Июнь 1304 года. В суровой тишине вечера гулко раздавалось эхо шагов по каменным плитам

В суровой тишине вечера гулко раздавалось эхо шагов по каменным плитам. Франческо де Леоне прислушался, пытаясь понять, откуда исходил этот звук. Вдруг он осознал, что это были не его шаги.

Он пошел по галерее церкви. Черный плащ без рукавов бил его по икрам, порой задевал амвон, ограждавший хоры. Прямо на сердце Леоне лежал широкий белый крест, восемь концов которого были соединены попарно.

Как долго он шел? Несомненно, достаточно долго, поскольку его глаза уже привыкли к полумраку. Через купол в церковь приникал слабый свет. Он позволял Леоне осматривать тени, которые словно подтрунивали над ним. Казалось, они скользили вниз по пилястрам, прижимались к основанию стен, просачивались сквозь балясины. О какой церквишла речь? Какая разница! Эта была небольшая церковь, но все же он мерил ее шагами несколько часов подряд. В конце концов он стал узнавать каждый из этих охровых камней, казавшихся почти розовыми в тусклом свете.

Он пытался догнать силуэт. Тот двигался молча, и его выдавало только легкое шуршание ткани из плотного шелка. Женский силуэт, женщина, которая пряталась. Горделивыйсилуэт, почти такой же высокий, как он сам. Вдруг Леоне увидел волосы женщины, очень длинные волосы. Они спадали до самых икр причудливой волной, которая сливалась сшелковым платьем женщины. Внезапная резкая боль вызвала у него одышку. В этих стенах царил ледяной холод, и его дыхание почти сразу же превращалось в облако пара, увлажнявшее его губы.

Он начал охоту на эту женщину. Она не убегала, лишь только не позволяла расстоянию, разделявшему их, сокращаться. Она кружила по церкви вместе с ним, всегда впереди на несколько шагов, и, казалось, предвосхищала его движения: когда она шла по внешней галерее, он следовал за ней по внутренней.

Он застыл неподвижно. Один шаг, один-единственный, и она тоже остановилась. До него долетало медленное, спокойное дыхание, но, возможно, он только так думал. Он пошелвперед, и тут же раздалось второе эхо.

Франческо де Леоне медленно положил руку на головку эфеса своего меча, в то время как из-за внезапной опустошающей нежности на его глаза навернулись слезы. Он недоверчиво смотрел, как его рука сжимает металлический шар. Неужели он постарел? Из-под бледной кожи, изборожденной морщинами, выступали широкие вены.

Почему он преследовал эту женщину? Кто она? Действительно ли она существовала? Хотел ли он ее убить?

Франческо де Леоне резко пробудился ото сна. Пот заливал его лицо, он чувствовал в груди боль, причиняемую бешено стучавшим сердцем. Он задыхался. Он поднял руку и посмотрел на кисть. Она была длинной, квадратной, но не иссохшей. Упругая бледная кожа покрывала голубоватую сеть его вен.

Он сел на краешек кровати под балдахином, стоявшей в комнате, которую отвел ему Капелла. Франческо отчаянно боролся с головокружением, лишавшим его последних сил.

Кошмарный сон приобретал более четкие очертания. Леоне приближался к своей цели. Сон показывал будущее, теперь он был в этом уверен. Выйти отсюда. Воспользоваться рассветом, чтобы затеряться в толпе, бродить по городу… Он задыхался в этой комнате, в этом доме. Застоявшийся запах вызывал у него тошноту.

Джотто Капелла рвал на себе волосы. На протяжении многих лет он развивал в себе настоящую неприязнь к честности. Конечно, он не испытывал особого пристрастия к греховности. Однако он испытывал нечто вроде суеверия к честности. Постепенно он пришел к выводу, что быть честным означало быть уязвимым, а быть уязвимым — значит быть униженным.

