Возвращение соотечественницы.

Монце было далеко не сладко.

Ноги ныли, задницу натерло после езды, плечи снова затекли так, что она постоянно поворачивала голову на бок, словно полоумная сова, в напрасных попытках их расслабить. Если хотя бы один источник потливых мучений на мгновение ослабевал, другой раскочегаривался чтобы заполнить пробел. Её смешная тыкалка, а не мизинец, казалась привязана к жгуту холодной боли, беспрестанно сдавливающему аж сам локоть, если она пыталась пошевелить рукой. Она щурилась от сверкания безжалостного солнца в голубом небе, изводилась от головной боли, сочащейся из монет, скрепляющих её череп. Пот щекотал кожу под волосами, стекал вдоль шеи, собирался в шрамах, оставленных проволокой Гоббы и они дьвольски чесались. Облезающая кожа стала раздражённой, влажной, липкой. Она прела в доспехах, как потроха в помойном ведре.

Рогонт умело облачил её в виде некоего образа Богини Войны для простолюдинов - в сочетание сияющей стали и шелкового кружева, обеспечивавшего уют полного латного доспеха и защиту ночной рубашки. Всё хозяйство должно было быть изготовлено по мерке собственным оружейником Рогонта, но в груди её гравированного золотом нагрудника оказалось гораздо больше места, чем она нуждалась. Это, по словам Герцога Глистоползучего, то, что хотел видеть народ.

И изрядное его число вышло на улицу с именно этой целью.

Толпы перегородили узкие улочки Талинса. Они втискивались в окна и на крыши, чтобы увидеть её краем глаза. Они сбивались по скверам и площадям в ошеломляющие полчища, бросая цветы, размахивая флагами, истово вопя. Они кричали, ревели, хрипели, визжали, хлопали, топали, улюлюкали, соревнуясь друг с другом кто первый взорвёт ей череп своим гамом. По углам улиц группы музыкантов при её приближении нарезали боевые песни, выдували медный рёв, и лязг позади неё сливался с фальшивящим подношением от следующего ансамбля самоучек, образуя бестолковый, убойный, патриотичный грохот.

Похоже на триумф после победы в Светлом Бору, только она стала старше и ей ещё больше ничего не хотелось, брат вместо того, чтобы греться в лучах славы, гнил в грязи, и старый враг Рогонт стоял за ней вместо старого друга Орсо. Наверное к такому итогу в конце концов-то и приходит история. Поменять одну ушлую сволочь на другую - вот и всё на что ты можешь надеяться. Они пересекли Плачущий Мост, Монетный Мост, Мост Чаек - нависшие изваяния морских птиц злобно глазели на ползущее мимо шествие, бурые воды Этриса лениво взбалтывались под ними. Каждый раз, когда бы она не обогнула угол, на неё обрушивался очередной вал хлопков и приветствий. Очередной вал тошноты. Сердце бухало молотом. Каждую минуту она ждала, что сейчас её убьют. Мечи и стрелы кажутся более уместными, чем цветы и добрые пожелания, и, естественно, гораздо более заслуженными. Агенты герцога Орсо, либо его союзников из Союза, либо сотен других, испытывающих к ней глубокую личную неприязнь. Блин, да если бы она стояла в толпе и увидела какую-то бабу на коне в таком виде, она б убила её просто из принципа. Но Рогонт должно быть постарался, распуская слухи. Талинский люд любил её. Или любил её образ у себя в голове. Ну или их заставили себя так вести.

Они нараспев скандировали её имя, и имя её брата, и имена её побед. Афьери. Каприл. Мусселия. Светлый Бор. Высокий Берег. В их числе и броды Сульвы. Она гадала, понимают ли они, чему рукоплещут. Селениям где можно было проследить её путь по оставленным телам. Голове Кантайна, сгнившей на вратах Борлетты. Кинжалу в глазнице Хермона. Порубленному на части Гоббе - в подземельях под их ногами его растащили крысы. Мофису и его служащим, с их отравленными книгами, отравленными пальцами, отравленными языками. Зарезанному со своими гуляками у Кардотти Арио. Ганмарку и его перебитой охране. Свисающему с колеса Верному. Расколотой об пол голове Фоскара. Возу трупов. О ком-то из них она не жалела, о ком-то ином - да. Но ни один не казался стоящим хвалы. Она скорчила рожу весёлым лицам в окнах. Может вот она, разница между ней и этими людьми.

