На Красной площади

После не очень долгих по времени торжеств в аэропорту поехали на Красную площадь, где был назначен митинг. Машины двигались по улицам, запруженным толпами людей. В глазах рябило от флагов, плакатов, транспарантов. Лозунги отличались лаконичностью и запомнились надолго: «Мы — первые в космосе!», «Гагарин, ура!», «Наша взяла!», «Чур, я второй!»... Москвичи спешили на Красную площадь, тут и там звенели гармоники, плясали и пели на мостовых.

«Вот так в сорок пятом было, в день победы»,— сказал наш водитель.

Митинг на Красной площади длился более трех часов — не уложился в рамки загодя разработанного сценария. Да и в каком сценарии можно предугадать это ликующее, не знающее устали шествие людей, желающих увидеть и услышать космонавта?! В колонне демонстрантов прошли молодые летчики. Поравнявшись с Мавзолеем, они вдруг подхватили на руки одного офицера из своих рядов, подняли над головами. Юра улыбнулся, помахал летчикам рукой. Мы, конечно, ничего не поняли: мало ли кто и как выражает свою радость, свой восторг. А позже стало известно, что эти молодые офицеры, лейтенанты и старшие лейтенанты — все из отряда космонавтов, и над головами демонстрантов проплыл в те минуты тот, кому предстояло выходить на околоземную орбиту вторым. Герман Титов.

Когда наконец мы смогли покинуть трибуны, нас проводили в Кремль. А Юрий Алексеевич, сказали нам, пошел в Мавзолей: до этого дня ему не приходилось еще видеть Владимира Ильича...

Потом он присоединился к нам, и — на какое-то время — остались мы одни, в семейном своем кругу. Наперебой рассказывали Юре о том, как услышали о его полете, что пережили в этот день. И он не умолчал о своих ощущениях в космосе. Но — как ни был он взволнован, какие чувства ни испытывал — заметил, что не все гжатчане встречают его. И спросил, почему не видит он Машу — мою жену, почему нет Дмитрия — мужа Зои? Я объяснил, что Маша приболела и приехать не смогла, а Дмитрий задолго до полета уехал в командировку.

— Жаль,— огорчился Юра.— Я так хотел всех вас увидеть, так надеялся...

— Сынок,— тронул его за локоть отец.— А я ведь никак не верил, что это ты над Землей летаешь. Мне говорят, твой сын, Алексей Иванович, майор Юрий Гагарин, а я оспариваю: мой-то, мол, в старших лейтенантах числится, до майора ему, как медному котелку, служить и служить.

Юра весело рассмеялся:

— А что я тебе, папа, месяц назад говорил, а? Говорил, что услышишь о моем полете...

Мы поняли, о чем идет речь. Когда в марте отец и мать приехали к Юре, он усиленно готовился к полету. И отец, затосковав в городской квартире от ничегонеделания, собрался восвояси. Юра, улучив минуту, проводил его на Белорусский вокзал. На перроне, прежде чем войти в вагон, отец отвел сына в сторону, зашептал с таинственным видом:

«Чувствую, сынок, что ты тут, возле Москвы, при серьезном деле, а при каком — никак в толк не возьму. Ты уж мне-то, старому солдату, откройся, чем занимаешься? Слово даю, никому и намеком не обмолвлюсь».

Юра улыбнулся:

«Я тебе, папа, уже объяснял: испытываю новую технику. Авиационную».

«А летать ты на этой технике будешь?»

«Может, и буду»,— неопределенно пообещал тогда еще кандидат на полет в космос.

Поняв, что большего от сына не добьется, отец сокрушенно махнул рукой:

«Ладно, про военную тайну я сам понимаю. Нельзя — значит, нельзя. Больше вопросов нет, а просьба имеется: коли полетишь — над Гжатском лишний кружок сделай. Мы с матерью и догадаемся, что это ты, выйдем на крылечко, рукой тебе помашем. Тебе-то ничего не стоит, а нам будет приятно».

Там, на перроне, Юра не имел права на признание, закончил разговор ни к чему вроде бы не обязывающей фразой. Днями позже он сказал маме о том, что собирается «в командировку, куда никто не ездил...». Вот и завершилась она, эта командировка!

Взаимным рассказам нашим, наверно, не было бы конца, но незаметно подоспело время правительственного приема в Георгиевском зале. В самом начале приема Юре вручили Золотую Звезду Героя Советского Союза. Высокая награда обрадовала его, не меньше обрадовало и сообщение о том, что наград удостаиваются рабочие, инженеры и ученые — создатели его «Востока».

* * *

Поэт Борис Жаворонков рассказывал мне, что 14 апреля 1961 года приехал в столицу по поручению рязанских литераторов: он должен был передать в дар космонавту узелок земли с родины Евпатия Коловрата и Сергея Есенина и коллективно написанные по случаю стихи. Должен-то должен, но — попробуй пробейся сквозь людской заслон, сквозь легионы, заполонившие Красную площадь. И вечером Борис Иванович занес подарки в редакцию «Правды», все с той же просьбой: передайте, если представится возможность, космонавту.

Я знаю, что в редакции к его просьбе отнеслись с вниманием и пониманием. И знаю другое: Жаворонков в тот день был не единственным ходоком от наших градов и весей. Может, именно тогда, в пятницу 14 апреля, и было положено начало всем тем коллекциям, которые украшают сейчас витрины «космических» музеев...

И еще об одном необходимо вспомнить. По первоначальным наметкам, на послеполетный отдых космонавту отводилось трое суток. Но едва специалисты-медики убедились, что здоровье у Юры в норме, сроки эти сократили: велико было нетерпение увидеть и услышать его въяве...

Зоя, Борис и я прожили в столице пять суток: познакомились с товарищами Юры, смотрели Москву, посещали музеи и театры. А потом настало время уезжать... Родители задержались на большой срок.

ГЛАВА 3 В гостях…

Дата добавления: 2015-08-18