Глава 20. Самолет стартовал, словно ракета, из аэропорта Джона Уэйна и сильно накренился

Самолет стартовал, словно ракета, из аэропорта Джона Уэйна и сильно накренился, ложась на курс. Впрочем, остальная часть полета прошла спокойно. Мне даже показалось, что в воздухе мы находились меньше, чем на земле, где шли бесконечные проверки службы безопасности перед тем, как нам разрешили подняться на борт. Мы приземлились в «Ньюарке»[41]; я впервые лично увидела, как изменился Нью-Йорк после 11 сентября. Все пассажиры молчали, пока мы не вышли из аэропорта. Никому и в голову не пришло разговаривать.

Наша пятерка села на рейсовый автобус, который повез нас в скромный отель. Поскольку я оказалась единственной женщиной, мне достался номер на одного человека, а моим коллегам пришлось поселиться по двое. Все получилось удачно. Мне даже удалось узнать кое-что полезное во время занятий в пятницу. К сожалению, придется пропустить следующий день, хотя преподаватель обещал затронуть весьма любопытные вопросы. Поисковые машины, исходно созданные для расследований, услуги по уплате налогов при получении заработной платы, нечто напоминающее Lexus Nexus[42], сфокусированное на плохих парнях. Но у меня были другие дела.

В субботу утром я выскользнула из отеля в шесть часов утра, пока все еще спали. На двери я повесила табличку «НЕ БЕСПОКОИТЬ», а под номера коллег засунула листок, в котором написала, что ночью плохо себя чувствовала из-за женских неприятностей и утром намерена поспать. Мужественные полицейские, способные без дрожи смотреть в дуло пистолета, бледнеют от перспективы встречи с женским тампоном.

Детектив Питер Москал обещал встретить меня на Южной станции. Он заверил меня, что ему очень удобно туда добираться. Я сказала, что возьму такси, но он настоял, что заедет за мной.

Я сразу же узнала его по золотому значку, свисающему из кармана кожаной куртки, но он оказался совсем не таким, каким я его себе представляла. Москал был красив, как Клинт Иствуд, с такими же резкими чертами лица, хорошо подстриженными волосами. Высокий, стройный полицейский двигался легко и уверенно. Я не заметила даже намека на седину, хотя ему было уже под пятьдесят.

И он не носил обручального кольца.

– Похоже, у вас очень рано становятся полицейскими, – сказала я.

Он широко улыбнулся.

– Точно. Я поступил в академию четырехлетним. Но теперь мне уже пора в отставку – во всяком случае, моя жена считает именно так.

Проклятье. Самые лучшие всегда заняты.

– Я хочу вас поблагодарить за то, что вы готовы потратить на меня часть субботы.

– Все в порядке. Дети делают уроки, а я уже не могу помочь им с математикой.

Он подарил мне обаятельную улыбку.

– Понятно. Значит, дела у вас. – При таком раскладе я решила не терять времени.

– Да, лежат у меня на столе. Пожалуй, стоит заехать в участок, чтобы вы могли их посмотреть – там очень много материала. А затем, если захотите, я отвезу вас на места преступлений. Впрочем, они сильно изменились. Надеюсь, вы не рассчитываете найти что-нибудь новенькое через два десятилетия.

– Буду рада, если здания стоят на прежнем месте. Черт побери, в Лос-Анджелесе у меня часто создается впечатление, что дома там появляются и исчезают. Хорошо бы увидеть места, где происходили похищения. Я постепенно начинаю понимать, что за человек Дюран; и мне хочется представить, каким он был раньше. Если возможно, поговорить с тем, кто вел расследование.

– Здесь я вас должен разочаровать. Ведущий детектив… Скажем так: у него возникли серьезные проблемы с алкоголем. Он и двух слов связать не может. Сержант, который первым оказался на месте преступления, уже три года как ушел в отставку. Очень скоро выяснилось, что у него рак, – в прошлом году он умер.

– Проклятье. Надеюсь, его жена получила страховку.

– Он не был женат.

– Что ж, значит, он не оставил вдову без средств к существованию.

– Да. Шон О'Рейли родился в богатой семье. На самом деле он был дядей Уила Дюрана.

– Бросьте. Не может быть.

Мимо стремительно проносились здания. Москал кивнул.

– Тем не менее это правда. Я вырос неподалеку и хорошо знал его семью. Мы там все друг друга знаем, по крайней мере понаслышке.

