Какие замечательные ребята!..

Поздненько вернулись мы с рыбалки, но на следующий день Юра поднялся очень рано — еще и следы от утреннего стада на дороге не выбило, не затянуло пылью.

— И чего не спится? Чего вскочил как угорелый? — сердито выговаривала ему мама.

— Не простил бы себе — проспать такое утро. Отец-то, думать надо, давно уже на ногах?

— Так ему, старику, что... У стариков сон беспокойный. Кур кормит.

Юра выпил кринку молока.

— Космическая пища. Понимаешь, мама, сегодня я должен перед школьниками выступать. Волнуюсь чего-то...

— И-и, выступишь. Много ли им надо...

— Много, много, мама. Волнуюсь ведь, а? Вот штука.

Позвонил Лев Михайлович, сказал, что в школе нет подходящего помещения, а встретиться с космонавтом хотят учащиеся и других школ, и потому встреча состоится в городском Дворце культуры.

Юра положил трубку.

— Вот видишь, сколько их будет. Растерзают они меня.

Он с особенной тщательностью гладил брюки и рубашку, заглянул в зеркало — ладно ли висят ордена.

— Ну, пошел я...

Мы столкнулись с ним на пороге.

— Понимаешь, Валентин, встреча во Дворце культуры, а я все же в школу хочу зайти. Хочется в своем классе за партой посидеть.

— Проводить тебя?

Он улыбнулся чуть смущенно.

— Ты, Валь, лучше прямо во Дворец приходи. Не обижайся только — блажь такая накатила: хочу побыть в классе один, совсем один.

Он шел в школу, рассчитывая, что в этот ранний час — не было еще и восьми — она пуста, что никого, кроме сторожа, он там не застанет. И ошибся — школа гудела от ребячьих голосов, пионеры в белых рубашках и красных галстуках сновали из класса в класс. Давно ли сам он был таким — и юрким, и шустрым, и застенчивым? Завидев его, ребята закричали восторженно и радостно, обступили сразу и повели в учительскую. А учительская тоже переполнена.

— Я так и думал,— сказал ему Лев Михайлович,— так и думал, что не усидишь ты дома, придешь раньше. Но, оказывается, не один я так думал.

Лев Михайлович провел Юру в физический кабинет. В маленькой комнате, и без того тесной, повернуться негде было от обилия приборов.

— Кое-что за эти годы приобрели,— рассказывал Лев Михайлович.— Кое-что ребята сами сделали. А это вот узнаешь?

Он вытащил откуда-то из-за шкафа модель самолета с бензиновым моторчиком — одну из тех моделей, что двенадцать лет назад мастерили они, шестиклассники, под наблюдением учителя.

— Все возвращается на круги своя,— сказал Юра и долго держал игрушечный самолетик в руках. Кто знает, о чем думал он в эти минуты, кто знает... Лев Михайлович рассказывал, что больше в физическом кабинете не обменялись они ни единым словом.

Посидел он и за партой в своем бывшем классе, в одиночестве посидел.

...Потом была торжественная линейка у Дворца культуры, где Юре, почетному пионеру, повязали красный галстук, а когда линейка кончилась, ребята стремительно ринулись в зал. Никакие уговоры и окрики вожатых, никакие призывы к дисциплине и порядку не могли удержать их на месте — все спешили устроиться в первых рядах, поближе к сцене, к президиуму. К космонавту поближе.

По-моему, Юра даже немного оробел, когда увидел великое множество раскрытых, устремленных на него ребячьих глаз — это нетерпеливое предвкушение близкого разговора с человеком, на которого теперь так хотелось походить всем мальчишкам и девчонкам.

— Ну что я должен сказать им? — развел он руками, обращаясь к Беспалову.— Ведь их громкие слова не убедят, надо какие-то особенные найти.

— Ты не волнуйся,— пытался успокоить его Лев Михайлович.— Что и как говорить, сейчас станет ясно. Ребята такой народец — сами подскажут. У них к тебе тысяча вопросов.

Так оно и вышло: вопросов у ребят оказалось столько, что, если бы привести все их здесь, если бы и Юрины ответы на них привести, много новых страниц прибавилось бы в книге.

У меня сохранилась стенографическая запись этой беседы Юры с пионерами, но она, к сожалению, оставляет желать лучшего — слишком уж суха, чрезмерно документирована. Лучше я попробую рассказать все так, как мне запомнилось.

