Интервью с Эрихом Хартманом.

Интервьюер Колин Хитон.

Вопрос: Эрих, когда и где вы родились?

Ответ: Я родился 19 апреля 1922 года в Вайссахе. Это неподалеку от Вюртемберга.

В: Расскажите о вашей семье.

О: Мой отец был уважаемым терапевтом, который был доктором в армии во время Первой Мировой войны, а моя мать была лицензированным пилотом. Мой брат потом также стал доктором.

В: Расскажите о вашей юности, которую вы провели в Китае.

О: Кузен моего отца был там дипломатом, и он убедил отца перевезти нас в Китай, поскольку Германия в те времена не была наилучшим местом с точки зрения экономики. Мы жили в провинции Шанхая, и я маленьким, Альфред был еще меньше, и я почти ничего не помню. Отец уехал, и мы поехали с ним. Но, со временем, у иностранцев в Китае начались проблемы, и отец отправил нас домой. Мы поселились в Штутгарте, а отец приехал позже. Вот где я жил вплоть до начала войны.

В: Что заставило вас стать пилотом?

О: Вероятно та же причина, что и у других парней; слава асов Великой войны, а также тот факт, что моя мама была лицензированным пилотом. Мама часто брала нас с собой и учила разным вещам. Возможно, это был самый главный фактор. Я знал, что хочу летать. Я стал лицензированным пилотом планеристом в возрасте 14 лет, и летал так часто, как мог. В возрасте 15 лет я стал инструктором в гитлерюганде. Альфред стал стрелком на “Штуке” и был захвачен в плен в Тунисе. Наверно это было его счастье и спасло ему жизнь. Мой отец не был рад тому, что я хочу стать пилотом, он хотел, чтобы мы пошли по его стопам в медицину. Это так же была и моя мечта, но ей не суждено было сбыться.

В: Когда вы вступили в Люфтваффе?

О: Я начал проходить обучение в октябре 1940 года в Восточной Пруссии. Это продолжалось до января 1942 года, когда я отправился в Цербст-Ангальд. Я был произведен в лейтенанты в марте 1942 года. Потом я отправился в школу обучения стрельбе в воздухе, где у меня случилась небольшая проблема. Я решил покрасоваться и промчался на бреющем над аэродромом, после чего был подвергнут домашнему аресту. И надо же было случиться, что мой товарищ по комнате, вылетел на том же самом самолете, у него случились технические проблемы и он погиб в катастрофе.
Я прибыл в Россию и явился в JG52 накануне зимы, после небольшого происшествия.

В: Это когда вы разбили “Штуку”?

О: Ну, я бы не сказал что разбил, поскольку я так и не оторвался от земли. Мы должны были перегнать их в Мариуполь, но когда я начал разгон на Штуке, я понял, что у нее нет тормозов, и она реагирует не так, как Мессершмитт 109. Я врезался в домик, а другой парень скапотировал. Они решили отправить нас на Ju-52, поскольку так было безопаснее для нас и для самолетов.

В: Тогда вы впервые и встретились с Дитером Храбаком?

О: Да, он был моим хорошим другом на протяжении многих лет. Дитер был первым, кто сказал мне, чтобы я поговорил с вами, поскольку он и другие доверяют вам. Как и я. Дитер был понимающим, но любящим дисциплину командиром, и его опыт впечатлял. Он научил нас не просто летать и драться, а как работать в команде и оставаться в живых. Это был его величайший дар. Он всегда был готов обсудить свои собственные ошибки, и то, чему он на них научился, надеясь, что мы также это поймем. Храбак отправил меня в 7/III/JG-52 пол начало майора Хубертуса фон Бонина, старого орла участвовавшего в Испанской гражданской войне и Битве за Британию. Мы и у него многому научились. Мой первый боевой вылет состоялся 14 октября 1942 года.

В: Ваш первый вылет был не слишком впечатляющ. Что произошло?

О: Ну, Россманн и я летели парой, и Россманн сообщил, что он заметил 10 самолетов противника ниже нас. Мы были на 12000 футах, а противник намного ниже нас. Я ничего не видел, но последовал за Россманном вниз, когда мы атаковали их. Я думал, что смогу одержать свою победу, поэтому дал полный газ и бросил Россманна, чтобы обстрелять самолет. Я промазал и едва не столкнулся с ним, после чего ушел вверх. Внезапно я оказался в окружении советских самолетов и направился под прикрытие облаков, чтобы уйти от них. Все это время Россманн продолжал говорить со мной, а у меня уже загорелась лампочка аварийного запаса топлива. Потом двигатель остановился и я сел на вынужденную, разбив свой истребитель. Я понял, что у меня будут проблемы. Я нарушил все правила, по которым живут летчики-истребители, и я думал, что меня вышвырнут.

В: И какова же была ваша учаcть?

О: Фон Бонин отправил меня на три дня работать вместе с наземным персоналом. Это дало мне время подумать над тем, что я сделал. Потом, когда я стал ведущим, я сам учил новичков тому, чему в свое время меня научили Россманн и, затем, Крупински.

В: Когда вы одержали свою первую победу?

О: Это было 5 ноября 1942 года, день, который я никогда не забуду, и это был штурмовик Ил-2, самолет, который было труднее всего сбить из-за его бронирования. Вы должны были попасть в маслорадиатор, иначе его не завалишь. Это был также и день моей второй вынужденной посадки, поскольку я влетел в обломки сбитого мною самолета. В тот день я научился двум вещам: приближайся и стреляй, и, одержав победу, сразу же уходи в сторону. Следующую победу я одержал в феврале следующего года. Это произошло, когда в Тамань прибыл Крупински, став новым командиром моей эскадрильи.

В: Вальтер рассказывал мне о том дне, когда он прибыл, и случае с двумя истребителями. Что вы помните об этом?