Тут только я поняла, в какое странное положение попала.

– Простите меня, если я сделала ложное предположение. Но разве Москал… не европейская фамилия? Мне казалось, что американцы с ирландскими корнями – это довольно замкнутое сообщество.

– Неплохо сказано, детектив, – со смехом отозвался Москал. – У меня польская фамилия. Я вижу, вы получили неплохое образование.

– Раз в год мы проходим переподготовку – и нас не спрашивают, хотим мы этого или нет.

– Девичья фамилия моей матери была О'Шоннесси. Но она сохранила все семейные связи, хотя и вышла за поляка.

– Теперь все встало на свои места.

Мы мчались на юго-восток, через портовый район. Постепенно на смену серым индустриальным кварталам пришли ряды домов, выкрашенных в пастельные зеленые и желтые тона. Подобно сползающему леднику, город оказывал давление на жилые кварталы. Интересно, насколько энергично они сопротивляются, или лед уже осел?

– У Дюрана две сестры, Шон был братом его матери. Они жили в очень симпатичном доме, который стоял на пляже. Я вам настоятельно рекомендую поговорить с кем-нибудь из его семьи; они необычные люди.

– В каком смысле?

– Ну, для начала, могу сказать, что сестру Уилбура Дюрана зовут Шейла Кармайкл. Точнее, она сводная сестра.

Я даже вздрогнула. Шейла Кармайкл – адвокат с высоким Дершовитц[43]фактором и фантастической репутацией – прокуроры из-за нее прыгают с моста. Я много раз видела, как она выступает по телевидению в защиту своего клиента, чье право наносить увечья могло быть урезано равнодушными лакеями налогоплательщиков, в том числе и мной. Она сразу запоминалась благодаря гриве спутанных рыжих волос с белой прядью – в стиле Бонни Райт[44]. Грозная женщина, всегда готовая к схватке.

– Значит, у него не будет проблем с хорошим адвокатом, если окажется, что он именно тот, кого я разыскиваю.

– Скорее всего. Его ирландская семья достаточно богата – конечно, не так, как Кеннеди. Джим Дюран был вторым мужем его матери. А первый, Брайан Кармайкл, умер молодым. Оставил ее с кучей детей. Вам следует поговорить с кем-нибудь из них.

Он продолжал это повторять. Мне хотелось спросить, почему он настаивает, но я решила, что еще слишком рано.

Полицейский участок Южного Бостона не имел собственной парковки; сине-белые машины стояли вдоль здания. Москал втиснул свой автомобиль в первое же свободное место.

– А я думала, что у нас проблема с парковкой.

– У вас такие узкие улицы?

– Нет.

– Значит, вы еще мало повидали.

– Могу спорить, наши пробки значительно больше.

Он так улыбнулся, что у меня растаяло сердце.

– Поезжайте на юго-восточное шоссе в четыре часа дня в пятницу. Вот тогда узнаете, что такое настоящая пробка.

Мы продолжали соперничать, пытаясь добиться преимущества, но достаточно мирно. Как только мы вошли в обветшавшее здание, я сразу поняла, что мне придется сдаться, если речь пойдет о том, у кого хуже офис. Стол Москала стоял в углу, рядом с ржавыми трубами отопления. Потолок в комнате заметно потемнел.

– Добро пожаловать в мои владения. Не слишком, впрочем, роскошные, – добродушно проворчал детектив.

Все дела лежали на столе, аккуратно сложенные в стопку. Он взял ее и протянул мне.

– Это займет вас на некоторое время. А я пока схожу за кофе. Вам принести что-нибудь еще? Рядом «Данкин Донатс»[45].

У них есть рогалики и пончики.

Я попросила кофе и пончик с черникой и попыталась всучить ему деньги. Он отказался и оставил меня с делами. Они оказались довольно тяжелыми, я положила их обратно на стол, взяла первую папку и погрузилась в чтение.

Первый мальчик исчез в Южном Бостоне – его звали Майкл Патрик Галлахер, ему было тринадцать лет, но он выглядел младше своего возраста, типичный паинька, хорошо учился в школе и никогда не попадал в неприятные истории. В последний раз его видели днем в Южном Бостоне, когда он зашел в магазин, чтобы купить две шоколадки и жевательную резинку, а на углу расстался со своей компанией мальчишек. Обычно Майкл приходил домой в половине четвертого, но дело было в пятницу, а в этот день он часто задерживался, поскольку задавали мало уроков.