Может им просто нравятся трупы, до тех пор пока они не их собственные.

Она оглянулась через плечо на своих так называемых соратников, но едва ли нашла в них утешенье. Великий герцог Рогонт, предстоящий король, улыбался толпе посреди кучи бдительных гвардейцев, мужчина, чья любовь продлится ровно настолько, насколько она будет приносить ему пользу. Трясучка, сверкающий стальной глаз, мужчина, который от её нежного прикосновения превратился из жизнерадостного оптимиста в увечного убийцу. Коска подмигнул ей в ответ - наименее надёжный союзник и самый непредсказуемый враг на всём свете, и он по прежнему мог в любой миг превратиться в любого из них. Дружелюбный... кто знает, что творится там, за его безжизненными глазами?

Далее ехали остальные выжившие предводители Лиги Восьми. Или Девяти. Лироцио Пурантийский, изящно напомаженные усы, проворно проскользнул обратно в рогонтов стан после кратчайшего из альянсов с Орсо. Графиня Котарда, её бдительный дядя никогда далеко от неё не отходит. Патин, первый гражданин Никанте, с императорской осанкой в рваном крестьянском рубище. Хоть он и отказался разделить битву у бродов, но зато явно не прочь разделить победу.

Здесь были даже представители тех городов, что она разорила служа Орсо - граждане Мусселии и Этреи, хитроглазая племянница герцога Кантайна, что в одночасье оказалась герцогиней Борлетты, и судя по виду, сугубо наслаждалась впечатлениями.

Непросто приспособиться к людям, в ком она так долго видела врагов, и по выражениям их лиц, когда те встречались с ней глазами, им было не проще. Она - паук, которого им пришлось терпеть у себя в чулане, чтобы он их избавил от мух. ну а когда с мухами покончено - кому понравится паук на блюде с салатом?

Она отвернулась обратно. Защипало потные плечи. Надо попытаться смотреть вперёд и не оглядываться. Они проезжали вдоль бесконечного изгиба береговой линии моря, сверху носились гагары, кружили, выкликали. Весь путь в носу стоял тот гнилой солёно-острый привкус Талинса. Мимо судоверфей, недостроенных остовов двух огромных линейных кораблей, стоящих на скатах как скелеты двух выбросившихся на берег и разложившихся китов. Мимо канатчиков и парусинщиков, пилорам и морилен, медников и ковальщиков цепей. Мимо бескрайнего и вонючего рыбного рынка, пусты его облупленные прилавки, тихо в его рядах. Наверное в первый раз с тех пор как победа при Светлом Бору опустошила дома и заполнила улицы пьяным от веселья людом.

Позади ярких скоплений представителей рода людского, здания усеивали объявления, как всегда было в Талинсе примерно со времён изобретения печатного станка. Старые торжества и победы, предупреждения, подстрекательства, вопли патриотизма, бесконечно заклеиваемые всё новыми и новыми. Последняя партия несла на себе женское лицо - строгое, честное, прекрасно холодное. Монца с болезненным переворотом кишок осознала, что подразумевалось её лицо. Под ним жирными буквами напечатано: Сила, Отвага, Слава. Орсо однажды сказал ей, что ели достаточно часто провозглашать ложь, то можно превратить её в правду. и вот здесь она, её лицемерная харя, повторяется снова и снова, рвано и сикось-накось прилеплена на просоленные стены. На следующем облупленном фасаде другой набор плакатов, отвратно нарисованных и смазанно напечатанных, изображал её, неуклюже воздевшую меч, снизу пояснение: Никогда не сдадимся, Никогда не уступим, Никогда не простим. Сверху на кирпиче прерывистыми буквами в человеческий рост красной краской выведено одно простое слово:

Месть.

Монца сглотнула, стало ещё более неуютно, чем раньше. Дальше, мимо бессчётных причалов, где рыболовецкие, прогулочные, торговые суда всевозможных форм и размеров, всех осенённых солнцем народов, пошевеливались на волнах огромной бухты. Паутину такелажей сплошь облепили моряки. Все хотят видеть, как Талинская Змея забирает этот город себе.

Как происходит то, чего так боялся Орсо.

Коске было хорошо и вольготно.