Что мог знать об унижении этот прекрасный рыцарь, выходец из благородной семьи? Капелла злился на него. Но не за то, что рыцарь был благородного происхождения, а он сам не удостоился такой привилегии, и не за то, что тот беспощадно судил его за предательство в Акре. Что он думал? Неужели Джотто был настолько глупым, что не осознавал тяжесть своего преступления, когда заключал сделку с врагом? Столько женщин, детей, мужчин за триста золотых ливров. Столько отчаянных криков, столько крови. Он согласился на сделку и позволил нажиться на себе. Нет, Капелла злился на рыцаря, поскольку тот принес в его кабинет доказательство, что никакие воспоминания не умирают окончательно. А ведь ростовщик свыкся со своими воспоминаниями. Конечно, они еще всплывали в его памяти, особенно по ночам. Но с течением времени они все реже беспокоили его. Этого результата Джотто добился благодаря прекрасной теории, которую он сам разработал: в конце концов, кто мог быть уверен, что помощь подоспела бы своевременно и спасла бы Акру? К тому же план сточных желобов врагу мог бы выдать кто-то другой. Так или иначе, но они все умерли бы. Банкир искал оправданий, убеждая себя втом, что резня была неизбежной, что он был виновен не более, чем любой из других возможных предателей. И вот теперь из-за этого рыцаря, никогда не знавшего страха, побелевшие под солнцем стены Акры не выходили из его ума. И вот теперь честность пробивала дорогу к нему в сопровождении своего губительного спутника: ясности сознания. И вот теперь Капелла говорил себе, что, не соверши он преступления, тридцать тысяч человек остались бы в живых.

Говоря по правде, Капелла ненавидел Леоне, однако инстинкт мелкого хищника-паразита подсказывал ему, что этот рыцарь не принадлежал к числу тех, кому можно было бы отомстить. Их надо было убивать быстро, чтобы они не смогли защищаться, но на это у Джотто не хватало мужества.

До визита посланца мсье де Ногаре, пришедшего чуть раньше, после полудня, он лелеял детскую надежду, что чудо, словно по мановению волшебной палочки, избавит его от беспокойного гостя. Каждый раз, когда Джотто слышал, что гость уходил, как сегодня утром, он молил Бога, чтобы тот никогда больше не вернулся. Ведь ежедневно в этом городе умирало столько людей… Почему бы не умереть и рыцарю-госпитальеру? Джотто Капелла прекрасно понимал, насколько глупыми были его желания. Существовала и другаявозможность, более реалистичная: если он ничего не станет предпринимать, рыцарь так и не встретится с Гийомом де Ногаре, и тогда, возможно, он уедет? В таком случае он смог бы и дальше жить под своим девизом-фетишем: «Всегда откладывай на завтра то, что тебя торопят сделать сегодня». До сих пор этот девиз приносил Джотто удачу и богатство. Но сейчас девиз мог сыграть с ним злую шутку, и он осознавал это.

Мир Капеллы, мир, который он с таким трудом создал, рушился под ногами рыцаря. За несколько дней Джотто потерял ко всему вкус, даже соблазн легкой добычи не наполнялего трепещущей радостью. Он был вынужден признать, поскольку Леоне принудил Джотто к честности: то, что мучило его, не было угрызениями совести. Это было скорее страх неминуемой огласки его вины. Признанная вина — наполовину прощеная вина? Вздор! Лишь та вина, которую скрывают, оберегает вас. В ночной рубашке, с фланелевым колпаком на голове, Джотто терзал себе душу, приходяв отчаяние от одной только мысли о мести, которую он не сможет совершить из страха, что ему отплатят тем же. Эта помеха отбила у него за ужином аппетит, и теперь он кипел от негодования. Тайный посланец мсье де Ногаре ушел несколькими часами ранее. Леоне, несомненно, не видел, как тот проскользнул через черный ход. Мсье де Ногаре требовал, чтобы Джотто пришел к нему послезавтра. Речь могла идти только о деньгах, поскольку король Филипп без колебаний занимал крупные суммы, пусть даже потом ему приходилось изгонять заимодавцев, чтобы не афишировать долги своего королевства. Если это позволяло обогащаться за счет других — в том числе и за счет великих баронов, — прибегая к едва скрытому ростовщичеству, это было меньшим из зол. После ухода посланца Джотто тянул время: а что, если он пойдет на встречу один и предупредит мессира де Ногаре о странном требовании рыцаря? В конце концов, это не будет предательством в полном смысле слова. Однако молчание Леоне разубедило его в этом. В молчании Леоне таилось больше признаний, чем в словах. Молчание этого человека говорило само за себя: Леоне принадлежал к той породе хищников, которые из любви к Богу заботились об его агнцах. Хищник, наделенный опасной чистотой, непорочностью.