Когда в семь часов вечера он так и не появился дома, мать стала звонить его приятелям, которые ничего не знали. Отец позвонил в полицию в двадцать минут восьмого. К дому Галлахеров вскоре подъехала патрульная машина. Полицейский офицер, принявший сообщение об исчезновении мальчика, начал расследование со стандартных вопросов родителям: есть ли основания считать, что он мог сбежать из-за проблем в школе или дома? Известно ли им, как он учится? Заметили ли они изменения в его поведении в последнее время? Ничего, что могло бы пролить свет на причины исчезновения, родители не сообщили.

Полицейские обыскали дом – а вдруг Майкл вошел незамеченным и заснул, или, еще того хуже, потерял сознание. Очень скоро они убедились, что мальчика в доме нет и что близкие говорили правду – речь не идет о сбежавшем подростке, чьи родители не поняли, что в жизни сына возникли серьезные проблемы. У Майкла была любимая телевизионная передача, которая начиналась по пятницам в пять часов, но он не пришел домой, чтобы ее посмотреть. Его мать сказала, что ее это очень удивило.

Описание и фотография исчезнувшего мальчика были разосланы по телетайпу и розданы всем патрульным полицейским Бостона. Вести дело поручили детективу из Южного Бостона. Первый отчет подписал патрульный полицейский Питер Москал.

Я начала читать обзор дела, который сделал другой детектив, – горькую хронику разочарований, тут появился Москал и поставил передо мной кофе и пончик.

– Почему вы не рассказали мне, что именно вам довелось первым побывать у Галлахеров?

Его ответ показался мне философским.

– Я решил, что таких совпадений просто не может быть. Наверное, мне стало не по себе. Но как только я понял, что именно вас интересует, то очень обрадовался. Мне так и не удалось поработать над этим делом. Несколько раз я обращался с просьбой возобновить расследование, но новых улик не появилось, и я не получил разрешения.

Я внимательно посмотрела на Москала. Его глаза блестели от волнения, которым сменилась тревога.

– Детектив, похоже, у вас будет еще один шанс добраться до базы.

– Будем надеяться, что я не окажусь в тупике. От этого дела у меня осталось ощущение незаконченности. Однако до сих пор я никак не мог его продолжить. Хочу вас поблагодарить.

– Взаимно. Кстати, о незаконченном – сегодня я должна вернуться в Нью-Йорк. Поэтому помогите мне решить, как лучше использовать оставшееся время.

Он протянул руку, взял остальные папки и положил на шкафчик.

– Забудьте об остальных делах. Во всяком случае, пока. Исчезновение Майкла Галлахера расследовано наиболее полно, и если вам суждено извлечь что-нибудь новое, то только из него. Сначала мы поедем на место преступления – это недалеко. А потом я бы поговорил с семьей Галлахеров. Отец и двое братьев все еще живут в этом районе. Ну, а если у вас останется немного времени, вам нужно встретиться еще с одним человеком. Очень милая женщина – она прекрасно знает семью Дюран, но со стороны, так что ее не связывают с ними никакие обязательства. Ее зовут Келли Макграт. А ее сестра Мэгги некоторое время работала в семье Дюранов – она тоже умерла от рака.

– Такое впечатление, что это эпидемия.

– Похоже на то. Надеюсь, меня она не коснется.

– И меня.

Москал трижды куда-то позвонил, после чего мы сели в машину и поехали на место, где нашли тело Майкла Галлахера. Автоответчик Шейлы Кармайкл сообщил, что ее нет в городе, и что она появится только в понедельник; Москал не стал оставлять сообщение, однако записал для меня ее номер, чтобы я могла ей позвонить, когда вернусь в Лос-Анджелес. Патрик Галлахер, отец Майкла, сказал, что он охотно со мной поговорит; Москал даже отметил, что Патрик выказал нетерпение. А Келли Макграт пригласила меня на чай. От нее мы сразу же поедем на станцию. Расписание получалось напряженным.

– Если хотите, я могу попытаться найти детектива, который вел расследование, но, как я уже говорил, от него не будет толку.

– Сейчас у меня слишком мало времени. Однако я могу позвонить ему из Лос-Анджелеса.

– Не уверен, что у него есть телефон.

– Все так плохо?

– Просто ужасно.