Жарко, но с блистающей поверхности моря дул успокоительный бриз и одна из вечнорастущего легиона новых шляп надёжно укутывала тенью его глаза. Опасно, в толпе наверняка сидел не один навострившийся убийца, но на этот раз в пределах лёгкой досягаемости имелось несколько куда более ненавидимых мишеней, чем он сам. Глоток, глоток, глоток - голосок пьяноты в его голове, естественно, никогда не затыкался насовсем. Но теперь он стал скорее сварливым шепотом, чем истошным воплем, и приветствия совершенно определённо помогали заглушить его.

Кроме приглушённого запаха водорослей, всё то же самое, что было в Осприи, после его знаменитой победы в Островной Битве. Когда он возвышался в стременах во главе колонны, внимая аплодисментам, вздымая руки и крича "Прошу, не надо!", что означало "Ещё, ещё!" Сама великая герцогиня Сефелина, рогонтова тётка, была той, кто нежилась в отражённых от него лучах славы, всего лишь за какие-то дни до попытки его отравить. Всего лишь за какие-то месяцы до того как ход войны повернулся против неё и её саму отравили. Вот она, стирийская политика. От этого он лишь не секунду задумался - зачем же он в неё влез.

- Меняется обстановка, стареют люди, вместо одних лиц появляются другие, но рукоплескания всё те же - сильные, заразительные и так недолги.

- У, - буркнул Трясучка. Похоже это стало основной фразой северянина, но Коску она вполне устраивала. Несмотря на периодические попытки измениться, он с несоизмеримо большим удовольствием предпочитал говорить, а не слушать.

- От Орсо меня, конечно же, всегда воротило, но в его падении для меня удовольствия мало. - В торце боковой улицы, пока они проезжали рядом, можно было рассмотреть вознёсшуюся статую приводящего в трепет Талинского герцога. Орсо фанатично покровительствовал скульпторам, предоставляя им себя в качестве натуры. С лицевой стороны возвели леса, и сейчас люди облепили его лицо, ликовали и колошматили молотками его суровые черты. - Так за секунду и походя откидывают вчерашних героев. Прямо как откинули меня самого.

- Походу ты закинулся обратно.

- В точности моя мысль! На всех несёт потоком. Смотри как они приветствуют Рогонта и его союзников, ещё на днях самую презренную мразь на лице мира. - Он указал на трепещущие листки, приклееные к ближайшей стене, на коих герцог Орсо выставлен засунутым головой в отхожее место. - Лишь соскобли последний слой плакатов и держу пари, обнаружишь иные, поливающие половину этого шествия самой отвратительной грязью, что можно выдумать. Припоминаю один, где Рогонт гадит в тарелку, а герцог Сальер вилкой уплетает содержимое. Другой, где герцог Лироцио пытается оседлать своего коня. И когда я говорю "оседлать"...

- Хех, - сказал Трясучка.

- В общем конь вышел не особо. Копни на пару слоёв глубже и - сгораю со стыда признаться - найдёшь несколько, выставляющих меня разбойником с самой чёрной на Земном Круге душой, но пока... - Коска послал вычурный поцелуй каким-то дамам на балконе, и они заулыбались и оживились, по всем признакам признавая его своим героем-освободителем.

Северянин пожал плечами. - Здесь, внизу, люди сами по себе ничего не весят. Ветер несёт их куда захочет.

- Я путешествовал по разным местам, - если бегство из одного раздираемого войной бардака в другой соответствовало данному определению - и, по моему опыту, повсюду народ не более увесист. - Он открутил колпачок фляжки. - У людей могут быть всякого рода укоренившиеся убеждения о мироздании в целом, которые оказываются крайне неудобными, когда требуется приложить их к своей собственной жизни. Немногие допустят, чтоб нравственность стала помехой их выгоде. Или даже удобству. Человек искренне во что-то верящий, невзирая на сопряжённые убытки - редкий и опасный тип.

- Есть особый вид придурков выбирающих трудный путь, просто потому что он правильный.

Коска как следует отхлебнул из фляжки, сморщился и поскрёб языком передние зубы. - Есть особый вид придурков которые не могут отличить правильный путь от неправильного. Я, сам понимаешь, не умел никогда. - Он встал в стременах, сдёрнул шляпу и широко ею взамхнул, ликуя как пятнадцатилетний мальчуган. В ответ толпа проревела своё одобрение. Прям будто бы он человек, достойный торжественной встречи. А вовсе не Никомо Коска.