О: Он прибыл, представился, потребовал самолет, взлетел, был сбит, и вернулся назад на автомобиле. Затем он взял другой самолет, одержал две победы и вернулся, изъявив желание пообедать. И все это воспринималось так обыденно, словно это какая-нибудь игра в карты.

В: Как вы встретились с Гюнтером Раллем?

О: Ну что ж, я знаю, что Гюнтер рассказывал вам об этом. Он сменил фон Бонина в качестве командира группы и нас представили ему. Это было начало. В августе 1943 года Ралль сделал меня командиром 9-й эскадрильи, которой до этого командовал Герман Граф.

В: Вы часто летали в качестве ведомого Крупински. На что это было похоже и отличалось ли от полетов с Россманном?

О: Ну, наше партнерство поначалу было не очень легким, но мы поняли, что вместе мы работаем довольно хорошо. У нас обоих были сильные и слабые стороны, и мы смогли преодолеть эти проблемы. И это сработало на славу. Кроме того, я должен был обеспечить его возвращение домой к его многочисленным подружкам, всегда ждавших его на земле. Летая с Крупи, я заслужил Железный Кресс 2-го класса. Я научился у него тому, что нет ничего хуже, чем потерять ведомого. Жизнь была важнее побед. Я потерял только одного ведомого, Гюнтера Капито, бывшего бомбардировщика, но это произошло из-за его неопытности как истребителя, и он остался в живых.

В: Сколько побед вы одержали, прежде чем вас наградили Рыцарским Крестом?

О: Я одержал 148 побед к 29 октября 1943 года. Наверное, никто не сбивал так много, чтобы получить Рыцарский Крест. Было много тех, кто одержал более 50 побед, но так и не был награжден Рыцарским Крестом, что, я думаю, не справедливо. Я также думаю, что несправедливо то, что такие люди как Ралль, Баркхорн, Киттель, Бэр и Рудорффер не получили высших наград. Они их заслужили.

В: Расскажите о вашей первой встрече с Крупински. Я слышал от него его версию, но я хотел бы услышать и вашу.

О: Я слушал своего нового командира группы, когда появился дымящий истребитель, и внезапно приземлившись, перевернулся и взорвался. Мы были уверены, что пилот мертв. Кто-то сказал, что это Крупински, и вдруг из густого дыма появился этот человек в испачканной форме, но без единой царапины. Он улыбался и рассказывал о зенитке над Кавказом, при этом его лицо не выражало никакого удивления. Это была моя первая встреча с “графом”.

В: Кто был вашим первым ведущим?

О: Фельдфебель Эдуард Россманн, который взял меня под свое крыло.

В: Это было обычным, когда офицер становился ведомым у младшего по званию?

О: Для нас, да, ведь он был ветераном. Звание мало значило по сравнению с опытом, поэтому, я думаю, мы и добивались таких успехов.

В: Кто был вашим лучшим другом в те дни?

О: Их было много, многие из них еще живы, но самые близкие отношения у меня были с Хайнцом Мертенсом, моим старшим механиком. Вы могли положиться на ведомого, который прикрывает вас в воздухе, и ваших товарищей в воздушном бою, но человек, который делает все, чтобы ваша машина летала и не ломалась, это самый важный человек, скажу я вам. Мы стали лучшими друзьями, и я бы не достиг таких успехов, если бы не Мертенс.

В: Да, ваша пара также стала легендарной. Из-за чего такая близость?

О: Я не могу объяснить это. Когда я пропал без вести в тот раз, когда меня взяли в плен, Мертенс взял винтовку и пошел искать меня. Он не хотел сдаваться. Такую верность вы никогда не найдете на гражданке.

В: Расскажите, как вы попали в плен?

О: Русские атаковали в нашем районе, и Храбак раздал нам приказания. Это было в августе 1943 года, и нашей задачей было сопровождать “Штуки” Ганса-Ульриха Руделя, которые должны была контратаковать. Потом ситуация поменялась. Авиация Красной Армии бомбила германские позиции, поддерживая наступление своих войск, поэтому моя группа из 8 истребителей обнаружив противника, атаковала его – примерно 40 ЛаГГов и Яков и 40 или около того штурмовиков. Я сбил двоих, когда внезапно что-то попало в мой самолет. Я совершил вынужденную посадку и был взят в плен советскими солдатами. Когда они приближались к самолету, я притворился, что я ранен. Они поверили мне и отвезли в свой штаб, где их доктор осмотрел меня, а даже он поверил мне. Они погрузили меня обратно в грузовик (который, кстати, был германский) на носилках, и когда “Штуки” начали свои атаки, я набросился на одного охранника в грузовике. Он упал, и я спрыгнул. Как только я сделал это, я услышал, что грузовик остановился, поэтому я продолжал бежать. Я оказался на большом поле с очень высокими подсолнухами, где я и попытался скрыться, в то время как преследовавшие меня люди активно стреляли в моем направлении. Я наткнулся на небольшую деревушку, занятую русскими, и решил вернуться в то место, откуда я вышел и дождаться темноты. Я вернулся в безопасное место и задремал. Потом я проснулся и пошел на запад. Мимо меня прошел патруль русских, человек 10 я думаю, и я решил двигаться за ними. Затем патруль скрылся за небольшим холмом, и началась перестрелка. Я понял, что там, наверное, немецкие линии, поскольку люди из патруля опрометью бежали в мою сторону. Я решил перейти на другую сторону холма, и наткнулся на немецкого часового, который даже выстрелил в меня, продырявив мне штанину. Я был сильно разозлен, но этот человек был жутко напуган. Меня проводили на их позиции, допросили, и попросили приготовиться к бою. Другая группа русских, явно пьяных, двигалась в сторону наших траншей, и, когда они подошли метров на 20, лейтенант приказал открыть огонь. Они все были убиты. Потом мне рассказали, что группа русских вошла в их периметр, свободно говоря на немецком и изображая бежавших военнопленных. Приблизившись, они выхватили несколько автоматов “Томми” и убили несколько человек. Это объясняло их осторожность по отношению ко мне, поскольку на мне не было никаких опознавательных знаков и документов. У меня все отобрали, когда взяли в плен.