Обезумевшая служанка вбежала в комнату и начала бормотать что-то нечленораздельное:

— Я… я… не хочет ничего слушать, господин мой, это не моя вина…

За спиной служанки показался Франческо де Леоне и жестом велел ей уйти. Он внимательно посмотрел на наряд Джотто Капеллы. Человек в ночной рубашке и колпаке более сговорчив, чем одетый. Не то чтобы рыцарь боялся подвоха со стороны ломбардского банкира. Его угрозы произвели на Капеллу такое сильно воздействие, что и без того желтое лицо банкира еще сильнее пожелтело. Приведет ли он их в действие в случае необходимости? Возможно. Жалость надо питать только к тем, кто сам способен испытыватьэто чувство, а Капелла оплатил кровавое убийство стольких мужчин, женщин и детей даже глазом не моргнув.

— Ломбардец, когда ты устроишь мне встречу с Ногаре? — спросил рыцарь, не дав себе труда поздороваться со своим строптивым хозяином.

Совпадение было слишком очевидным. Капелла понял, что рыцарь мельком видел посланца советника короля.

— Я жду удобного случая.

— И?

— Он только что мне представился.

— Когда ты рассчитывал предупредить меня?

— Завтра утром.

— Почему такая отсрочка?

Мягкий тон рыцаря обеспокоил Джотто, который запротестовал сдавленным шепотом:

— Да что вы воображаете!

— Чего я от тебя жду? Самого худшего.

— Это ложь!

— Осторожней, ростовщик… Я убил стольких людей, которые мне ничего не сделали… Тебя же, тебя я выдам. Палачи короля питают к пыткам… пристрастие, которое усиливает почтение.

Неприкрытая ирония этого выпада еще больше усилила беспокойство банкира. Он попытался доказать свою добрую волю, объяснив:

— Вполне вероятно, что нас примет Гийом де Плезиан. Вы его знаете?

— Понаслышке и весьма смутно. Полагаю, он был учеником Ногаре в Монпелье, потом судьей королевского суда в этом городе до того, как стал наместником сенешаля Бокера.

— Вы правы. Это вторая голова на плечах мессира де Ногаре. В прошлом году он присоединился к нему, поступив на прямую службу к королю как легист. Говоря о нем, было бы несовсем верно употреблять выражение «правая рука», поскольку никогда не знаешь, кто был вдохновителем той или иной реформы, Ногаре или Плезиан. Они оба наделены блестящим умом, но Ногаре — не оратор, в отличие от Плезиана, который, выступая перед толпой, непременно заставит ее растеряться и вывернет наизнанку, словно перчатку. Я помню, как он в прошлом году обрушился на Бонифация VIII.Это была замечательная и грозная критика… Прибавьте к этому ораторскому искусству их внешние различия. Гийом де Плезиан — красивый весельчак. Одним словом, с ним надо вести себя так же осторожно, как и с мессиром де Ногаре.

В голове Франческо де Леоне промелькнула мысль: почему приор Арно де Вианкур не упомянул об этой «второй голове на плечах Ногаре», как описывал этого человека Капелла?

Окрестности командорства тамплиеров Арвиля, Перш,

Дата добавления: 2015-08-13