Так тихо, что никто не в силах был услышать, так нежно, что мелодия звучала практически лишь в его сознании, Шенкт напевал.

- Вот она!

Напряжённая тишина разродилась бурей аплодисментов. Народ танцевал, вскидывал руки, славил в истерическом экстазе. Люди рыдали и хохотали, ликовали будто бы что-то в их жизни могло измениться хотя бы на заметную чуточку, когда Монцкарро Муркатто узурпирует престол.

Это ревел поток, который Шенкт часто наблюдал в политике. То краткое чудо, когда к власти приходит новый правитель, и каким способом бы он её не добился, он просто не может совершить ничего дурного. Золотое время в котором люди ослеплены собственными надеждами на что-то лучшее. Конечно, ничто не длится вечно. Пройдёт время, обычно с умопомрачительной скоростью, и блистательный безупречный образ правителя потускнеет. Покроется ржавчиной разочарований, провалов и срывов самих же подданных. Вскоре он не сможет совершить ничего хорошего. Люди затребуют нового лидера, с которым по их мнению они возродятся. По новой.

Но пока они до небес превозносили Муркатто, так громко, что даже видев всё это прежде дюжину раз, Шенкт почти что сам ощутил надежду. А вдруг сей день станет великим днём, первым днём новой эры, и спустя годы он будет гордиться своей сегодняшней ролью. Даже если роль была мрачной. В конце концов, иные могут играть лишь злодеев.

- О судьбы. - Рядом с ним насмешливо скривила губу Шайло. - Да на кого она похожа? Золотой, блядь, подсвечник. Вся насквозь подставная, позолоченная, чтоб гниль скрыть.

- А по-моему ничего так выглядит. - Шенкт и впрямь обрадовался, видя её до сих пор живой, шествующей на чёрном коне во главе ослепительно роскошной колонны. Герцог Орсо может и в самом деле кончен. Его народ салютует новому вождю, его дворец в Фонтезармо окружён и осаждён. Ничто из этого нисколечки не меняло дела. У Шенкта была работа, и он доведёт её до конца, какого угодно горького. В точности как всегда. В конце концов, некоторым пьесам подходит лишь плохая концовка.

Муркатто приближалась верхом, с упёртой решимостью сосредоточив взгляд прямо перед собой. Шенкту уж очень хотелось оттерев толпу шагнуть вперёд, улыбнуться и протянуть ей руку. Но здесь собралось слишком много зрителей, собралось слишком много стражи. Уже скоро миг, когда он поприветствует её лицом к лицу.

А покамест, пока мимо ступал её конь, он стоял и напевал про себя.

Столько народу. Их не сосчитать. Дружелюбный попробовал, и ему стало плохо. Внезапно из толпы выскочило лицо Витари, рядом с тощим мужчиной с короткими, блеклыми волосами и вымученной улыбкой. Дружелюбный приподнялся в стременах, но полощущееся знамя застило его взор и те исчезли. Его ослепило мельтешение тысячи других лиц. Вместо них он стал рассматривать шествие.

Если б они были в Безопасности, и Муркатто с Трясучкой были арестантами, Дружелюбный безо всяких сомнений определил бы по выражению лица северянина, что тот хочет её убить. Но это, более чем жаль, не Безопасность и здесь нет понятных Дружелюбному правил. Особенно раз в дело замешана женщина, ведь все они для него чужестранки. Наверное Трясучка её любил, и тот взгляд голодной ярости - как раз то, как любовь и выглядит. Дружелюбный знал, что они трахались, в Виссерине наслушался их вдоволь. А теперь, она должно быть трахается с великим герцогом Осприи - он был практически в этом уверен, хотя и не мог понять, что это меняет. Тут для него начинался тёмный лес.

Дружелюбный впрямь совсем не понимал еблю, а уж тем более любовь. По его возвращении в Талинс, Саджаам порой брал его с собой к шлюхам, и утверждал, что это награда. Отвергать награду казалось невежливо, сколь бы мало он её ни желал. по началу у него плохо получалось сохранять твёрдость члена. И даже позже, главное наслаждение от возни доставлял счёт числа тычков, прежде чем всё закончится.