Он вел машину, я читала дело. Детектив, который стал алкоголиком, превосходно провел беседы со всеми свидетелями; одна мысль о том, что человек такой квалификации больше не может работать, вызывала у меня тоску. Я видела, как росла тревога детектива, – нечто похожее я заметила в поведении Терри Доннолли. Когда все возможные пути были исчерпаны, дело пришлось закрыть, а превосходный детектив стал сломанным человеком.

Как и я, по требованию своего начальника он проверил всех известных педофилов. Трое подозреваемых, все трое белые, около тридцати лет, были допрошены, но потом отпущены, поскольку не удалось найти никаких связей между ними и жертвой.

Детектив тщательно опросил всех приятелей Майкла, но никто из них не сумел вспомнить ничего необычного. Майкл с улыбкой попрощался с ними, а потом, держа в руке недоеденную шоколадку, направился в сторону дома. Один из его друзей запомнил, как, сворачивая за угол, он развернул оставшуюся часть шоколадки, – и больше он его не видел.

После этого вообще никто больше не видел Майкла Галлахера – и лишь в понедельник обнаружили его тело.

Машина остановилась возле переулка, где находилось заброшенное здание, узкий трехэтажный дом. Я обратила внимание на крыльцо с перилами, от которых к телеграфному столбу были натянуты бельевые веревки. Все это производило жуткое впечатление.

– Ну, вот мы и приехали, – сказал Москал.

Мы вышли из машины, и он сразу повел меня к первому крыльцу и показал на решетку, идущую вдоль его основания.

Я нажала на нее; она приоткрылась на несколько дюймов.

К моему удивлению, Москал с силой ударил по решетке ногой, отбросив ее в сторону.

– Подходящее место для смерти мальчика?

Тут было влажно, пахло какой-то дрянью, повсюду висела паутина. Один только Бог знает, какой слой крысиного помета скопился на полу, сколько мышиных скелетов бросили здесь кошки, какое количество вони оставили скунсы и сколько пьяниц пряталось от дождя. И вся эта отвратительная грязь была вдавлена в землю животом Майкла Галлахера, когда его насиловали.

Доски крыльца сильно подгнили.

– Кажется необитаемым, – тихо заметила я.

– Верно. Им владели разные хозяева. И ни одному из них не удалось извлечь прибыли.

– А тогда оно тоже пустовало?

– Нет, но на первом этаже никто не жил, это я точно знаю. Обитатели второго этажа собирались уезжать.

– Кто нашел тело?

– Рабочие. Они занимались починкой крыши. Владелец предложил им сложить здесь свои инструменты. Они закончили около трех в пятницу. Майкла в последний раз видели примерно в половине четвертого. Утром в понедельник рабочие пришли за своими инструментами и – бац! – почувствовали запах. Одного из них сразу же стошнило. Должен признаться, что собирать улики на месте преступления было кошмарным делом.

На решетке я заметила остатки ржавого засова.

– А замка здесь не было?

– Висячий замок кто-то сломал, но убийца повесил его так, что казалось, будто он заперт. К несчастью, все оставшиеся следы на замке стер рабочий, который открывал его в понедельник. Когда я приехал, дверь в подвал была распахнута; ее так и не стали закрывать. Первым делом я позвонил своему начальнику – сержанту Шону О'Рейли.

Дяде Дюрана.

– Проклятье.

– Точно. Он моментально приехал и приказал все оцепить. Потом перешагнул через рвотные массы и спустился в подвал. Один.

– И еще раз проклятье.

– Да. Он оставался там довольно долго, около пяти минут. Уж не знаю, как он это вытерпел. А после того как вышел, Шон приказал мне вызвать специалистов по сбору улик. Только после того, как вышел.

– Не сразу?

– Нет. Он дал мне другие поручения. Записать имена рабочих – обычно этим занимаются детективы, но он приказал мне.

В отчете говорилось, что Майкла Галлахера задушили нейлоновым чулком – не колготками, а именно чулком, какие носят с поясом и резинками. Даже двадцать лет назад такие чулки были большой редкостью. Убийца засунул оба носка мальчика ему в рот – вероятно, чтобы заглушить крики. У него были связаны запястья и лодыжки – также чулками. Убийца повалил его на землю, лицом вниз. Мальчик был жестоко изнасилован – вся земля под пахом пропиталась кровью. Следов спермы в анусе не обнаружили.

Однако вскрытие помогло обнаружить следы латекса.

– Упаковку презерватива так и не нашли?