В: Что произошло с Мертенсом? Как вы вернулись?

О: Пехотный командир связался с Храбаком и он подтвердил мою личность. Они отправили меня назад на машине, и я был встречен Крупи, который только что вернулся из госпиталя. Мне также сообщили, что Биммель ушел и я был очень расстроен. На следующий день Биммель вернулся, и мы увидели друг друга, и мы устроили вечеринку в честь второго дня рождения.

В: Что за вечеринка?

О: Это вечеринка, которая устраивалась в честь пилота, выжившего в ситуации, в которой он должен был бы погибнуть. У нас частенько такое случалось.

В: Возможно, величайшей легендой, окружающей вашу жизнь, является ваша встреча с Уши, и любовь, продлившаяся многие годы. Опишите эту встречу.

О: Мы учились в одной школе, и, наконец, я решил разыскать ее. Я догнал ее и ее подругу, остановил свой велосипед, и представился. Я знал, что для меня существует лишь она одна, хотя мне было семнадцать, а она была на два года младше. Наши родители не слишком волновались по этому поводу, но они присматривали за нами.

В: У вас были конкуренты?

О: Да, но я разрешил эту проблему. [Эрих просто избил парня, который был старше его, и избавился таким образом от соперника]. Уши и я были предназначены друг другу, это была судьба. И она долго ждала меня, даже после войны. Мы поженились в 1944 году, но провели очень мало времени друг с другом. Мы поженились после того, как я получил бриллианты, и Герд [Баркхорн] был моим шафером, а Вилли Батц и Крупи были свидетелями.

В: Расскажите о том, как вы получили Дубовые Листья из рук Гитлера.

О: Это были странные времена. Во-первых, мы по большей части были пьяны. Герд Баркхорн, Вальтер Крупински, Йоханнес Визе и я прибыли в Берхтесгарден. Все мы приехали получать Дубовые Листья, кроме Герда, который получал Мечи. Мы пытались протрезветь к тому моменту, когда должны были получить их. Вальтер позднее все время утверждал, что мы поддерживали друг друга, чтобы не упасть. Мы пили коньяк и шампанское, смертельную комбинацию если вы не ели пару дней. Первый человек, которого мы встретили, был адъютант Гитлера от Люфтваффе, майор фон Белов, который, я думаю, был в шоке от нашего состояния. Мы должны встретиться с Гитлером через пару часов, а мы едва держались на ногах. Это было в марте 1944 года, и на той высоте в это время было много снега.

В: Я разговаривал с Вальтером Крупински и читал о “случае с фуражкой” в вашей биографии, написанной Реем Толивером и Тревором Констэблом. Расскажите об этом.

О: Я не смог найти мою фуражку, а вид у меня был не слишком хорош, поэтому я взял фуражку с вешалки и одел ее, но она была слишком велика. Я знал, что она не моя. Белов расстроился и сказал, что это фуражка Гитлера и вернул ее на место. Все, кроме Белова, посмеялись над этим. Я отпустил несколько шуток по поводу большой головы у Гитлера, и что это “должно быть из-за его работы”, что вызвало новый взрыв смеха.

В: Каково было ваше впечатление от Гитлера?

О: Я нашел его немного разочарованным, хотя и очень заинтересованным в войне на фронте и очень хорошо информированным о происходивших событиях. Однако, у него была тенденция по долгу бубнить о маловажных вещах, что навевало скуку. Он интересовался тем, что уже не имело большого значения. Я также понял, что он мало знает о реалиях воздушной войны на востоке. Он был больше сконцентрирован на западном фронте и бомбардировках городов. Естественно, наземная война на востоке была областью его наибольшего интереса. Это было очевидно. Гитлер выслушал парней с Западного фронта и заверил их, что производство оружия и истребителей возрастает, и история показала, что это действительно было так. Потом он перешел на подводную войну, о том, как мы должны окончательно уничтожить морскую торговлю, и т.д. Я нашел его изолированным и обеспокоенным человеком.

В: Как в вашей части относились к войне в то время?

О: Я не припоминаю, чтобы кто-нибудь говорил о поражении, но я знаю, что мы говорили о том, что некоторые великие пилоты уже погибли, и о том, что американские “Мустанги” залетают далеко на территорию Германии. Лишь немногие из нас имели опыт боев с американцами, хотя многие старики сражались с британцами. Те, кто дрался с американцами, делали это в Северной Африке, и их впечатления были интересными.

В: Какой была атмосфера, когда вас наградили Мечами?

О: Я только приземлился после успешного вылета, когда мне сказали о том, что меня наградили Мечами. Это было в июне 1944 года. 3 августа 1944 года я вновь встретил Гитлера на церемонии награждения, на которой было 10 парней из Люфтваффе. Гитлер не был прежним. Это было после покушения на него, его правая рука дрожала, и он выглядел изможденным. Он поворачивался левым ухом, чтобы слышать, что ему говорят, поскольку после взрыва бомбы он не слышал другим ухом. Гитлер рассказал о трусливой попытке убить его, и ругал своих генералов за редким исключением. Он также заявил, что Бог спас его, чтобы он смог спасти Германию от разрушения, и что Западные союзники будут неминуемо отброшены назад. Все это было довольно неожиданным. Мне захотелось уехать и увидеть Уши, что я и сделал.