Он попытался утихомирить свои разгулявшиеся нервы пересчитыванием цоканий копыт лошади. Походу лучше всего ему не встревать в щекотливые ситуации, оставить при себе беспокойства и позволить событиям течь своим чередом. Если Трясучка и убил бы её, Дружелюбному в общем-то один хер. Веришь, нет, полно народу мечтает её убить. Так и происходит, когда ты строишь из себя невесть что.

Трясучка чудовищем не был. Просто его уже достало.

Достало выставлять себя придурком. Достало, когда собственные добрые намерения ебут хуем в сраку. Достало перетирать себя из-за совести. Достало переживать из-за переживаний других. А самое главное до чёрта достало чесать свою морду. Он скорчил рожу вонзаясь ногтями в шрамы.

Монца была права. Пощада и трусость одно и тоже. Никто не награждал за добрые намерения. Ни здесь, ни на Севере, нигде. Жизнь - злая сволочь, и даётся тем кто берёт что захочет. Правда на стороне самых безжалостных, самых коварных, самых кровавых, и то как все эти мудаки её славят лишь подтверждает это. Он видел как она медленно проезжает впереди, на своём чёрном коне, с ветерком топорщатся волосы. Так или иначе, она во всём права.

И он собирался её убить, собственно только за то, что она трахается с кем-то ещё. Он представлял как закалывает её, зарубает её, режет её десятью разными способами. Он представлял отметины на её рёбрах и как он нежно просунет между ними лезвие. Он представлял порезы на её шее, и как его ладони точно лягут в их выемки и задушат её. Он думал, как будет здорово прижаться к ней ещё раз, в последний раз. Необъяснимо, почему ему приходилось столько раз спасать ей жизнь, рискуя при этом собой, чтобы сейчас размышлять как лучше эту жизнь оборвать. Оказалось правдой то, что говорил ему Девять Смертей - между любовью и ненавистью лишь лезвие ножа. Трясучка знал сотню способов убить женщину, и все они делали её одинаково мертвой. Вопрос представляло - где и когда. Она теперь всё время начеку, ждёт предательского кинжала. Может и не от него, но отовсюду. Их дохрена и помимо него, уж ему ли не знать. Рогонт всё понимал и оберегал её, как скряга свои запасы. Она нужна ему, привлечь все эти толпы на его сторону, и его люди постоянно на страже. Итак Трясучке оставалось ждать, и выбирать время. Но он вполне готов выказать терпение. Как сказала Карлотта - ничего путного не выйдет... в спешке.

- Держись поближе к ней.

- А? - Никто иной как великий Рогонт, ехал по его слепую сторону. Трясучка с трудом сдержался не расквасить кулак об его насмешивую, смазливую харю.

- У Орсо по прежнему есть друзья, здесь. - Глаза Рогонта нервно зыркнули поверх толпы. - Агенты. Убийцы. Повсюду опасно.

- Опасно? С виду тут всё так праздично.

- Ты сейчас пытаешься нас позабавить?

- Даже не приступал. - Трясучка выражал сейчас такую расслабленность и небрежность, что Рогонт не смог бы определить, издевается он или нет.

- Держись поближе к ней! Тебе положено быть телохранителем.

- Я знаю, кто я. - И Трясучка одарил Рогонта широчайшей из ухмылок. - Не ссы. - Он ударил в бока лошади и вырвался вперёд. Поближе к Монце, как тот и велел. Вполне поближе, чтоб заметить её напрягшуюся скулу. Вполне поближе, в общем-то, чтоб двинуть секирой и раскроить ей череп.

- Я знаю, кто я, - прошептал он. Он не был чудовищем. Просто его уже достало.

Шествие наконец-то подошло к концу в самом сердце города, на площади перед Домом Сената. Крыша громаднейшего здания обрушилась много веков назад, мраморные ступени потрескались и поросли сорняком. Барельефы забытых богов на исполинском фронтоне стёрлись до неразберихи выпуклостей, насестов для легиона говорливых чаек. Десять поддерживающих его огромных колонн с виду держались лишь на честном слове, окрашенные протёками, облепленные обрывками старых объявлений. Но могучий пережиток древних времён до сих пор умалял убогие в своём тщеславии окружающие сооружения-выскочки, прославляя ушедшее величие Новой Империи.

