодня утром, раз уж ты просил, чтобы он не ходил в коллеж до конца недели.

— Но у меня нет времени, понимаешь?.. И я не могу оставить его в таком положении…

— Знаешь, я не уверена, что Сильви будет сейчас в силах им заниматься. Тебе стоило бы проверить. Ситуация для него не из лучших, и он может страдать от этого больше, чем ты думаешь. А я больше всего хочу защитить своего внука. Ведь тебе будет неприятно, если с ним что-нибудь случится?

— Хорошо, я займусь этим.

— Если хочешь, это могу сделать я. Я у твоей сестры, мы можем съездить за Дмитрием.

— Нет, никуда не надо ездить. Я разберусь сам. Это мое дело.

— И отлично. Главное, держи меня в курсе, я буду волноваться.

* * *

Правду они узнают, это вопрос времени. И его жизнь будет выставлена на всеобщее обозрение, а ведь все эти годы ему удавалось скрывать свое прошлое. Как это могло случиться? Ему бы нужно было догадаться, что такой момент наступит. Он повинен в грехе гордыни, поверил, что никто ничего не заподозрит до его последнего вздоха. Что он чувствовал? Трудно сказать. Он как будто провалился в какую-то бездонную пустоту, ледяной холод сковал его тело и душу: неужели он снова окажется один, как это уже случилось в то утро, которое навсегда запечатлелось у него в мозгу. Испытывал он и облегчение: не надо будет больше притворяться, играть в того, кем он якобы стал — уверенным, знающим. Ему не придется больше лгать, и он избавится от прошлого окончательно. Он ждал, ждал, забившись в кресло у себя в кабинете, ждал, как будут разворачиваться события. Зачем что-то делать? Он чувствовал, что не может ничего предотвратить, он мог только сидеть и ждать, сидеть и ждать. Зазвонит телефон. Он снимет трубку. «Вас хочет видеть дивизионный комиссар Сирски. Он может войти?» — скажет секретарь.

* * *

Прошло тридцать лет, разве можно надеяться найти всех свидетелей по делу Бриара? Профессор психиатрии, который лечил Арно, умер. К счастью, в больнице Эври сохранились архивы, и Кривен направил туда своих людей. Теперь он перелистывал медицинскую карту. Врач подчеркивал «редчайший» характер преступления. «Я не уверен, — писал он в самом начале, — что будет возможно найти хоть один прецедент матереубийства в международных медицинских журналах. За сорок лет практики я встречал только пять или шесть детей-преступников, но никогда — при подобных обстоятельствах. Несовершеннолетние преступники чаще всего подростки». Затем шел психологический портрет ребенка и заключение: «Я поражен удивительной зрелостью маленького Арно. Об этом свидетельствует и большое количество нанесенных им ударов ножом. Что же касается его матери, то, возможно, находясь в депрессии, она бы покончила с собой после убийства своего сына. Лечение Арно должно помочь ему избавиться от чувства вины. Его необходимо оставить в покое и помочь ему забыть эту историю. Его надо выслушивать, но психологическая помощь должна носить чрезвычайно тактичный характер и ни в коем случае не принимать вид допросов. Ребенку и так задавали их слишком много, и он этим травмирован. Невозможно ничего сказать о его психическом состоянии в будущем. Ни депрессия, ни суицид не исключаются, но может быть, все и обойдется. Самое лучшее будет, если он сможет забыть, — писал в заключении профессор, — но на это уйдет много времени».

— Давид?

Он поднял голову. Перед ним стояла Амели, второй номер его группы, молодая женщина, подававшая большие надежды.

— Слушаю. Есть что-то новое?

— Я нашла юридический отчет. Как и было сказано в статье, прокуратура Эври сочла происшедшее законной защитой и решила не открывать уголовное дело. Был назначен судья для несовершеннолетних, чтобы проследить за оказанием помощи Арно Бриару и для его защиты. Бабушка и дедушка с материнской стороны от него отказались. Они не видели свою дочь после того, как она ушла из дома, и не знали собственного внука. Мальчик был помещен в интернат. Семью для него, несмотря на пожелания судьи и врача, найти не удалось.

— Ты уже звонила в интернат?

— Еще нет.

— Торопись. Я хочу уже сегодня знать, где находится Бриар.

* * *

Бастьен Гамби выходил из себя, сидя перед компьютером. Он был лучшим из лучших, он мог похвастаться тем, что благодаря своим знаниям и ловкости сорвал планы весьма известных террористов. Антитеррористическая бригада набережной Орфевр чего только не делала, чтобы он от них не ушел. А тут какой-то серийный убийца морочит ему голову! Чего только Бастьен не пробовал, но выйти на источник информации так и не смог. Он знал, каким образом убийца вводил данные, но не мог идентифицировать отправителя. Он метал громы и молнии, это он-то, кто славился своим спокойствием в любых обстоятельствах. Он рвал и метал.

Экран мигнул. Выплыло улыбающееся женское лицо. Что это еще за мерзость? Пальцы Гамби забегали по клавиатуре. Новое послание, новая медицинская карта.

— Ну и дерьмо! — вырвалось у него, когда он ее открыл и застыл в изумлении.