В: Как встреча с Гитлером при получении Бриллиантов отличалась от двух других?

О: Дитер Храбак и остальные устроили вечеринку, перед тем как я уехал, и был так пьян, что не мог стоять на следующий день. Это звучит так, словно мы все были алкоголиками, но дело не в этом. Мы жили и играли по жестоким правилам. Мы не знали, что следующий день принесет нам. Я перелетел на моем 109-ом в Инстербург, и JG-52 предоставили мне эскорт. Когда я прибыл в Вольфшанце, мир изменился. Гитлер уже начал устраивать суды и казни над теми, кто был виновен и теми кто был под подозрением. Вы должны были пройти через три зоны безопасности, и никому не было дозволено проносить оружие в последнюю зону. Я сказал гитлеровскому охраннику, чтобы они передали фюреру, что если мне не доверяют носить свой “Вальтер”, то я не собираюсь получать Бриллианты. Парень выглядел так, словно я только что женился на его матери. Он отправился поговорить с фон Беловым, который был уже полковником, и Белов вышел и сказал, что все будет хорошо. Я повесил свою фуражку и кобуру с моим пистолетом на вешалку и Гитлер подошел ко мне и сказал “Я хотел бы, что бы таких как вы и Рудель было больше”, и он вручил мне Бриллианты, которые были инкрустированы в новый комплект Дубовых Листьев и Мечей. Мы перекусили и выпили кофе, и он доверительно сообщил мне, что “с военной точки зрения война проиграна” и что я должно быть уже знаю это, и что нам остается лишь надеяться, что Западные союзники и Советы начтут воевать друг с другом. Он также говорил о проблеме партизан, и он спросил меня о моем опыте. Гитлер спросил о моем мнении относительно тактики, использовавшейся для борьбы с американскими и британскими бомбардировщиками. Поскольку у меня не было опыта в этом, я просто заявил, что я действительно думал по этому поводу. Приказы Геринга драться с ними и применяемый метод были ошибкой. Я также проинформировал его о недостаточной подготовке пилотов; слишком много минимально обученных людей просто выбрасываются на ветер, погибая. Он также говорил о новом оружии и тактике, а потом мы попрощались. Это был последний раз, когда я его видел – 25 августа 1944 года. Я улетел обратно в свою часть, где меня ждал приказ о десятидневном отпуске. Я также побывал Галланда, с которым мы обсудили ситуацию с Ме-262. Потом я вернулся к Уши и женился на ней и это было самым важным для меня.

В: Чего вы больше всего боялись во время войны?

О: Ну, я боялся попасть в плен в России, перспектива, в таком случае, была совершенно ясна. Бобмардировки наших городов тоже беспокоили нас, поскольку наши семьи были очень дороги для нас. Я, полагаю, больше всего волновался, что Уши не будет ждать, поэтому я каждый раз, когда у меня был отпуск, старался увидеться с ней. Награды означали отпуск, и это был стимул. Если бы у меня был выбор лишиться ее или вернуть все награды, я бы отказался от наград. Она была очень важна для меня, и так было всегда. Позднее стало известно, что Советы знали обо мне, и Сталин назначил награду в 10000 рублей за мою голову. Потом награду увеличили, Рудель и я “стоили” больше других немцев во время войны, разве что за исключением Гитлера и нескольких высокопоставленных нацистов. Каждый раз, когда я поднимался в воздух, я знал, что кто-то будет искать меня. Я вспоминал американские вестерны, где крутого стрелка вызывали на поединок на улицу, на которой другой стрелок, разыскивавший его, собирался сделать его своей целью. Я чувствовал себя такой целью, поэтому я при случае менял свой самолет. Я обнаружил, что когда я летал на самолете с черным тюльпаном на коке винта, мне гораздо труднее было найти противников, которые большей частью избегали меня. Поэтому я нуждался в маскировке.

В: Какие были условия в России?

О: Ну, зиму вы сами можете представить. У нас редко были стационарные жилища, обычно мы жили в палатках. Хуже всего были вши, и все что вы могли сделать, это подержать вашу одежду над огнем и слушать, как они щелкают. Мы использовали ДДТ и мылись, когда могли. Болезни, особенно пневмония и траншейная стопа были большой проблемой, особенно среди наземного персонала. Еды всегда недоставало, особенно в конце войны, а ограниченное количество топлива, заставляло рассчитывать каждый вылет. Мы всегда летали с грунтовых полос и нас часть бомбили. Эти полосы было легко отремонтировать, хотя рельеф делал каждый взлет и каждую посадку приключением. Иногда истребители ломали свои шасси, или просто зарывались и переворачивались. Обеспечение было кошмарным, поскольку запчасти и боеприпасы было трудно достать, особенно когда мы постоянно перемещались. Несмотря на эти проблемы, мы очень успешно действовали в Крыму в 1943-44 годах.

В: Я знаю, что JG-52, как и другие части, летала вместе с иностранными воздушными силами. Каков у вас опыт таких полетов?

О: К нам был приписаны венгерское и хорватское подразделения. Они были хорошими пилотами и бесстрашными пилотами. Хорошие парни. Мы даже больше общались с румынами, когда базировались у них, и воевали и с американцами и с советами; очень тяжелые времена. В России мы летали один против двадцати, в Румынии один против тридцати.

В: Храбак описывал мне эвакуацию из Крыма. Как она сложилась для вас?

О: Ну, я бы назвал это не эвакуацией, а полным отступлением. Нам нужно было улетать, и я обнаружил, что убрав радио, бронеспинку и заднюю перегородку, можно было взять четырех человек в фюзеляж, но я рискнул взять только троих. Мы смогли спасти от плена многих из нашей бесценной наземной команды, используя этот способ.