Подиум из щербатых блоков выдавался начиная от ступеней, в затопившее площадь людское море. В одном из углов, в четыре человеческих роста, стояла изъеденная ветрами статуя Скарпиуса, дарующего миру надежду. Его простёртая рука отломилась у запястья несколько сот лет назад и, как самый вопиющий и образный пример ситуации в Стирии, никто не потрудился её восстановить. Перед статуей, на ступенях, у колонн - стояли стражники. Они носили на плащах чёрный талинский крест, но Монца прекрасно понимала, что это люди Рогонта. Пускай Стирии предназначено стать единой семьёй, но солдат в осприйском голубом здесь могли встретить не слишком восторжено.

Она соскочила с седла и зашагала по узкому проходу сквозь толпу. Люди напирали на стражников, кричали ей, умоляли благословить. Как будто прикосновение к ней принесёт им какую-то пользу. Покамест особо не принесло никому. Она безоглядно смотрела вперёд, только вперёд, от туго сжатых челюстей ломило скулы. Ожидала клинка, стрелы, дротика, что принесут ей конец. С удовольствием убила бы за сладкое забытье затяжки, хотя пыталась завязать и с затяжками и с убийствами.

Пока она поднималась по ступеням, над ней нависал Скарпиус, морща уголки своих покрытых лишайником глаз, будто бы говоря - неужто у них не нашлось кого-нибудь получше этой суки? Позади него вздымался чудовищный фронтон, и она представила, а что если в этот самый миг сотне тонн балансирующего на тех колоннах камня наконец взбредёт в голову рухнуть и разом смести всех стирийских предводителей, и её вместе с ними. Не малая её часть надеялась что так и будет, и это тяжкое мытарство побыстрее закончится.

Стайка отцов города - в смысле самых ушлых городских прохиндеев - нервно кучковалась на середине помоста, потея под баснословно дорогущей одеждой, голодно глядя на неё, как гуси на миску сухарей. Когда они с Рогонтом приблизились, старейшины поклонились, в унисон мотнув головами. Наводя на мысль, что они репетировали заранее. Это почему-то разозлило её больше всего.

- Поднимайтесь, - прорычала она.

Рогонт протянул руку. - Где венец? - Он щёлкнул пальцами. - Венец, венец!

Стоящий первым горожанин выглядел дурной карикатурой на мудреца - нос крючком, снежная борода и скрипящий глубокий голос из - под шляпы зелёного фетра, смахивающей на перевёрнутый ночной горшок. - Мадам, меня зовут Рубин. Меня выдвинули говорить от имени города.

- Я Скавье. - Пухлая женщина, чей лазоревый корсет выставлял на показ устрашающе безмерное декольте.

- А я Груло. - Высокий, стройный мужчина, лысый как ягодица, едва ли не оттолкнул Скавье плечом.

- Двое наших самых крупных торговцев, - пояснил Рубин.

Для Рогонта это значило мало. - И?

- И, с вашего соизволения, ваша светлость, мы надеялись обсудить некоторые детали мероприятия...

- Да? Не тяните!

- Что касается титулования, мы надеялись немного отойти от аристократии. "Великая герцогиня" несколько отдаёт тиранией Орсо.

- Мы надеялись... - осмелился вставить Груло, взмахнув пошлым перстнем, - как-то отразить полномочия простого народа.

Рогонт скорчил Монце рожу, будто сами слова "простого народа" имели привкус мочи.

- Полномочия?

- Быть может избранный президент? - предложила Скавье. - Первый гражданин?

- В конце концов, - вставил Рубин, - предыдущий великий герцог, всё ещё технически... жив.

Рогонт скрежетнул зубами. - Его обложили в Фонтезармо, в дюжине миль отсюда, как крысу в норе! Вопрос лишь времени, когда он предстанет пред правосудием.

- Но вы поймите, что буква закона может послужить затруднением...

- Буква закона? - Рогонт говорил разъярённым шёпотом. - Скоро я стану королём Стирии, и среди тех, кто меня коронует должна быть великая герцогиня Талинская! Я буду королём, понятно вам? Гнёт буквы закона для других людей.

- Но, ваше великолепие, это могут расценить как несоответствие...