– Нет. Вероятно, убийца унес ее с собой.

Что ж, убийца вел себя осторожно, во всяком случае в данном аспекте. Организованный мерзавец.

– Он выбрал удачное место, чтобы спрятать тело.

– Если не считать того, что было тепло и тело все равно нашли бы.

– Вероятно, он хотел, чтобы мальчика нашли, – заметила я, – только не так скоро.

На фотографиях, которые я видела в деле, был заснят связанный мальчик, застывший в ужасной позе.

– Могу спорить, что мальчик отчаянно сопротивлялся.

– Наверное.

– Из чего следует, что убийце пришлось торопиться. Возможно, сперму не обнаружили из-за того, что он не успел завершить акт.

– К сожалению, это так и осталось невыясненным. Но одно можно утверждать с уверенностью: Майкл Галлахер не участвовал в этом добровольно. На руках и предплечьях были обнаружены синяки и царапины, да благословит его Бог. Убийца наверняка получил немало синяков – и если бы нам удалось быстро его найти… К сожалению, синяки бесследно проходят.

– А как вел себя Шон О'Рейли? Он нервничал?

– Он все время повторял: «Какой стыд, какой ужасный стыд, мать не должна его видеть в крови». Я помню, что лицо у него посерело, его явно потрясло случившееся. Шон уже давно работал в полиции; мне кажется, такое убийство не должно было произвести на него настолько сильное впечатление. Конечно, нашим глазам предстала кошмарная сцена, но я видел вещи и похуже, он тоже: например, мы выезжали на место столкновения поезда и автобуса за два года до убийства Майкла, а там повсюду были разбросаны части тел. Тогда он не дрогнул. Помню, я даже спросил у него, все ли с ним в порядке, а он ответил, что простудился.

Москал замолчал и посмотрел себе под ноги.

– Что еще?

Высокий детектив вздохнул. Он был глубоко обеспокоен и даже не пытался это скрыть.

– Шон вышел с испачканными в крови руками и все время пытался стереть кровь белым носовым платком – в те дни мы не надевали резиновых перчаток. Мы похожи на старых хоккеистов: не носим шлемов, если следуем кодексу чести. Я спросил у него, почему он испачкался в крови, а Шон ответил, что хотел убедиться, действительно ли мальчик мертв. Словно он еще мог дышать. Обычно мы это делаем, прижимая палец к той точке, где прощупывается пульс. Руки Галлахера были связаны, значит, оставалась шея. А на шее Майкла Галлахера крови не оказалось. В рапорте медицинского эксперта значилось, что кровь вытекала только через анус.

– Из чего следует, что он умер через некоторое время после изнасилования.

– Да. Не стану говорить вам, сколько раз эта мысль посещала меня посреди ночи. Мне всегда хотелось узнать, какой части тела касался Шон О'Рейли. Он мог нарушить картину преступления.

Ни в одном из отчетов об этом не было ни слова.

– И еще одна вещь – чулки. В то время никто чулки уже не носил. Я очень хорошо помню, как после появления первых колготок моя мать и сестры выбросили чулки и пояса с резинками. Страшно подумать, сколько лет прошло с тех пор. Значит, для того, кто использовал чулки, они имели особое значение.

Я листала дело до тех пор, пока не нашла фотографию прозрачных чулок телесного цвета. Их сложили пополам, чтобы они поместились на снимке. В противном случае он получился бы нечетким.

– Они были шелковыми или нейлоновыми?

Он посмотрел на меня.

– Я не знаю.

Я еще раз взглянула на снимок; что-то привлекло мое внимание. Вдоль всей длины чулка шла темная линия.

– Чулки со швом, – сказала я вслух.

– Что?

– Швы. Сзади. Как в пятидесятых. Бетти Грейбл[46]помните? Знаменитые фотографии, на которых она в чулках со швами.

– И что с того?

– Он вышли из моды в начале шестидесятых. Их продолжали носить медсестры и проститутки, но и только. Этому типу пришлось приложить некоторые усилия, чтобы найти такие чулки. Возможно, в эксклюзивном магазине трикотажа.

– Или маскарадных костюмов.

– Он создавал иллюзию, – тихо проговорила я и уже громче добавила: – Вы знаете, какую школу посещал Уилбур Дюран в это время?

– Мы ездили в школу на автобусе, так что я точно не помню, но он учился тогда в старших классах. Я честно не помню – вам нужно обратиться в школьный департамент. Удачи. Она вам потребуется.

