Вторник.

Сегодня маму вызвали в школу. Я нечаянно сломал скелет в кабинете биологии. Не сам сломал, а меня Витька толкнул. Я на него спиной налетел, оглянулся – а скелет и рассыпался. Я даже не представлял, что он такой слабенький. Мама вела меня в школу за ручку, как маленького. По дороге она спрашивала меня, что я натворил. Я рассказал, как было. Мама сказала, что тогда я не виноват, виноват Витька. И ещё она спросила, кто из одноклассников видел, что меня толкнули. Я сказал, что никто не видал. В классе мы были только двое, а учитель биологии вошёл, когда я на полу лежал с разбросанными костями. Витька успел убежать, и его не заметили. Конечно, мне никто не поверил. Разве что мама.

А потом случалось совсем непонятное: в кабинете биологии мама схватила меня за шиворот и стала кричать, что она до инфаркта доведу, что она с меня шкуру спустит, что я – настоящий паразит, которого неизвестно как земля носит. Я совсем ничего не понимал, потому что она же сама сказала, что я – не виноват! Учитель биологии вдруг бросился к нам, оттащил маму в сторону и сказал, что «ничего страшного», что он не собирается требовать возмещения убытков, что он только хотел, чтобы родители знали, чем занимается их сын…

Я ревел, как белуга. Когда мы выходили из школы, мне было очень стыдно, потому что каждый видел, что я плачу. Однако мама как будто этого не замечала. Когда мы вышли в город, она сказала, что купит мне мороженное. Сказала, что всё кончилось хорошо. Я совершенно растерялся: как это так? Ведь совсем недавно она говорила, что я – оболтус, и что как меня земля носит? Но мама сказала, что так надо. Теперь нам не придётся платить на скелет. А скелеты стоят дорого.

Мороженное, наверное, было вкусным, но чего-то мне оно показалось горьким.

Среда.

Я думал, что вчера у меня был плохой день, но это оказалось не так. Сегодня ещё хуже. Сегодня поругались мама с папой. С утра они кричали друг на друга, и это было ещё ничего. Я пошёл в школу, надеясь, что когда вернусь, они помирятся. Но, когда я пришёл, в доме была тишина. Это самое страшное – когда дома тишина. Это ещё страшнее, чем когда они ругаются. Потому что когда ругаются, это значит, они ещё слышат друг друга. А когда молчат, значит, дело совсем плохо. Папа смотрел телевизор, мама, наверное, сидела в своей комнате. Она всегда сидит в своей комнате, когда родители ругаются.

Когда я вошёл, папа сразу поинтересовался, как у меня дела в школе. Обычно он никогда этого не спрашивает, потому что школьными делами заведует мама. Потом он спросил, не нужно ли мне что-нибудь. Мне очень нужен был фонарик на динамике к велосипеду, такие как раз появились в «Спорттоварах». Но я сказал, что не надо. Когда папа с мамой ругаются, они всегда такие ненастоящие, и их доброта тоже какая-то ненастоящая. И если пользоваться этой добротой, то потом как-то нехорошо. Как будто кого-то предаёшь. А предавать ведь плохо.

Потом папа сказал, что на выходные свозит меня в цирк. Или на рыбалку. В другие время меня это обрадовало бы, но сегодня – нет. Потому что если я поеду с папой, мама, конечно, обидится и на меня и скажет: «Иди со своим любимым папочкой». Несправедливо и обидно, потому что я – то с ней не ругался.

Я направился на кухню, и тут меня позвала мама. Конечно, она слышала, что я пришёл домой, но позвала только теперь, когда я вышел от папы. Мне стало совсем нехорошо. Потому что сейчас начнётся «перетягивание». Это когда папа тянет меня в одну сторону. А мама – в другую. Сейчас мама скажет, что на выходные мы поедем к тёте Вале, у которой есть новая «Волга». Она знает, что я люблю кататься на машине. Только и кататься мне не хочется, потому что она специально это говорит, чтобы я не поехал с папой.

Я так и знал, – мама спрашивает, хочу ли я ехать к тёте Вале. Я сказал, что не знаю, потому что мне болит голова. Соврал, конечно, но если так дело пойдёт дальше, голова и правда разболится.

Когда я опять оказался в зале, папа посмотрел на меня с весьма довольным видом, зачем-то погладил по голове и даже похвалил за то, что я такой хороший. Чего это я вдруг стал хорошим, не совсем понятно. Но наш разговор с мамой он, конечно, слушал. Конечно, приятно, когда тебя хвалят, но всё равно как-то на душе тоскливо.

И вдруг папа сказал, что купит мне роликовые коньки. Я видел их в «Культтоварах», коньки – просто блеск! Таких не было ни у кого в классе. Удержаться было просто нельзя, и я бросился папочке на шею. Он сказал, что мы пойдём с магазин сейчас же.

Я сразу же бросился одеваться, и в спешке даже забыл шапку. Мы уже почти вышли из дому, как вдруг из комнаты появилась мама. Она скрестила руки на груди, и я понял, что сейчас будет скандал. Стало совсем не по себе. Мама начала кричать, что «он» – это значит, папа, совсем не имеет совести, что он не только редкая бестолочь, но ещё и преступник: что он выпихивает родного ребёнка на улицу раздетого, несмотря на то, что у него (это значит, у меня) болит голова. Оправдывался, но как-то не очень активно. Странный был это скандал: мама не смотрела на папу, а папа – на маму. Нечестный скандал. Потому что ругались они, а без коньков остался я. Была, конечно, надежда, что папа сейчас уговорит маму, что они помирятся, и всем будет хорошо. И папе, и маме, и мне – потому что они будут снова вместе и что папа купит мне коньки. А может быть, мы с мамой поедем к тёте Вале. А с папой – в цирк. Потому что если они помирятся, то можно будет договорится поехать вместе. И не будет обид. Впрочем, можно и без коньков. Можно и без цирка. И без тёти Валиной «Волги». Пусть только помирятся.

Только они не помирились. Мама потащила меня на кухню, кормить, хотя какое там есть! Мне ничего не лезло в горло. Меня душили слёзы.

Дата добавления: 2015-08-18