Для человека с репутацией чрезмерного запаса терпения, за последние несколько недель оно стало заканчиваться у Рогонта крайне быстро. - Насколько большим несоответствием станет, если я, скажем, повешу вас? Здесь. Сейчас. Вместе со всеми мерзавцами-уклонистами этого города. Пока будете болтаться, сможете поспорить друг с другом о процедурах закона.

Угроза растекалась между ними в долгом, неприятном молчании. Монца оперлась на Рогонта, остро ощущая на себе великое множество глаз. - Нам бы сейчас не помешало немножко сплочённости, правда? У меня предчувствие, что повешенье расценят неправильно. Давайте просто всё проведём до конца, хорошо? А потом все сможем полежать закрыв глазки.

Груло осторожно прочистил горло. - Разумеется.

- Долгая беседа завершилась там, откуда мы начали! - огрызнулся Рогонт. - Давайте сюда чёртов венец!

Скавье извлекла тонкий золотой ободок. Монца медленно повернулась лицом к толпе.

- Народ Стирии! - Взревел Рогонт за её спиной. - Дарую вам великую герцогиню Монцкарро Талинскую! - Почувствовалось лёгкое давление, когда он опустил обруч ей на голову.

И вот так просто её вознесли к головокружительным высотам власти.

С лёгким шелестом все преклонили колена. Тишина затопила площадь, она даже расслышала как чиркают и хлопают крыльями птицы наверху фронтона. Она даже расслышала брызги, когда неподалёку от неё упал помёт, пачкая древние камни белыми, чёрными и серыми точками.

- Чего они ждут? - Прошипела она Рогонту, изо всех стараясь не шевелить губами.

- Речь.

- Я?

- Кто ж ещё?

Волна сбивающего с ног ужаса окатила её. Судя по толпе, у них было численное преимущество раз этак в пять тысяч. Но её не оставляло предчувствие, что как первое действие в качестве главы госдарства, паническое бегство с подиума могут неправильно расценить. Поэтому она неторопливо и как никогда в жизни твёрдо шагнула вперёд, пытаясь привести в порядок разбредающиеся мысли, откопать слова которых у неё не было за тот кусочек времени, который у неё был.

Она прошла сквозь великую тень Скарпиуса и вышла под свет дня, и море лиц открылось перед ней, потянулось к ней, упоённо таращив глаза. Их рассеянный ропот, перешёл сперва во взволнованный шелест, потом в зловещую тишину.

- Я никогда не была склонной... - Её голос оказался жалким писком. Ей пришлось прокашляться, сплюнуть через плечо и осознать, что плевать определённо нечем. - Я никогда не была склонной произносить речи! - Уж это-то очевидно. - Скорее браться за дело, чем о нём рассуждать. Наверное потому, что росла крестьянкой. Сперва мы разберёмся с Орсо! Избавимся от этой гадины. Затем... ну... затем бои закончатся. - Странный шепоток пробежался сквозь коленопреклонённую толпу. Без улыбок, это уж точно, зато с рассеянными, мечтательными взглядами, затуманенными глазами. Несколько голов кивало. Её поразило томящееся, нарастающее напряжение в её собственной груди. Прежде она никогда по настоящему не задумывалась, о том что хочет завершить бои. Она никогда ничем иным не занималась.

- Мир. - И тот притихший шепоток вновь всколыхнул площадь. - У нас будет собственный король. Вся Стирия промарширует в едином строю. К концу Кровавых Лет. - Она подумала о пшенице на ветру. - Быть может у нас получится растить урожай. Не могу обещать вам лучшей жизни, потому что, ну, она такая какая есть. - Она неуклюже посмотрела на ноги, перемещая вес с одной на другую. - Но я обещаю приложить к этому все свои силы, чего бы мне это не стоило. Давайте выберем достижимые для каждого цели, и посмотрим, как пойдут дела. - Она перехватила взгляд старика, со слезами на глазах и трясущимися губами безотрывно глядящего на неё, прижимая к груди шляпу.

- Вот и всё! - выпалила она.

Любой нормальный человек в такой тёплый денёк оделся бы полегче, но Муркатто, с характерным упрямством, выбрала латный и, как оказалось, до смешного пышный доспех. Следовательно, единственной возможностью Морвеера было избрать целью её незащищённое лицо. Тем не менее, меньшая мишень представляла лишь больший и более почётный вызов его возвышенному искусству меткости. Он выдохнул полной грудью.

