Этическая теория

Высшее благо (Summum Bonum)

Этика Платона носит эвдемонический характер – она направлена на достижение высшего блага для человека, в обладании которым и заключается истинное счастье. Под высшим благом Платон понимал развитие человеческой личности как рационального и нравственного существа, правильное воспитание души и общее гармоничное благополучие жизни. Человек счастлив, когда его душа находится в таком состоянии, в каком ей надлежит быть. В начале диалога «Филеб» Протарх и Сократ занимают совершенно противоположные позиции по этому вопросу. Оба они согласны, что благо должно стать состоянием души, однако Протарх считает, что благо заключается в удовольствии, а Сократ – в мудрости. Сократ выдвигает аргументы, что удовольствие, как таковое, не может быть единственным источником истинного блага, ибо жизнь, проведенная в однообразных удовольствиях (имеются в виду телесные удовольствия), в которых не участвуют ни ум, ни память, ни знание, ни истинное мнение, – «это жизнь не человека, но моллюска или устрицы». Даже Протарх не пожелал бы человеку такой судьбы. С другой стороны, жизнь, проведенная в одних размышлениях, лишенная удовольствий, тоже не может стать источником блага; конечно, интеллект – это величайший дар человека, а интеллектуальная деятельность (в особенности созерцание Форм) является самой важной функцией человеческой души, но человек – это не голый интеллект. Поэтому хорошей может быть только «разнообразная жизнь», а не жизнь, проведенная в одних только умственных занятиях или, наоборот, чувственных удовольствиях. Итак, Платон не считал удовольствием отсутствие боли, он признавал не только интеллектуальные удовольствия, но и радости, состоящие в удовлетворении человеческих желаний, при условии их невинности и умеренности. Подобно тому как мед и вода, смешиваясь в нужной пропорции, образуют приятный напиток, так и удовольствия должны в определенной пропорции смешиваться с интеллектуальной деятельностью, чтобы сделать жизнь счастливой.

В первую очередь, говорит Платон, хорошая жизнь должна опираться на истинное знание, то есть точное знание объектов, неподвластных времени. Однако человек, знакомый только с идеальными геометрическими кривыми и прямыми и не имеющий никакого понятия об их приблизительных копиях, с которыми мы сталкиваемся в повседневной жизни, не сможет найти даже дороги домой. Поэтому человек должен иметь знания не только об объектах первого, но и второго порядка – это не принесет ему никакого вреда, если он, конечно, будет рефлексировать, что это второстепенные объекты, иными словами, не будет путать копии с оригиналом. Чтобы прожить по–настоящему праведную жизнь, человек не должен совсем отворачиваться от чувственного мира и повседневной действительности, но должен понимать, что этот мир – не единственный и не высший мир, а бледная копия идеального. (Протарх добавляет, что «если мы хотим, чтобы человек прожил достойную жизнь», то не следует отказываться от музыки, несмотря на то что Сократ считал музыку «имитацией, полной загадок» и «нуждающейся в очищении»1.)

Налив в чашу простую «воду», мы должны теперь решить, сколько «меду» надо к ней подмешать. Решающее слово в том, сколько удовольствий может позволить себе человек, принадлежит знанию. А знание, по Платону, родственно только классу «истинных» или «несмешанных» удовольствий, что же касается остальных, то знание допускает только те, которые способствуют сохранению здоровья, трезвости ума и любой форме блага. «Глупые и безрассудные» удовольствия не подходят для «смеси».

Таким образом, секрет смеси, формирующей хорошую жизнь, заключается в соблюдении меры или пропорций – тот, кто об этом забывает, превращает свою жизнь в сумятицу. Благо, следовательно, есть форма прекрасного, возникающего в результате соблюдения меры и пропорций; в благе можно выделить три аспекта: симметрию, красоту и справедливость. На первом месте стоит «умение делать все в нужное время», на втором – пропорциональность, или красота, или завершенность, на третьем – ум (рассудительность), на четвертом – знания искусства и истинные мнения, на пятом – удовольствия, к которым не примешивается боль (не важно, включающие или не включающие в себя это чувство), а на шестом – умеренное удовлетворение аппетита, если это не приносит вреда здоровью. Таково истинное благо человека, хорошая жизнь, к которой нас заставляет стремиться Эрот, желание и жажда блага или счастья.

Высшее благо человека, или счастье, включает, конечно, знание о Боге – или о Формах как Идеях Бога. Даже если понимать то, что написано в «Тимее», буквально и считать, что Бог существует отдельно от Форм и созерцает их, то созерцание Форм человеком, являющееся непременным условием счастья, поможет приблизить его к Богу. Более того, ни один человек не может быть счастлив, если он не признает того, что миром управляет Божественный Разум. Платон мог бы сказать, что Божественное счастье есть образец счастья человеческого.