Больше смотреть было не на что. Я прониклась атмосферой места преступления. Стоял приятный солнечный день, теплый ветерок играл моими волосами. Однако холод пробрал меня до самых костей.

Патрик Галлахер пригласил нас в гостиную своего небольшого одноквартирного дома и предложил кофе. Пит Москал согласился, а я отказалась.

Прошло уже двадцать лет, но душевные раны мистера Галлахера все еще не зарубцевались. Я выразила свои искренние соболезнования. Он сразу же спросил, почему детектив из Лос-Анджелеса заинтересовался убийством, которое произошло так давно и так далеко от подведомственной ему территории.

– Человек, который подозревается в похищении ребенка, жил когда-то в Бостоне, – объяснила я.

– И вы надеетесь установить связь между ними.

Я кивнула.

– Речь идет о Дюране, не так ли?

– Мы не имеем права… – начал Пит Москал, но я тут же прервала его:

– Да.

Некоторое время мы молча смотрели друг на друга, а потом Галлахер сказал:

– Я знал. Этот сукин сын… я знал. – Он показал пальцем на Москала. – Разве я тебе не говорил? Он в этом замешан.

– Мистер Галлахер, – вмешалась я, – у меня нет уверенности, что Дюран тот человек, которого я ищу. Пожалуйста, не делайте поспешных выводов. Я сказала вам «да» только потому, что нуждаюсь в вашей помощи. Но мне также необходимо ваше благоразумие, по крайней мере до тех пор, пока я его не арестую. В противном случае он может ускользнуть. А теперь, если вы не против, расскажите, почему вы считаете, что Уилбур Дюран убил вашего сына.

– Потому что он настоящий извращенец.

– Извращенец?

– Да. Он самый настоящий гомик. И у него был мотив.

– И какой же?

– Чтобы свести счеты с Айденом.

Я посмотрела на Москала.

– Не понимаю, о ком вы говорите.

– О старшем брате Майкла, – ответил Галлахер. – Дюран увлекся им, когда учился в старших классах. Пытался уговорить на всякие мерзости. Айден его послал и даже пару раз вздул.

– Мистер Галлахер, почему вы об этом не рассказали, когда полиция вела расследование убийства вашего сына?

– Потому что Айден признался мне в этом только два года назад.

Я представила себе сцену, которая произошла между отцом и сыном, разочарование и ужас.

– Но почему ваш сын все-таки заговорил об этом?

Плечи Галлахера поникли.

– Айден был пожарным, – вмешался Москал. – Когда во время большого пожара рухнуло здание, многие ребята сильно обгорели…

Я вспомнила. Об этом много говорили в новостях. Так всегда бывает, когда кто-то из пожарных погибает, спасая других.

Москал и я чувствовали себя усталыми и опустошенными, когда вышли из дома Галлахера. Многие слова так и остались непроизнесенными, они висели в воздухе, как отвратительный запах, ужасные слова, которые нельзя говорить вслух. Патрик Галлахер открыл нам новые факты; теперь от Москала и меня зависело, сумеем ли мы их использовать.

– Келли Макграт ждет нас через полчаса, а ехать до нее две минуты. Хотите завернуть в участок?

– Нет. Нам есть о чем поговорить. Давайте не будем откладывать.

– Хорошо, – согласился он.

Москал остановил машину на обочине. Рядом находился небольшой парк – пустой участок, где начались реставрационные работы. Возможно, раньше здесь стоял сгоревший дом. Местные детишки с веселыми криками катались на карусели.

– Появилось достаточно фактов, чтобы открыть дело Майкла Галлахера.

– Верно.

– И вы намерены это сделать?

– Да.

– Мне нужно время, чтобы собрать улики в Лос-Анджелесе. Я бы хотела попросить вас немного подождать.

– Я так и думал.

– У меня дела о тринадцати исчезнувших мальчиках. Возможно, один из них еще жив.

– Вы сами знаете, что это не так.

Я не стала возражать.

– Надежда всегда остается.

Неожиданно дети закричали громче. Мы оба повернулись в их сторону и увидели, как двое мальчиков постарше соскочили на землю и стали раскручивать карусель. Малыши были в восторге.

– Ох, как хочется повернуть время вспять, – сказала я.

– Да. – Он явно старался об этом не думать, ему хотелось поторопить время. – Я могу подождать, но, если он узнает, что вы открыли на него охоту, и сбежит, это все осложнит.