В: На кого были похожи пленные советские? Были ли у вас открытые проявления расизма по отношению к этим людям?

О: Вообще не было. Я должен сказать, что, по правде, в нашей группе большинство считало, что весь этот национал-социалистический идиотизм был немного отвратителен. Храбак сразу говорил новичкам, что если они собираются сражаться за национал-социализм и фюрера, то им следует переводиться в СС или еще куда-нибудь. У него не было времени на политиканов. Он сражался на войне против превосходящих сил противника, не вдаваясь в политические дрязги. Я думаю подобный подход вредил Храбаку в глазах Геринга и других, но он был настоящим мужиком и не волновался ни о чем, кроме своих людей. Ханнес Траутлофт действовал схожим образом, как и Галланд. Все великие, за редким исключением были таковы. У нас был даже русский пленный, который показал нам, как заводить моторы в сильные морозы, добавляя бензин в масляный картер. Для нас это было неслыханным делом, и мы были уверены, что потеряем истребитель во взрыве. Это сработало, потому, что топливо разбавляло загустевшее масло, и испарялось, когда стартер срабатывал. Это было удивительно. Другой парень показал нам, как разводить огонь под капотом и заводить двигатель. Еще одна полезная подсказка. Этот же парень показал, как сохранять способность оружию стрелять, опуская его в горячую воду, что позволяло избавляться от смазки, которая застывала в механизмах. Без масла все прекрасно работало. Мне грустно было за этих людей, которые ни к кому не относились с ненавистью, и которые были вынуждены сражаться на войне, которой они, скорее, постарались бы избежать.

В: Какие эпизоды их ваших боев с вражескими самолетами вам более всего запомнились?

О: Один случай приходит в голову. Я вел поединок с краснознаменным Як-9, и этот парень был хорош, но совершенно безрассуден. Он раз за разом пытался оказаться позади меня, и каждый раз, когда он был готов открыть огонь, я резко уходил с траектории полета его пуль. Потом он ушел вверх и развернулся, и мы вышли друг другу в лоб, ведя огонь, но не попадая друг в друга. Так повторилось дважды. Наконец я ушел в пике с отрицательной перегрузкой, скрывшись у него из виду, и потом развернулся, чтобы догнать его на полном газу. Я подошел к нему с низу в плавном наборе и поджег его. Пилот выпрыгнул с парашютом и был позднее пленен. Я встретился и поговорил с этим человеком, капитаном, который был приятным парнем. Мы дали ему поесть и разрешили ему бродить по аэродрому, взяв с него слово, что он не сбежит. Он был счастлив, что остался жив, но сильно растерялся, поскольку командиры говорили ему, что пленных летчиков сразу же расстреливают. Это парень съел свой один их лучших обедов за войну и обрел новых друзей. Мне нравиться думать, что парни, подобные ему, вернулись домой и рассказали своим соотечественникам правду о нас, а не ту пропаганду, которая изливалась после войны, хотя кое-какие ужасные вещи, без сомнения, имели место быть.

Однажды я атаковал звено из четырех Ил-2 и подбил одного. Все четверо попытались развернуться строем на малой высоте, и все четыре разбились о землю, не сумев выправить свои самолеты, поскольку бомбовая нагрузка ограничила их маневренность. Это были самые легкие 4 победы их тех, что я когда-либо одерживал.

Однако, я помню как один раз, я увидел более 20000 мертвых немцев, устилавших долину, где советские танки и казаки атаковали окруженную часть, и этот вид, даже пусть и с воздуха, самый запомнившийся за всю мою жизнь. Я могу закрыть глаза и увидеть это даже сейчас. Такая трагедия. Я помню, что я плакал, пролетая низко над ними; я не мог поверить своим глазам.

В другой раз, в мае 1944 года около Ясс, мой ведомый Блессин и я были атакованы истребителями, он рванул вправо и противник последовал за ним вниз. Я перевернулся и преследовал истребитель противника до земли. Я сказал своему ведомому, уйти вверх и начать плавный вираж вправо, чтобы я смог хорошенько прицелиться. Я сказал ему, чтобы он оглянулся, и увидел, что случается, когда не следишь за своим хвостом, и открыл огонь. Истребитель взорвался в клочья и рассыпался как конфетти.

Однако, помимо случая с катастрофой Крупински, в тот день, когда я встретил его, было и еще одно комичное событие. Много раз моим ведомым был Карл Юнгер. Он начал приземляться, а в это время польский фермер на своей повозке пересекал его траекторию. Он врезался в нее, убив лошадь, а истребитель превратился в груду перекрученных обломков. Все мы видели это и уже начали задумываться о похоронах, когда внезапно обломки зашевелились, и он выбрался из них без единой царапины, с по-прежнему одетыми солнечными очками. Он был готов снова подняться в воздух. Удивительно!

Потом были американские Мустанги, встречи с которыми мы опасались и ждали одновременно. Мы знали, что они лучше, чем наши самолеты; новее и быстрее, с огромным радиусом действия. Однажды в Румынии был интересный случай, с русскими и американцами одновременно.

В: Что произошло в том вылете?

О: Мы взлетели, чтобы перехватить советские бомбардировщики, атакующие Прагу, и мы встретили много самолетов американского производства с красными звездами, поставленными вами по ленд-лизу. Потом, в том же районе, появились американские истребители, а я был выше их всех на тысячу метров. Похоже, американцы и русские изучали друг друга и не замечали нас. Я приказал “упасть” вниз сквозь строй Мустангов, потом русских истребителей и бомбардировщиков, совершив лишь одну атаку “ударил – убежал”, после чего мы должны были уйти, поскольку нас было лишь двое. Пикируя, я быстро сбил два P-51, и потом обстрелял бомбардировщик “Бостон”, добившись хороших попаданий, но, не сбив его. Вторая пара также сбила Мустанг, и у нас с ведомым все было в порядке. Внезапно произошло нечто удивительное. Советские и американские истребители начали драться друг с другом, и эта путаница сработала на нас. Они, должно быть, не поняли, что устроило все это звено немцев! Русские бомбардировщики в панике сбросили свои бомбы и повернули назад. Я видел три битых яка и поврежденный Мустанг, за которым тянулся белый дым. Это был мой последний бой с американцами.