Счастья можно достигнуть, стремясь к добродетели, то есть пытаясь стать похожим на Бога, насколько это возможно для человека. Мы должны сделаться «похожими на Божество, и это означает стать праведником, руководствуясь мудростью»2. «Боги заботятся о всяком, чье желание заключается в том, чтобы стать справедливым и походить на Бога, в той мере, в какой человек может достичь сходства с Божеством, стремясь к добродетели»3. В «Законах» Платон заявляет: «Пусть у нас мерой всех вещей будет главным образом Бог, гораздо более, чем какой–либо человек, вопреки утверждению некоторых». (Таков ответ Платона Протагору.) «Поэтому кто хочет стать любезным Богу непременно должен, насколько возможно, ему уподобиться. В силу этого, кто из нас рассудителен, тот и любезен Богу, ибо подобен ему…» Платон говорит, что «в высшей степени прекрасно, хорошо и полезно во имя счастливой жизни совершать жертвоприношения богам, общаться с ними путем молитв», подчеркивая, однако, что жертвы безнравственных и нечестивых людей богам неугодны. Таким образом, поклонение богам и добродетель – это составляющие счастья, так что, хотя стремление к добродетели и праведная жизнь и являются средствами его достижения, добродетель сама по себе – это не нечто внешнее, а неотъемлемая часть счастья. Благо – это условие существования души, и по–настоящему счастливым и хорошим можно назвать только добродетельного человека.

Добродетель

1. Можно сказать, что Платон в целом разделял мнение Сократа о том, что добродетель – это знание. В «Протагоре», критикуя софистов, Сократ говорит, что абсурдно было бы предполагать, что может быть нечестивая справедливость или несправедливая набожность и что добродетели не могут быть несовместимыми. Более того, невоздержанный человек стремится к тому, что наносит ему вред, в то время как умеренный стремится к тому, что хорошо и полезно. А стремление к хорошему и полезному – это признак мудрости, в то время как стремление к тому, что приносит вред, – признак глупости. Поэтому мудрость и умеренность всегда сочетаются друг с другом. Опять–таки, истинная доблесть или мужество заключаются в том, чтобы, к примеру, не покинуть своего места в битве, хорошо осознавая, какой опасности подвергаешься; это вовсе не означает любви к ненужному риску. Такой тип мужества, так же как и умеренность, неотделим от мудрости. Платон конечно же не отрицает, что есть добродетели, отличающиеся объектом своего приложения и относящиеся к привычкам души; но все они составляют единство, ибо они есть выражение знания о том, что такое добро и что такое зло. Поэтому все отдельные добродетели объединяет благоразумие или знание того, что составляет истинное благо для человека и как его достичь. В «Меноне» совершенно ясно говорится, что, если добродетель – это знание или благоразумие, ей можно научить, а в «Государстве» показано, что только философ знает, в чем заключается истинное благо человека. Только он и может научить добродетели, ибо обладает точным знанием, а вовсе не софист, удовлетворяющийся «расхожими» представлениями о ней. Смысл доктрины, гласящей, что добродетель – это знание, заключается в том, что благо – вовсе не относительное понятие, это нечто неизменное и абсолютное: в противном случае оно не могло бы быть объектом познания.

Итак, Платон считал, что добродетель – это знание и ей можно научить; он был также убежден, что никто не делает зла осознанно и по своей воле. Когда человек сознательно совершает поступки, являющиеся de facto злом, он совершает их sub specie boni[21]: он думает, что делает добро, а на поверку оказывается, что совершил зло. Платон, вне всякого сомнения, понимал, какой силой обладает влечение к чему–то, оно способно смести все препятствия на своем пути, увлекая за собой своего хозяина, который одержим одной идеей – получить то, что кажется для него благом. Однако, по мнению Платона, если человек теряет способность противостоять своим желаниям, это происходит потому, что он либо не знает, в чем заключается истинное благо, либо это знание на какое–то время затмевается вспышкой желания. Может показаться, что подобная доктрина, унаследованная от Сократа, вступает в противоречие с убеждением Платона, что человек несет моральную ответственность за свои поступки. Однако Платон мог бы возразить, что человек, знающий, в чем заключается истинное благо, может позволить страсти, хотя бы на время, взять верх над разумом, когда сиюминутное благо начинает казаться ему истинным. В данном случае человек несет ответственность только за то, что позволил страсти временно омрачить его разум. А если бы Платону возразили, что человек может намеренно выбрать зло, хорошо понимая, что совершает неблаговидный поступок, Платон ответил бы только, что этот человек сказал самому себе: «Зло, будь мне благом». Если этот человек сознательно выбирает то, что приносит зло и вред, это можно объяснить только тем, что он, несмотря на то что понимает, что совершает зло, фиксирует свое внимание на том аспекте своих поступков, которые, как ему кажется, принесут ему благо. Такой человек несет ответственность за то, что он сосредоточил свое внимание именно на этом, но действия он совершает только из лучших побуждений. Человек может очень хорошо понимать, что, убив своего врага, он в конечном счете нанесет вред самому себе, и все–таки идет на убийство, ибо фиксирует свое внимание на удовлетворении чувства мести или на получении выгоды от устранения врага – и все это кажется ему благом. (Следует отметить, что греки плохо понимали разницу между тем, что хорошо и что правильно, а также связь этих понятий между собой. Убийца мог прекрасно знать, что убийство – это зло, и все–таки совершал его, считая его в определенном смысле благом. Убийца мог также понимать, что понятия «неправильное» и «приносящее вред или зло» неразделимы. Однако «положительный» аспект убийства (то есть его полезность или желательность) перевешивал все остальные. Когда мы произносим слово «зло», мы часто подразумеваем под ним «неправильное», но когда Платон говорил, что никто по собственному желанию не совершает зла, зная, что это зло, он имел в виду не то, что никто сознательно не делает того, что считается неправильным, а то, что никто сознательно не совершает таких поступков, которые во всех отношениях причинят ему вред.)