– Я не могу ничего утверждать наверняка. Постараюсь действовать с максимальной быстротой и осторожностью.

Я уже звонила на его студию, чтобы с ним связаться. Кто-то из служащих почти наверняка рассказал ему о том, что ведется расследование. Насколько мне известно, он мог покинуть город.

– В таком случае я немедленно подам в отставку и отправлюсь на поиски.

Я ему поверила.

Мы достигли временного соглашения: у меня есть одна неделя на то, чтобы продвинуть свое расследование, после чего мы с Москалом связываемся и вновь оцениваем ситуацию. Если его не удовлетворят мои результаты, он начнет работать со своей стороны. Но до тех пор Москал не станет предпринимать никаких официальных шагов.

За пять минут до намеченного времени мы подъехали к домику Келли Макграт.

Она оказалась не такой старой, как я предполагала. Чуть больше шестидесяти, аккуратная и изящная, с рыжими крашеными волосами. Нас сразу же усадили в гостиной; чай хозяйка приготовила заранее, на маленьком столике стояли чашки с ложечками, кусковой сахар, сливки. На рояле – фотографии Келли и похожей на нее женщины, которая была несколько старше.

– Это ваша сестра Мэгги? – спросила я, когда она передавала чашку и блюдце.

– Верно. – Келли перекрестилась свободной рукой. – Да почиет она в мире.

– Как давно она умерла?

– Очень давно. С тех прошло тридцать три года. Она умерла, когда Уилбуру было семь лет.

– Ваша сестра работала гувернанткой в доме Дюранов?

Она немного удивилась, а потом сказала:

– Ах, да, маленького мальчика звали Дюран! Я забыла. Мы всегда называли то место домом Кармайклов. Ну, они и сами его так называли. Семья была очень недовольна, что Патриция вышла замуж за француза. Понимаете, он был католиком и все такое, не понимаю, как люди могут быть такими ограниченными. По-моему, предрассудки появляются вместе с деньгами. Как и прижимистость. Все могло бы сложиться для нее иначе, если бы семья как следует ей помогала.

Я больше не задала ни одного вопроса.

– Вы знаете, у Патриции все складывалось не лучшим образом. У нее были трудные роды, а новый брак получился не слишком удачным. Ей занесли ужасную инфекцию, после чего пришлось делать операцию по удалению женских органов, – вы уж простите меня за то, что я это говорю в вашем присутствии, детектив Москал. С тех пор муж вообще не обращал на Патрицию внимания. Сразу же после рождения ребенка он перевез ее в Бруклин, со словами, что цены на жилье там будут расти и это очень хорошее вложение капитала. Патриция ненавидела Бруклин. У нее там не было друзей, Церковь отнеслась к ней холодно, и она начала пить, надеясь таким способом справиться со своими горестями. Дети Кармайклов – Шейла, Эйлин и Каллен – росли в нормальной обстановке, поскольку Патриция была хорошей матерью и заботилась о них, да и с отцом им повезло, упокой Господи его душу. Как жаль, что он умер молодым.

А вот несчастным маленьким Уилом Патриция совсем пренебрегала. Мэгги ездила туда каждый день, чтобы накормить мальчика и присмотреть за ним, – иногда оставалась на ночь, если Патриция сильно напивалась. Нам пришлось поставить телефон, поскольку миссис О'Дей устала передавать мне поручения Мэгги. Очень часто она видела, что простыни Уила испачканы и у него не оставалось чистой одежды, и тогда Мэгги для него стирала. Иногда ей приходилось дожидаться, пока Патриция протрезвеет, чтобы отвезти ее в банк и снять деньги на покупку еды. Несколько раз даже приходилось тратить собственные деньги. Но я положила этому конец. «Привези мальчика сюда, – предложила я, – и мы его вырастим». Однако Мэгги не хотела вмешиваться во внутрисемейные дела. Она была такая.

Но что бы она ни делала, мальчик рос странным. Большую часть времени он был тихим, но, когда в нем просыпался ирландский темперамент, сдержать его не мог никто. Мать никогда не пыталась его воспитывать, а отец к тому времени умер. Это было ужасно. Но Мэгги всячески старалась облегчить жизнь Уилу – пока сама не заболела. Ему исполнилось шесть, когда у нее нашли первую опухоль. Она не пошла к врачу сразу, говорила, что это ерунда, но мне кажется, она просто испугалась. А когда она обратилась за помощью, оказалось, что уже поздно, хотя ей отрезали обе груди, по-моему, чтобы у нее оставалась надежда. Возможно, благодаря операции она прожила немного дольше.