В: Когда вы впервые встретились с американскими пилотами?

О: Это произошло во время защиты Плоешти и Бухареста, а также над Венгрией, когда прилетали бомбардировщики с мощным истребительным прикрытием. 23 июня 1944 года я принял командование над I/JG-52. B-17 атаковали железнодорожный узел, и мы взлетели. Сначала мы не заметили Мустанги, и приготовились атаковать бомбардировщики. Внезапно, четыре из них пролетели поперек нашего курса и ниже, и я дал приказ атаковать истребители. Я приблизился к одному из них и открыл огонь, его истребитель начал разваливаться и какие то обломки ударили по моим крыльям, сразу же я оказался позади другого и снова открыл огонь, сбив его. Мое второе звено сбило два других истребителя. Затем мы увидели других и снова атаковали. Я сбил еще одного и увидел, что их ведущий все еще не сбросил свои подвесные баки, что ограничивало его маневренность. Я был очень рад, что этот пилот смог удачно выпрыгнуть с парашютом. После боя оказалось, что у меня не осталось боеприпасов. Но такой успех больше не повторялся, поскольку американцы осознали урок и больше не попадали в засаду. Они очень хорошо защищали свои бомбардировщики, и мы больше никогда не смогли приблизиться на расстояние достаточное, чтобы причинить хоть какие-нибудь повреждения. У меня появилась возможность вновь атаковать Мустанги, когда звено наших преследовалось ими сзади, а я пытался предупредить их по радио, но они не слышали меня. Я спикировал вниз и сблизился с P-51, который стрелял по 109-му, и взорвал его. Я сделал полу-переворот и открыл огонь по еще одному из трех остававшихся противников, и также зажег его. Сразу же после этого, меня предупредили, что несколько противников зашли мне в хвост, поэтому я спикировал к земле с группой из 8 американцев позади меня. Это было очень неприятное чувство, скажу я вам! Когда они открывал огонь, я совершал резкие развороты то влево, то вправо, но они стреляли со слишком большой дистанции, чтобы их огонь был эффективен. Я направлялся в сторону базы, где зенитки смогли бы мне помочь, но у меня закончилось топливо, и я был вынужден прыгнуть с парашютом. Один из пилотов направился прямо на меня, чтобы, как я подумал, обстрелять меня, но он свернул в сторону и, посмотрев на меня, помахал мне рукой. Я приземлился в четырех милях от базы; я едва не дотянул до нее. В тот день мы потеряли половину своих самолетов; нас превосходили числом и многие молодые пилоты были еще слишком не опытны.

В: Как вы оценивали ваших противников в воздухе?

О: Я знал, что если пилот противника открывал огонь слишком рано, со слишком большого расстояния для эффективного огня его оружия, тогда я понимал что это легкая добыча. Но, если пилот сближался и не стрелял, искал подходящего момента, то я понимал, что против меня действует опытный пилот. Также, я разработал разные тактики для различных условий, например, всегда разворачиваться на пушки приближающегося врага, или уходить с переворота в пике с отрицательной перегрузкой, вынуждая его следовать за мной или бросать преследование, затем, выравниваясь и, часто, сбрасывая скорость, позволяя ему проскакивать вперед. Вот тогда-то я и мог воспользоваться его недостатками.

В: Многие скептически относились к количеству ваших побед. Расскажите об этом, до какого уровня все это доходило?

О: Ну, это случалось с несколькими из нас. Геринг не мог поверить потрясающему количеству побед, записанных с 1941 года. Даже в моей части был человек, вы знаете его, Фриц Облесер, который сомневался в моих победах. Я попросил Ралля перевести его из 8-й эскадрильи, чтобы на время сделать его моим ведомым. После этого Облесер поверил мне и даже был свидетелем нескольких моих побед, и мы стали друзьями.

В: Адольф Галланд говорил мне, что он пытался заполучить вас в его JV-44 в 1945 году. Почему вы не приняли его предложение, как Крупи и Баркхорн?

О: Я прошел подготовку на Ме-262, но мое сердце и мои друзья были в JG-52, и я чувствовал, что я принадлежу им. Верность своей части была важна для меня. К тому же, у меня было много новых пилотов, которые нуждались в руководстве и обучении. Чем дальше, тем моложе они становились и имели все меньше и меньше часов налета, прежде чем их бросали в бой. Я был нужен и поэтому я остался. Ралль, Крупински, Штайнхофф и другие были переведены на защиту Рейха, где они и оставались до конца войны. Я разрывался между этими возможностями, но я чувствовал, что сделал тогда правильный выбор. Позднее, я осознал, что моя жизнь могла бы сложиться совершенно иначе, если бы я остался с JV-44.

В: Как вы оказались в руках Советов?

