Июнь 1304 года

Некая тень проскользнула за пилонами маленькой часовни, неприлично зашуршав юбками. Брат Бернар ужинал в обществе Аньес в перерыве между службами.

Мабиль была довольна собой. Дама де Суарси сказала, что хочет отблагодарить своего доброго каноника, и служанка приготовила настоящий праздничный ужин. Шесть перемен, ни больше ни меньше. После закуски, представлявшей собой ассорти из свежих фруктов, кислота которых способствовала пищеварению, подали суп с миндальным молочком. Для третьей перемены служанка выбрала перепелов, зажаренных на вертеле и политых соусом, щедро приправленным черным перцем. Эта невыносимая Аньес де Суарси так манерничала за столом, будто поглощение маленьких птичек потребовало от нее огромных усилий. Брат Бернар — и в этом можно было не сомневаться — следовал ее примеру, не давая Мабиль времени, чтобы перейти в наступление. Он был молодым, хорошо сложенным человеком, которому тонзура придавала удивленный и жизнерадостный вид. Мабиль охотно попыталась бы соблазнить его. До сих пор ее осторожные попытки заканчивались ничем. Питал ли он тайную нежность к даме де Суарси? Приэтой мысли у Мабиль текли слюнки. Эд де Ларне был бы счастлив услышать такую новость. Возможно, он, желая ее отблагодарить, стал бы вести себя с ней нежнее и, главное,щедрее. Но вскоре у девушки испортилось настроение. Счастлив? Разумеется, нет. Удовлетворен, но, скорее, он обезумел бы от ярости. Порой он внушал ей страх. Часто. Он был переполнен неистребимой ненавистью. Можно было подумать, будто все, что касалось Аньес, буквально выворачивало его наизнанку. Он ополчился на нее, не получая ни малейшего облегчения от своих планов мести. И все же Мабиль помогала ему. Более того, она предвосхищала его хищнические желания. Но, честно говоря, она не знала, почему делала это. Любила ли она своего господина? Конечно, нет. Она желала, чтобы он наваливался ей на живот, чтобы он овладевал ею как уличной девкой или благородной дамой, как ему угодно. Ей нравилось, когда он после занятий любовью порой шептал: «Аньес, моя милая», — чтобы потом погрузиться в глубокий сон. Значит, он думал не о ней? Какое заблуждение! Она была его единственной Аньес, и он был вынужден довольствоваться этим. Мабиль смахнула слезы ярости, выступившие у нее на глазах. Однажды… Однажды она вытянет из своего доброго хозяина достаточно денег, чтобы уйти, не высказав ему ни единого упрека. Она поселится в городе и будет работать златошвейкой[52].Она была терпеливой и ловкой. В конце концов… Басня о том, что Аньес питала слабость к своему канонику, нравилась Мабиль, поскольку могла подмочить репутацию незаконнорожденной и оскорбить ее хозяина. Досада Мабиль тут же улетучилась, уступив место злорадному ликованию.

Книга, в которую записывали даты рождения и смерти, должна была храниться в небольшой ризнице, примыкавшей к церкви. Мабиль без колебаний проникла туда. Она задыхалась от ярости. Ей доставляла удовольствие сама мысль, что она станет причиной падения Аньес. Это в какой-то степени излечивало Мабиль от снедавшей ее болезни: зависти. По ее мнению, если надо было мириться с естественным положением дел, в соответствии с которым вилланы гнули спины, в то время как сеньоры брали на себя обязательство защищать их, то такие перебежчики, как Аньес, были занозой в глазу. Она избавилась от своего законного по рождению положения в обществе благодаря замужеству. Незаконнорожденная, Аньес была всего лишь дочерью служанки, как и Мабиль. Почему она? Если бы старый граф Робер не побоялся грома и молний загробного мира, которые он предчувствовал по мере того, как подходила к концу его земная жизнь, он не признал бы ее. Он проливал свое семя в хижинах и на фермах своих владений. Почему именно Аньес?Почему Мабиль, рожденная в законном браке, занимавшая более завидное положение, поскольку ее отец был одним из «синих ногтей»[53]Ножана-ле-Ротру, получила меньше, чем незаконнорожденная, пусть и дворянского происхождения? От ненависти, которую Мабиль питала к даме де Суарси, у нее часто кружилась голова. Даже если бы Эд де Ларне не оплачивал ее ежедневные предательства, она все равно служила бы ему.

Толстая книга лежала на деревянном аналое. Мабиль принялась поспешно ее листать, отсчитывая время назад, до 1294 года, когда родился этот порочный Клеман, который следил за ней без зазрения совести. Она разбирала почерневшие слова, написанные крупным почерком предыдущего каноника, который умер, если верить более элегантному почерку, заполнявшему следующие страницы книги, в полночь 16 января 1295 года. Мабиль помнила ту убийственную зиму. Тогда она была еще ребенком. Наконец ее указательный палец остановился на записи, которую она искала: Клеман, посмертный сын Сивиллы, рожденный ночью 28 декабря 1294 года.