Вот поднимается с места мальчуган лет десяти-одиннадцати, заикаясь от волнения, спрашивает:

— Юрий Алексеевич, а вам страшно было в космос лететь?

Зал негодующе гудит. Ребята несогласны: разве может чего-нибудь бояться космонавт?

— Во дал! — слышатся голоса.

— Сядь, Санек, не болтай глупости...

Юра — он вышел из-за трибуны, стоит у самого края сцены — улыбается, поднимает руку, призывая ребят успокоиться.

И говорит то, чего большинство никак не ожидало услышать.

— Пожалуй, страшновато было, ребята. Я думаю, что людей, которые ничего бы не боялись, на свете нет. Тут ведь что главное: уметь перебороть в себе страх. Так вот, когда мне стало страшновато, я сказал себе: стоп! Успокойся! Возьми себя в руки! Проверь, как ты подготовился, как подготовлена техника. Раз ты идешь на дело, которое очень нужно Родине, значит, не имеешь права, не должен бояться. Вы согласны со мной, ребята?

— Согласны,— дружно отвечает зал.

И новые сыплются вопросы:

— Юрий Алексеевич, как можно стать героем?

— Каким должен быть настоящий человек?

— Кому из героев или великих людей вы подражаете?

Юра, что называется, разговорился — обстоятельно отвечает на каждый вопрос и непременно с шуткой, с какими-нибудь веселыми подробностями. И ребята вместе с ним дружно смеются каждой шутке, а беседа становится совсем товарищеской.

— Вы были пионером, Юрий Алексеевич?

— А как же! Был, конечно, был. И знаете, ребята, все самое лучшее в моем детстве связано с этими годами. У нас очень хорошая организация была. Мы и в художественой самодеятельности выступали, и в дальние походы ходили, и сено убирать помогали колхозу. А еще — строили модели планеров и самолетов, читали вместе книги о Чкалове, о летчиках-героях. Тогда, ребята, и задумал я стать летчиком. Из вас многие хотят быть летчиками?

— Многие,— слышны голоса.

— Все хотим! — кричат из зала.

Юра улыбается. Конечно, в этот день всем ребятам, кто пришел на встречу с ним, хотелось обязательно стать летчиками.

— Есть замечательная мысль,— вполголоса говорит мне Лев Михайлович.— Надо создать школу юных космонавтов, и Юрия Алексеевича попросить шефствовать над нею. В Гжатске такая школа должна быть обязательно. Как думаешь, согласится Юра взять шефство?

— Вам виднее,— отвечаю я.— Ваш ученик, все-таки... Думаю, согласится. А вы спросите у него сейчас. При всех спросите... Тут-то он не сможет отказать...

— Так и сделаем,— хитро щурит глаза Беспалов.

Подняла руку худенькая девочка в веснушках — она сидела в первом ряду.

— Юрий Алексеевич, можно вас спросить: а мы... а женщины в космос будут летать?

Вот когда наступила в зале тишина. По-моему, не только девочки — сверстницы пионерки, задавшей вопрос, но и взрослые наставницы их, вожатые отрядов и дружин, с волнением ждали, что же ответит космонавт. Ждали ответа, затаив дыхание, и мальчики. Только один, побойчее других, не выдержал:

— Еще чего выдумали!.. Девчонки — в космос!..

— А я уверен, что полетят. Наверняка полетят,— ответил Юра.

Ох какие после этого загремели в зале аплодисменты, как долго не утихали они.

А на вопрос, о чем он мечтает, Юра ответил:

— О многом. Мечтать должен каждый. Владимир Ильич Ленин призывал учиться мечтать, потому что без мечты нет движения вперед. И главная моя мечта — еще и еще летать в космос.

Встреча со школьниками, с красногалстучной ребятней высветлила его изнутри. Я смотрел на Юру и видел, как по-хорошему взволнован и растревожен он.

Мы возвращались домой, и он не уставал повторять:

— Какие замечательные ребятишки растут, какие великолепные мальчишки и девчонки!

Он очень любил детей.

Опережая события, скажу, что школа юных космонавтов, мысль о которой родилась во время этой встречи во Дворце культуры, вскоре была создана в Гжатске. Руководил этой школой Лев Михайлович Беспалов — первый «летный» наставник Юры.

И сохранились десятки любительских фотографий, на которых Юра снят в окружении юных «космонавтов». Теперь уже эти ребята окончили и среднюю школу, и институты. И как знать, может быть, кто-то из них сейчас уже на пути к тем тропинкам в Звездном городке, по которым ходил наш Юра.