* * *

Нико позвонил ей не потому, что ему этого хотелось, — он боялся за своего сына, который оставался наедине с женщиной в глубокой депрессии. Если с Сильви все действительно было так плохо, то можно ожидать чего угодно!

— Сильви, это Нико.

— Нико? С чего это ты звонишь в такое время? Уж ясно, не из-за меня… Дай-ка отгадаю… Ну конечно, твой сын! Ты беспокоишься, и это естественно, учитывая, какая я плохая мать.

— Сильви, прекрати! Мне надоедает решать ваши ежедневные проблемы! Мне есть чем заняться, поверь уж!

— Ах, извините, дивизионный комиссар! Я забыла, какая вам отведена роль в поддержании безопасности нашей страны!

— Не разговаривай со мной подобным тоном. Я звоню тебе, потому что ты последнее время находишься в странном состоянии, и то, что ты несешь, только подтверждает это. Я должен был понять это раньше. Что с тобой, Сильви? Что не так?

— Что не так? Да ты в своем уме, Нико? Жизнь прекрасна, разве нет?

Нико закрыл глаза и устало провел рукой по лицу. Дмитрий и Аня не ошибались. Это уже перестало быть подозрениями. Нико было безумно жаль свою бывшую жену. Как помочь ей пережить это? Конечно, он не испытывал к ней прежних чувств, но она все же была матерью его сына, и он решительно хотел что-то сделать, несмотря на свое отчаяние и самый неподходящий момент для выяснения отношений. К тому же он хотел наконец изменить свою жизнь и перестать тащить за собой этот груз прошлого.

— Сильви, — голос Нико звучал мягко, — все так плохо?

— Да, плохо! — у нее вырвался почти нечеловеческий крик. — Мне нужно прийти в себя, Нико. Я тону, и мне не за что зацепиться.

— А сын?

— Это твой сын, только твой. Ты можешь наконец это понять? Я не знаю, что еще тебе сказать и сделать, чтобы ты понял!

— Твое решение?

— Забери его.

— А что будет с тобой?

— Мне нужно лечиться. Днем я принимаю антидепрессанты, а ночью снотворное, и я ничего не соображаю. У меня нет сил им заниматься. Мне даже тяжело его видеть по утрам, когда я наконец встаю. Потому что я тебя вижу, Нико, тебя, а не его! Мне нужно прийти в себя. Дай мне время… И не говори мне, что предложение взять к себе Дмитрия ставит тебя в трудное положение.

— Знаешь, я встретил женщину…

Молчание. Он слышал только хриплое дыхание Сильви, потом сдавленное рыдание. На плечо Нико легла теплая рука. Он открыл глаза: Каролин стояла рядом. Нико уткнулся лбом ей в живот, и пальцы молодой женщины запуталась у него в волосах.

— Сильви…

— Это серьезно?

— Да.

— Великий Нико дал слабину! Ты влюбился… Для этого нужно нечто из ряда вон выходящее.

— Так оно и есть.

— Пусть так. Днем я привезу к тебе Дмитрия. Ты можешь приказать своим сбирам охранять его до твоего возвращения? Я говорю о полицейских, которые ходят за нами как приклеенные, не знаю, по какой причине.

— Хорошо. Но у тебя останется наш человек до окончания расследования.

— Делай как хочешь. Но пусть он не болтается у меня перед глазами, это меня только раздражает. Думаю, мы всё друг другу сказали. Я дам тебе знать, когда будет лучше.

— Я могу что-нибудь для тебя сделать?

— Ничего. Ты — ничего. Ты — последний, на кого я рассчитываю. Созвонимся, Нико.

— Всего хорошего, Сильви.

Она первой повесила трубку. Еще одна страница его жизни была перевернута. Он нежно привлек к себе Каролин.

— Поцелуй меня, — прошептал он.

Она выполнила его просьбу. Он сжал ее в объятиях и забыл обо всем, кроме нее.

* * *

Заснуть он так и не смог. Плохой знак. Он перестал справляться с потоком мыслей, обуревавших его. Убивать становилось необходимостью. Он не мог найти этому объяснения. Он прочел на эту тему горы книг, расспрашивал ведущих психиатров — последствия глубокого чувства одиночества и накопившиеся с детства психические травмы. А в основании отрицательное влияние родителей — отсутствие отца, мать, власть которой была подавляющей, почти кастрирующей, мать, которая возвела сына в ранг своих партнеров. И так далее и тому подобное… пустая болтовня. Нужно было принять себя таким, каким он был, со всеми его желаниями, — другого выхода не было. Ему нравилось убивать. И какая разница почему. Он будет продолжать это делать. Он бросит вызов этому Нико Сирски, доберется до самого ему дорогого — остренькая получится приправа ко всему происходящему! И это дерьмо станет тенью самого себя! Потому что он знает его слабое место…

* * *

Поцелуй был прерван телефонным звонком. У Нико в голове все смешалось. Каролин высвободилась из его объятий и снова устроилась в кресле с другой стороны стола.

— Нико? Это Кривен. Произошло нечто странное. В компьютере Перрена появилась новая медицинская карта.

— Чья? Говори! Это пятая жертва?

— Нет-нет.

— Ну не тяни, Давид!

— Это твоя карта, Нико! Из картотеки больницы Сент-Антуан…

Дата добавления: 2015-08-18