Быстрее, перепела не отнимут у них много времени. Она должна вернуться на кухню, чтобы сопровождать Аделину, когда та будет подавать следующее блюдо: классическое, но изысканное бланманже с козьим молоком. На десерт подадут черную нугу, сделанную из вскипяченного меда, орехов прошлого урожая и специй, тщательно перемешанных. Напоследок она приготовила медовуху — купаж красного и белого вина, подслащенного медом и приправленного корицей и имбирью.

Мабиль закрыла книгу и поспешила на кухню. Удивленной Аделине она объяснила, что вечерняя жара так ее утомила, что ей пришлось выйти на улицу, чтобы освежиться.

— Они закончили третью перемену, — слабо запротестовала девочка-подросток. — Я не знала, что делать.

— Положить десерт на тонкий ломоть[54]и налить медовуху в графин, чтобы она немного пропиталась воздухом, дура! Не забудь, мадам Аньес требует, чтобы ломоть подавали каждому. Мы не нищие… Как я устала повторять одно и то же! — шипела Мабиль.

Аделина опустила голову. Она настолько привыкла к тому, что Мабиль вечно ругала ее, что едва обращала на нее внимание.

В большом зале беседа шла своим чередом. Мабиль прикинула на глазок расстояние, отделявшее ее госпожу от каноника, спрашивая себя, не приблизились ли они друг к другу. Аньес казалась непринужденной. А ведь во время визита сводного брата чувствовалось, что она была напряжена. Служанка прислушалась в надежде различить слова, компрометирующие Аньес, однако беседа не имела ни малейшего отношения к ее хозяину.

— Я совершенно не понимаю, как кастрация может излечить от проказы, грыжи и подагры, — говорила Аньес. — Это абсолютно разные недуги. А ведь известно, что несчастным прокаженным, которые подверглись кастрации в лепрозории Шартаня, около Мортаня, лучше не стало.

— Я не знаток медицинской науки, мадам, но полагаю, что при этих патологиях задействованы одинаковые жидкости.

Брат Бернар всегда пребывал в хорошем настроении, что еще сильнее влекло его к приятным вещам. Он мгновенно забыл о подагриках и прокаженных, чтобы опять восхититься перепелами, которых только что отведал.

Мабиль вернулась на кухню. С недавнего времени она пыталась разгадать одну загадку. Почему в книге не было указано родовое имя Сивиллы, бывшей горничной госпожи? Разве ее похоронили не по христианскому обычаю? Могила Сивиллы, над которой возвышался крест, находилась на участке земли, отведенном для захоронения слуг и примыкавшем к кладбищу, где хоронили сеньоров, их жен и потомков. Некоторые Суарси были погребены под плитами часовни, но из-за нехватки места, пришлось выделить три ара земли на расстоянии в добрую сотню туазов от часовни.

Несмотря на свою неприязнь к Аньес, Мабиль признавала, что сеньоры Суарси всегда воздавали должное праху своих слуг, в отличие от других, кто сваливал покойников в общинный оссуарий, если никто из родственников не хотел забрать труп. Впрочем, Эд де Ларне не проявлял нежных чувств к своим челядинцам. Мабиль раздраженно покачалаголовой. Какое ей дело до благодушия дамы де Суарси! Это не ее забота. Мабиль волновало другое: была ли освящена земля, которая приняла тело матери Клемана? Надо это выяснить. То, что Сивилла родила, не будучи замужем, не вызывало у Мабиль удивления. Такое часто случалось с девушками-служанками. Они оказывались беременными нежеланным плодом, и выбор у них был невелик: либо аборт, часто заканчивавшийся смертью матери, либо тайное донашивание беременности, если, конечно, хозяин был справедливым человеком. Но как случилось, что в книге Клеман значился только под именем? Кто были его крестные отец и мать, без которых невозможно таинство крещения? Их имена и фамилии должны быть записаны в книге после фамилии ребенка. Такая церемония крещения казалась ей слишком таинственной, чтобы быть католической.

Клеман, напряженно прислушивавшийся, подождал еще несколько минут, чтобы полностью удостовериться. Этим вечером Мабиль не вернется в часовню, ведь она хорошо выполнила свою работу шпионки. Он на четвереньках выполз из зарослей жимолости, где прятался. Его рубашка взмокла от пота — так сильно он волновался. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, зачем эта негодница приходила в часовню. Значит, он был прав: Мабиль умела читать. Он упрекал себя за то, что не сумел предвосхитить ее новую хитрость. Он должен был спрятать книгу записей о рождениях и смертях, не признавшись в этом даже Аньес, которая, несомненно, не одобрила бы его поступка, лишившего Суарси всех воспоминаний.

Он был уверен, что от этой новости толстые губы Эда де Ларне задрожат. Еще немного, и его челюсти сомкнутся. Их плоть была незащищенной, уязвимой.