К его ужасу, в ключевой момент она сдвинулась и опустила взгляд на помост. Игла на тончайший волос разминулась с её лицом и сверкнула на фоне одной из колонн древнего Дома Сената.

- Вот падла! - зашипел он через мундштук духовой трубки, уже нашарив в кармане ещё один заряд, снимая с него колпачок и тихонько просовывая его в ложе.

И тут снова случился приступ невезения, которое обильно мучило Морвеера с самого рожденья. Как только он приложил губы к трубке, Муркатто оборвала своё неумелое ораторство формальным "Вот и всё!". Толпа разразилась восхищёнными аплодисментами, и его подтолкнул под локоть какой-то мужлан, восторженно хлопающий рядом с затенённым дверным проёмом, где таился Морвеер.

Смертоносный снаряд отклонился далеко от цели и канул в напирающую толпу у помоста. Мужик, чьи дикие жесты несли ответственность за промах выстрела, огляделся. Его широкое, небритое лицо скривилось от подозрения. Внешность у него была как у рабочего - руки-глыбы, пламя человеческого интеллекта едва тлеет в освинелых глазках.

- Эй, что это ты...

Проклятье рабочему классу, морвееровское покушение оказалось полностью сорвано. - Мои глубочайшие извинения, можно вас попросить подержать вот это?

- Э? - Мужик уставился на духовую трубку, внезапно вложенную прямо в его мозолистые руки. - А! - Когда Морвеер кольнул его зяряженной иглой в запястье. - Какого хрена?

- Преогромнейшая благодарность. - Морвеер забрал трубку и вместе с иглой сунул её в один из мириадов потайных кармашков. Подавляющему большинству людей требуется уйма времени, чтоб по настоящему прийти в ярость, обычно вследствие предсказуемого ритуала нагнетания обстановки угрозами, оскорблениями, вызывающим видом, толчками и так далее. Мгновенно действовать им абсолютно чуждо. Вот и толкальщик под локоть только сейчас начал выглядеть взаправду злым.

- Эй! - Он поймал Морвеера за отворот. - Ты... - Взгляд стал отсутствующим. Он покачнулся, моргнул. У него вывалился язык. Морвеер схватил его под руки, задыхаясь под внезапным весом покойного, когда у мужика подкосились колени. И страдая от приступа боли в пояснице, уложил того на землю.

- Он жив? - буркнул кто-то. Морвеер поднял взгляд чтобы увидеть полудюжину не отличающихся разнообразием мужчин, угрюмо его разглядывающих.

- мы тут пивка перебрали! - Сквозь шум прокричал Морвеер, добавляя фальшивый смешок. - И мой спутник оказался совершенно невменяем.

- Невме-что? - произнёс один.

- Пьян! - Морвеер придвинулся ближе. - Он так, так гордился тем, что великая Талинская Змея теперь хозяйка наших судеб! А мы разве нет?

- Айе, - пробормотал один, полностью сбитый с толку, зато частично смягчившийся. - Правь, Муркатто! - нелепо завершил он к одобрительному похрюкиванию своих обезьяноподобных сотоварищей.

- Рождена среди нас! - прокричал другой, потрясая кулаком.

- О, воистину. Муркатто! Свобода! Надежда! Долой замшелую... глупость! Пора, друг! - Морвеер закряхтел от усилий, затаскивая большого человека, теперь большой труп, в тень крыльца. Сморщился, разгибая сведённую спину. Затем, раз остальные больше не обращали на него внимания, скользнул в толпу, всё ёщё кипя от негодования. В самом деле невыносимо, что эти слабоумные могут так вдохновенно приветствовать женщину которая родилась вовсе не с ними, а на клочке заросшей кустарником пустоши на самом краю талинской территории, где, как всем известно, границы менялись постоянно. Жестокая, коварная, лживая, соблазнительница учеников, убийца без разбору, шумно творящая блуд крестьянка, воровка без крупицы совести, чьи командирские качества заключались лишь в суровом виде, паре побед над некомпетентными соперниками, вышеупомянутой слонности к незамедлительным действиям, падении с горы и случайного дара пригожего личика.

Волей-неволей ему сейчас как и раньше, подумалось о том, что симпатичным жить несоизмеримо легче.

Дата добавления: 2015-08-18