«Работаем как все…»

А вот в Клязьму, в дом своей тетки Марии Тимофеевны, Юра попал раньше, нежели в Гжатск. Было это, вспоминает Надя Щекочихина, второго мая, то есть сразу же по его возвращении из Чехословакии.

День стоял хороший, теплый, легкие облака там и тут пятнали небо... Надя сидела в комнате — кормила годовалого сына. Домашние работали во дворе — вскапывали землю под грядки. Вдруг раздался крик:

— Надя, приехал! Юра наш приехал!

Надя тотчас выбежала во двор.

Он не один приехал — с Валентиной и, что сразу бросилось всем в глаза, одет был в гражданское: легкое габардиновое пальто, популярные в то время остроносые туфли.

Кто-то не удержался — заметил вслух: — Юра, туфли-то на тебе какие модные!

— Да вот, пришлось надеть,— явно чувствуя себя не в своей тарелке, тихо отозвался он и, смущенный направленными на него взглядами, сбросил пальто, выхватил у кого-то из рук лопату, с маху воткнул ее в землю.— А ну, кто хочет силами помериться?

Каждый квадратный сантиметр крохотного участка, каждый уголок во дворе дома были знакомы ему до мелочей: ремесленником, десять — двенадцать лет тому назад, усердно вскапывал он эту же землю... И теперь Юра ожесточенно налегал на лопату, рискуя испортить модные ботинки. Однако у родственников трудовой энтузиазм космонавта одобрения не вызвал: им не терпелось увести его в квартиру, усадить за стол, тем более что день — праздничный, и так хочется послушать о полете на «Востоке». Двенадцатого апреля видели его на экране телевизора, четырнадцатого — встречали во Внукове, но то все — издали, на расстоянии. А тут — рядом, собственной персоной.

Снедаемые жадным любопытством, отняли у Юры лопату, под руки повели в избу.

Однако укрыться в четырех стенах не удалось. Слух о том, что в поселок приехал космонавт, с быстротой молнии обежал все улицы и переулки. Тут многие знали Юру, помнили его и в гимнастерке ремесленника, и в черной шинели учащегося индустриального техникума, и в тужурке военного летчика...

Перед крыльцом теткиного дома собралась огромная толпа: все хотели увидеть и услышать космонавта, ведь не прошло еще и трех недель после полета. Какие-то добры молодцы прикатили к дому — под веселые подначки и понукания — громадный камень. И где они разыскали такой? Юрия попросили подняться на этот, как в шутку выкрикнули из толпы, «постамент» и сказать речь.

Он и сказал о том, что благодарен Клязьме за то тепло, которым был одарен в своем детстве и отрочестве.

Слушатели были в восторге, но, разумеется, речь показалась им чересчур лаконичной. Посыпались вопросы, все те же — о самочувствии на орбите, о том, когда полетит следующий, и о том, сколько у нас космонавтов, и годится ли его «Восток» для новых полетов?

— Годится,— с уверенностью ответил Юра.— К такому выводу единодушно пришли ученые, знатоки, и об этом написано во всех газетах. Космонавтов у нас достаточно — об этом тоже в газетах пишут, и мой «Восток» — не единственный корабль, пригодный для выхода на орбиту.

После этого выступления атаковали Юру любители автографов. За стол он садился усталый, но шутить не перестал.

— Голодный я, боюсь, не прокормите.— И, вздохнув, признался: — Там, на орбите, и думать не мог, что будет все это: митинги, речи, выступления. А зачем оно? Мы же работаем, как все работают. Надо бы потише, поскромнее...

Подмигнул Александру — мужу Нади:

— Щавелем с грядки будешь угощать? Или цветами?

И все за столом рассмеялись, поняв, о чем идет речь. На одной из грядок домашнего огорода каждую весну поднимался, ярко зеленел щавель. И однажды, случилось за год до полета в космос, Юра и Валя рвали этот щавель, а Саша взял да и сфотографировал их. В апреле 1961 года снимок опубликовала одна газета, снабдив его таким примерно лирическим текстом: может, и там, на орбите Земли, космонавту вспомнилось, как во время отдыха собирали они с женой цветы... А рвали-то не цветы — рвали щавель в суп.

Да так ли уж это существенно: цветы или щавель?

Дата добавления: 2015-08-18