О: 8 мая 1945 года, около 8 часов утра, я взлетел со своего аэродрома в Чехословакии, направляясь в Бруенн. Мой ведомый и я заметили восемь яков под нами. Я сбил одного из них, и это была моя последняя победа. Я решил не атаковать остальных, поскольку я увидел, что над нами появилось 12 Мустангов. Мой ведомый и я направились к земле, где дым от бомбардировок мог скрыть нас. Мы пролетели сквозь дым, и вновь увидели, как два союзника дерутся друг с другом над нами. Невероятно! Мы приземлились на аэродроме и нам сказали, что война окончена. Должен сказать, что я никогда не отказывался выполнять приказ, кроме случая, когда генерал Зайдеманн приказал мне и Графу перелететь в британский сектор и сдаться, чтобы избежать русских, оставив всех остальных в руках Советов. Я не мог бросить своих людей. Тогда бы я был плохим командиром. За мою голову была назначена большая награда, как и за голову Руделя. Я был хорошо известен и все знали, что Сталин хотел заполучить меня. Вместе со своей частью я маршировал через Чехословакию, когда мы сдались американской танковой части. Они передали всех нас Советам. Я помню, как Граф сказал мне, что как обладателей Бриллиантов, Советы, скорее всего, казнят нас, если мы попадем к ним. В то время я не сомневался, что он прав. Граф также упомянул женщин, детей и наземный персонал, которым никто не сможет помочь; они остались бы на милость Красной Армии, а мы все знали, что это означает. Мы уничтожили самолеты и всю амуницию. Я сел в свой самолет и выстрелил боезапас в лес, где было брошено все топливо, и потом выпрыгнул из кабины. Мы уничтожили 25 прекрасных истребителя. Они бы здорово смотрелись сейчас в музеях.

В: Расскажите о том, каково было в плену?

О: Граф, Грассер и я сдались 90-й пехотной дивизии, и нас поместили в лагерь за колючей проволокой. Условия были ужасные. Многие люди решили бежать, и некоторым помогали охранники. Мы провели восемь дней без какой либо пищи, и затем нам сказали, что нас увезут. Всех нас, даже женщин и детей, вывезли в открытое поле. Грузовики остановились и там нас ждали советские войска. Русские отделили женщин и девушек от мужчин, и произошли самые ужасные вещи, о которых вы знаете, и о чем я не буду здесь говорить. Мы видели это; американцы видели это, и мы не смогли сделать ничего, чтобы остановить их. Мужчины, которые сражались как львы, плакали как дети, наблюдая за повторяющимся насилием. Пара девушек смогла добежать до грузовиков, и американцы затащили их внутрь, но русские, большинство которых были пьяны, направили свое оружие на союзников и сделали несколько выстрелов. Потом водители грузовиков решили побыстрее уехать. Нескольких женщин пристрелили после изнасилования. Другие были не столь удачливы. Я помню девочку двенадцати лет, мать которой была изнасилована и убита, которая в свою очередь была также изнасилована несколькими солдатами. Вскоре после этого она умерла. Потом пришли еще русские, и все началось снова и продолжалось всю ночь. В течение ночи целые семьи покончили жизнь самоубийством, мужчины убивали своих жен и дочерей, а потом убивали себя. Я до сих не могу поверить в то, о чем говорю сейчас. Я знаю, многие никогда не поверят в эту историю, но это правда. Вскоре приехал русский генерал и приказал, чтобы все это прекратилось. Он был вполне серьезен, поскольку несколько русских, которые не остановились и продолжили насилие были казнены на месте их же товарищами через повешение.

В: Как с вами обращались в России?

О: Ну, я был в некотором роде знаменитостью, и русские хотели сделать из меня пример. Меня никогда не били и не мучили, но меня морили голодом и угрожали несколько лет. Допросы были хуже. Я знал, что вы брали интервью у нескольких немцы, которые пережили тоже самое. Истории очень похожи, поэтому я не буду вдаваться в детали. Первое, что они сделали, это проверили наше физическое состояние, чтобы понять насколько мы подходим для тяжелой работы. Потом они посадили нас на поезд, который шел из Вены до Карпат в Румынии. Там мы были помещены в другую тюрьму, обнесенную колючей проволокой, охранявшуюся румынскими охранниками. Там мы пробыли неделю, а затем были погружены в другой поезд. В этих маленьких вагонах совсем не было места, так что не все могли сидеть, поэтому мы менялись по очереди. Наконец, мы прибыли в окрестности Кирова и нас высадили в болото. На некоторое время это место стало нашим домом. Из 1500 военнопленных, брошенных в этом месте, около 200 пережили первую зиму. Я знаю это от тех, кто выжил. Их не кормили, просто заставляли работать до смерти. Я был отправлен в Грязовец, где уже находился Асси Хан. Он был в плену с 1943 года.

В: В каком лагере вы находились в качестве военнопленного.

О: Я был в нескольких лагерях, Шахты, Новочеркасск, где они держали меня в одиночном заключении, и Дятерка. Я объявлял голодовку, протестуя против рабских условий труда и факта, что советы заставляли работать людей до смерти просто по злобе. Ирония судьбы, но я был помещен в лагерь в Кутейниково, где моя эскадрилья базировалась в 1943 году.

В: В каком лагере было восстание?

О: Это было в Шахтах. Это случилось, когда я и другие отказались работать, взывая к Женевской конвенции. Они опять посадили меня в одиночку. Это был трудовой шахтерский лагерь и многие люди устали от этого, и, я думаю, мое пребывание там, послужило толчком. Через несколько дней, пленные набросились на охрану, загнали в угол коменданта лагеря и освободили меня. Это было довольно захватывающее событие. Потом меня отправили в другие лагеря, и в Дятерку, где находилось 4000 человек.

В: Опишите лагерь, как он был спланирован?