Дед Уила – отец Патриции и Шона – был настоящим дьяволом. Он ненавидел Мэгги за то, что она, как он говорил, вмешивалась в дела его дочери. А по мне, так он должен был каждый день, стоя на коленях, благодарить Мэгги. Старый ублюдок ужасно злился, если кто-то порицал Шона, хотя все мы прекрасно знали, что за фрукт этот Шон. Он так и не женился, вечно крутился возле маленьких мальчиков; но дед ничего не хотел слушать, когда ему говорили, что Шона нельзя оставлять одного с детьми. Он был полицейским офицером и все такое, что делало его святым в глазах отца. Мэгги возила Уила в гости к бабушке и дедушке, поскольку считала, что ему следовало их знать, хотя его матери было на все наплевать. Мэгги рассказывала, что дед называл ее «проклятой девкой» при мальчике. «Эта проклятая девка тебя разорит, – часто повторял он, словно Мэгги не было рядом. – Проклятая девка обращается с тобой слишком мягко».

И за все то время, что Мэгги заботилась о мальчике, бабушка ни разу не выступила против деда. Наверное, она его боялась – и у нее имелись на то причины. Говорят, он несколько раз ее избивал. Однажды Мэгги надела свое лучшее платье и навестила старую леди, когда ее мужа не было дома, чтобы рассказать о том, что происходит. Она умоляла забрать детей. В конце концов ей удалось ее уговорить.

Через два месяца Мэгги умерла, а вскоре после этого Уил и остальные дети перебрались в дом на пляже. Мне рассказывали, что Уилу пришлось нелегко – он потерял единственного человека, который его по-настоящему любил. С тех пор мы часто видели его вместе с Шоном. И это было неправильно. Так нельзя.

Вся эта история стояла перед моим мысленным взором, пока поезд мчался обратно в Нью-Йорк. Да, мы ехали быстро, но уж слишком поезд трясло. Тем не менее я была счастлива, что возвращаюсь. Мне предстояло много дел; я хотела найти записи, сделанные в музее, чтобы взять этого типа. Еще требовался ордер на обыск, как в его доме, так и на студии. Мой отчет должен быть безупречным. Все улики будут косвенными, но их хватит.

В следующее воскресенье я должна позвонить детективу Москалу. Вдруг он будет занят семейными делами – тогда я смогу протянуть до понедельника. Если и к этому времени у меня не будет необходимых доказательств, может быть, Москал хотя бы прислушается к моим доводам.

На платформе Южной станции Москал сказал мне:

– Я всегда подозревал, что Шон О'Рейли нашел какие-то улики и унес их с места преступления. Если бы я проявил настойчивость, эти дети могли остаться в живых.

– Он был вашим непосредственным начальником, – мягко напомнила я. – Что вы могли сделать?

– Но и над ним имелось начальство – я мог бы подать рапорт. Просто у меня были маленькие дети и жена, и я боялся потерять работу.

– Вам не следует себя винить, – сказала ему я. – Подобные вещи нам неподвластны, как бы мы того ни хотели.

В этот момент подошел поезд.

– Я позвоню вам в следующий понедельник, – пообещала я.

– Как скажете.

Пейзаж за окном сливался в нечто неразличимое. Мне хотелось поработать над своими записями, но поезд слишком сильно трясло. Я опустила кресло и попыталась осмыслить полученную информацию.

Дядя Шон трахал Уилбура – я могла бы поставить на это свой значок. Уилбур сам начал трахать маленьких мальчиков, когда вырос. Один из них, вероятно, стал угрожать, что пожалуется, и тогда он его убил. Уилбуру понравилось ощущение власти, которое он испытал. Убийство Майкла Галлахера, тщательно спланированное и осуществленное, скорее всего, было первым, оно стало мощным катализатором всего того, что произошло потом. Эркиннена это должно заинтересовать.

Единственная любовь, которую Уилбур Дюран изведал в детстве, – та, которую дед – самый авторитетный для него человек – называл «проклятой». Проклятая любовь, другой он не знал, именно такую любовь он и пытался воссоздать. Снова и снова.

Но больше он не сможет это делать.

Дата добавления: 2015-08-18