В «Государстве» Платон рассматривает четыре главные добродетели: мудрость, смелость или доблесть, умеренность и справедливость. Мудрость – это добродетель рациональной части души, а смелость – ее духовной части; умеренность же заключается в союзе духовной и вожделеющей части, находящихся под властью разума. Справедливость – это общая добродетель, заключающаяся в точном выполнении своей роли всеми частями души, порождающем гармонию.

2. В «Горгии» Платон возражает против отождествления добра и зла с удовольствием и болью и против этики «Сверхчеловека», предложенной Калликлом. Сократ, выступая против Пола, пытался показать, что совершать несправедливость и, к примеру, играть роль тирана гораздо хуже, чем терпеть несправедливость, ибо от несправедливых поступков душа становится хуже, а это величайшее зло для человека. Более того, нет ничего хуже, чем совершить несправедливость и остаться безнаказанным, ибо это только усиливает урон, нанесенный душе, в то время как наказание может привести ее к исправлению. Калликл прерывает Сократа и заявляет, что тот апеллирует «к популярному вульгарному понятию правильного, которое является условным, а не естественным»4. С точки зрения общепринятой морали совершать зло – безнравственно, но это мораль стада. Слабые, составляющие большинство, собираются вместе, чтобы сдерживать «более сильных людей», и объявляют правильными те действия, которые их (то есть членов стада) устраивают, и неправильными те, которые наносят им вред5. В природе же, как среди людей, так и среди животных, «справедливость состоит в том, что превосходящие силой правят и владеют большим, чем низшие»6.

Сократ благодарит Калликла за то, что тот открыто высказал свой девиз: «Сильный всегда прав», и указывает ему, что если слабое большинство тиранит «сильных», значит, оно на самом деле сильнее, а потому его тирания оправданна, по признанию самого же Калликла. Это не просто словесная эквилибристика, поскольку, если Калликл собирается и дальше отрицать общепринятую мораль, он должен показать, в чем сильные, жестокие и беспринципные индивидуалисты качественно «превосходят» людей, образующих стадо, и потому имеют право управлять ими. Калликл пытается доказать это, утверждая, что его индивидуалист мудрее «этого скопища рабов и ничтожеств» и потому должен руководить ими и иметь больше, чем его подданные. Раздраженный замечанием Сократа о том, что в таком случае у врача должно быть больше еды и питья, чем у других, а у сапожника обувь размером больше, чем у кого–либо, Калликл заявляет, что он имел в виду, что государством должны управлять самые мудрые и храбрые из государственных мужей и что справедливость состоит в том, что они должны иметь больше своих подданных. Подстрекаемый вопросом Сократа, должны ли правители уметь управлять также и собой, Калликл неосторожно заявляет, что сильный человек может позволить себе не сдерживать своих желаний и страстей. Сократ хватается за это заявление и сравнивает сверхчеловека Калликла с дырявым бочонком: он гоняется за удовольствиями, но никак не может насытиться; его жизнь – это жизнь не человека, а баклана. Калликл готов признать счастливым человека, который, почесавшись, избавляет себя от постоянного зуда, но сомневается, стоит ли оправдывать жизнь мальчика–педераста, а в конце вынужден признать, что удовольствия бывают разные по своему качеству. Это признание приводит к заключению, что удовольствие подчинено благу и потому разум должен стать их судьей и допускать только те из них, которые приносят здоровье и гармонию, а также приводят в порядок душу и тело. Таким образом, истинно счастливым можно назвать только умеренного человека, а не того, кто склонен к излишествам. Такой человек наносит себе вред, и Сократ ставит точку в разговоре, заявляя, что никто не сможет избежать суда после смерти.

3. Платон весьма эмоционально отвергает идею о том, что друзьям нужно делать добро, а врагам – зло. Зло вообще никогда делать не стоит. В первой книге Полемарх выдвигает теорию, что «справедливо делать добро своему другу, если он хороший человек, и вредить врагу, если он плохой»7. Сократ (понимая под словом «вредить» нанесение настоящего ущерба, а не простое наказание, которое можно рассматривать как способ исправления провинившегося) возражает, что вредить – значит делать еще хуже, что с точки зрения человеческого совершенства означает совершать несправедливость. Поэтому, если принять точку зрения Полемарха, несправедливость, допущенная со стороны справедливого человека в отношении несправедливого, вполне оправданна. Но разве можно после этого называть такого человека справедливым?

Дата добавления: 2015-08-18