Погода стояла ясная, благостная. Порой через просветы в листве деревьев Аньес видела безукоризненно голубое небо. Лодка медленно плыла по реке. Она лежала, опершисьспиной о корму. Аньес была одна, пребывала в приятном одиночестве. Ее правая рука скользила по неподвижной водяной поверхности. Вдруг суденышко закружилось в водовороте. Она выпрямилась, с ужасом глядя на круги, все шире расходившиеся вокруг лодки. Что это было? Неожиданное течение? Крупное водное животное? Грозное? Вода забурлила еще сильнее. Лодка встала на дыбы, опасно накренившись. Аньес хотелось позвать на помощь, но ни один звук не мог вырваться у нее из горла. Вдруг тонкий голосок повелительно прошептал ей на ухо:

— Мадам, мадам, умоляю вас, проснитесь, но только не кричите!

Аньес выпрямилась и села. Клеман пристально смотрел на нее, просунув голову между занавесями балдахина. Аньес вздохнула с облегчением, но ее спокойствие оказалосьнедолгим. Она прошептала в ответ:

— Что ты делаешь в моих покоях? Который сейчас час?

— После заутрени, но еще до рассвета.

Аньес вновь повторила:

— Что ты делаешь у меня?

— Я ждал, пока Мабиль и другие слуги заснут. Пока вы ужинали с братом Бернаром, она ходила в часовню, чтобы тайно посмотреть книгу записей.

Полностью проснувшаяся после этих слов Аньес сделала вывод:

— Это нас убеждает в одном: она умеет читать.

— Достаточно, чтобы строить козни.

— Что ты об этом думаешь? Нетрудно догадаться, что она искала запись о твоем происхождении или упоминание о смерти Сивиллы.

— Я в этом убежден.

— Какой она может сделать вывод, прочитав эти строки? — вслух размышляла Аньес.

— Я проник в часовню после нее, чтобы перечитать их, чтобы представить себе, куда ее может завести подлость. Там есть только мое имя, имен же моих крестных родителей нет. Что касается Сивиллы, мадам, хочу вам напомнить, что ее смерть нигде не подтверждена. Она была еретичкой и отвергала таинства нашей святой Церкви.

— Тише… Замолчи, никогда не произноси этого слова. Все это закончилось. Жизель — твоя крестная мать, что же касается твоего крестного отца, мы не могли рисковать… Единственным человеком, который мог нас хоть как-то защитить, был мой прежний каноник, но он уже находился при смерти и вскоре покинул нас. К тому же нам не следовало ему признаваться… Это было невозможно. Вот почему Жизель и я решили никого не записывать. Одна фамилия могла причинить нам неприятности. В самом худшем случае, если бы было приказано произвести ревизию книги, мы могли бы сказать, что речь идетоб ошибке ослабевшей руки и помрачившегося ввиду близкой смерти ума.

— Значит, мое крещение не… Поскольку меня не крестили, не правда ли? — спросил Клеман дрожащим, едва слышным голосом.

Аньес посмотрела своими серо-голубыми глазами в глаза ребенка и жестом велела ему сесть рядом с ней.

— Клеман, единственный суд, перед которым мы должны предстать, — это суд Божий. Люди, какими бы они ни были, являются всего лишь его трудолюбивыми переводчиками. Какой безумец, распираемый гордыней, может утверждать, будто он познал все желания, все планы, всю сущность нашего Господа? Они недоступны нам. Мы можем лишь смутно догадываться о них.

Слова, которые она произносила, словно парализовали ее. Они пришли ей на ум с единственной целью: успокоить мальчика. И все же никогда прежде слова, которые она так тщательно подбирала, описывая его шаги на пути к Богу, не казались ей столь искренними. Совершала ли она серьезную ошибку? Было ли это богохульством?

— Вы действительно так думаете, мадам?

Аньес, не колеблясь ни секунды, ответила:

— Эта мысль поразила меня саму, но, по правде говоря, я думаю именно так. Клеман, твое крещение привело тебя к Богу. Этому помогли две женщины — Жизель и я, и действовали мы с открытыми сердцами.

Мальчик, вздыхая, прижался к Аньес. Через несколько минут он спросил:

— Что мы будем делать с этой предательницей, мадам?

— Как она собирается сообщить новость моему брату, вдохновителю этих гнусных ухищрений? Ларне находится далеко от нас. Путь пешком займет у нее два дня. Не пользуетсяли Эд услугами других приспешников, которым поручил передавать ему послания?

— В этом я сильно сомневаюсь мадам, Эд — глупец, но все же не до такой степени, чтобы не понимать: чем больше у него сообщников, тем больше шансов, что о его тайне узнают.

— Ты прав. Но как она его известит? Ведь он, слава богу, очень редко приезжает в Суарси.

— Я узнаю об этом, обещаю вам. А теперь отдыхайте, мадам, а я пойду в свою берлогу.

На чердаке мануария Клеман устроил себе нечто вроде спальни. Он выбрал место с большой осмотрительностью. Лестница с врезанными ступеньками, которую он сделал слишком шаткой для того, чтобы кто-нибудь из взрослых решился подняться по ней, позволяла ему проникать на чердак из конца коридора, соединявшего прихожую со спальней его госпожи. Таким образом, он мог видеть любого, кто подходил к спальне. У его берлоги было еще одно ценное преимущество. Через небольшую отдушину, служившую для проветривания чердака, он мог незаметно для челядинцев подниматься и спускаться по лестнице, сплетенной из бычьих кишок.

Каркассон,

Дата добавления: 2015-08-13