О: Великолепным примером была Дятерка. Там была высокая изгородь, потом “мертвая” зона, с дорожкой для охраны и собак, потом другая изгородь со сторожевыми башнями, на которых находись охранники с пулеметами. Внутри находились длинные ряды бараков, которые не спасали от холода, а зимы были весьма холодные, скажу я вам. В каждом бараке, в зависимости от его размера, жили 200-400 пленных, и в них были ряды деревянных трех-четырех ярусных нар. Лагерь был разделен на зоны с минимальной и максимальной охраной, мы находились в наиболее охраняемом секторе. В сверх охраняемой секции жили элита Третьего рейха и особые советские политические заключенные, и это была отдельная секция внутри нашей, с отдельным проволочным ограждением. Там, среди прочих, содержались адъютант Гитлера Отто Гунше и граф фон дер Шуленбург. Я оставался там до 1954 года, когда меня отправили назад в Новочеркасск. Это был мой последний лагерь.

В: Пытались ли вас завербовать, как это делали с остальными?

О: Да, они предложили мне возможность вернуться домой, если я буду работать их агентом, о чем для меня не могло быть и речи. Это им не понравилось. Меня назначили на кухню, чтобы простимулировать мое обращение в коммунисты. Я думал, что если бы им удалось завербовать нас, офицеров с высшими наградами, их работа стала бы значительно легче. Им удалось завербовать Графа, это был позор, но он не стал коммунистом. Он смотрел на это как прагматик – существовал либо западный строй, либо советский, а он уже был там. Они освободили его в 1950 году, а я не был столь удачлив. Те из нас, кто сопротивлялся, просидели гораздо дольше. Они хотели, чтобы я стал их информатором и даже дали мне список офицеров, информация о которых их интересовала. Они обещали быстрее освободить меня, если я сделаю это. Я отказался. Они несколько раз помещали меня в одиночку на длительное время.

В: Как вы смогли сохранять душевное равновесие, когда другие не справлялись?

О: Я думал о моей Уши. Она заставляла меня жить, а также мысль о том, что моя семья ждет меня. Они угрожали убить мою жену и сына, или силой привезти их в Россию, они говорили о жутких вещах. Все это для того, чтобы сломать меня.

В: У вас была связь с Германией, почта?

О: Нам разрешалось написать лишь 25 слов на почтовой открытке, иногда даже меньше, и это было не часто. Письма, которые я передавал с освобожденными пленными, содержали полную информацию. Я получил около 50 писем от Уши за десять с половиной лет, но она написала более 400. Получение письма это величайшее моральное воодушевление, которые вы только можете представить.

В: Вы и Граф разошлись в России. Почему это произошло?

О: Ну, мы договорились никогда не сдавать наши Бриллианты Советам. Мои оригинальные были у Уши, копия была забрана американцами, а другая копия оставалась у меня. Я выбросил их, хотя они ничего и не стоили, чтобы не сдавать их. У Графа тоже они были и он отдал их, и они были на столе у офицера НКВД, когда меня вызвали к нему. Он потребовал также и мои. Но он не получил их. Они также хотели подробную информацию о Ме-262, несколько штук которых им удалось захватить и они хотели изучить и оценить. Я не стал помогать им.

В: Что отделяло немцев от остальных пленников; как все вы смогли выжить, когда столько людей погибло?

О: Должен сказать, что это наша дисциплина; мы никогда не теряли нашу военную выправку, и наша жесткая дисциплина и взаимное уважение поддерживали нас. У нас была структура званий и присутствие духа, чтобы сформировать свой собственный комитет руководителей. И хотя официально у нас не было никаких званий, каждый знал свое место и все работали внутри системы. В этом была наша сила, а также в том, что многие из нас верили в Бога. Я думал о моей вере и о моей Уши и благодаря этому я выдержал. Многие с трудом переносили известия, что их жены разводятся с ними или то, что кто-то из родственников, например отец, умирал. Мой сын Петер умер, пока я был в плену, но я узнал об этом гораздо позже, через год или больше, как и мой отец. Я многое узнал, когда вернулся на родину в 1955 году вместе с Хансом Бэром, Фердинандом Шорнером, Хайо Херрманном, Германом Графом, Йоханнесом Визе и несколькими другими. Асси Хан был освобожден раньше нас, как и Вальтер Вольфрам, который был тяжело ранен перед тем, как мы попали в плен. Вольфрам смог передать Уши письмо от меня, что позволило ей узнать, что я все еще жив.

В: Вы получали посылки от Красного Креста, которые были предназначены всем пленным, или нет?

О: Да, иногда, но они часто были разорваны и разворованы, а также поступали с большой задержкой, из-за чего еда, которая была в них, уже была непригодна. Эти посылки, когда они поступали вовремя и целыми очень помогали, особенно когда они шли на обмен с местным населением. У нас было много друзей среди местных крестьян, и они не держали на нас зла, как и мы на них.

В: Сколько вылетов вы совершили во время войны?

О: Я совершил где-то 1456 вылетов, как мне кажется, но я не уверен в точности числа.

В: Каков был ваш любимый метод атаки?

О: Заходить со стороны солнца и приближаться поближе; догфайт был пустой тратой времени. Ударил и ушел, с элементом неожиданности, вот такая тактика хорошо послужила мне, как и большинству высоко результативных пилотов. Как только один русский был сбит, особенно ведущий, они становились неорганизованными и легкими целями для атак. Это не всегда было так, особенно в конце войны, и были особые части очень опытных и дисциплинированных пилотов, например краснознаменные части [гвардейские], которые затрудняли нам жизнь.

В: Вы никогда не были ранены?

О: Нет. Я был очень удачлив, в отличие от Ралля и Крупински, и особенно Штайнхоффа, который едва не сгорел живьем. Я едва не был убит немецким часовым, когда выбирался из плена. В тот раз смерть была очень близка.

В: Вас когда-нибудь сбивали?

О: Нет, самолетом противника никогда, но я совершал вынужденную посадку 14 раз, из-за повреждений полученных в результате столкновения с обломками моих жертв или механических проблем, но я никогда не прыгал с парашютом [гыы, забыл, как прыгал в окружении мустангов]. Я никогда не был “победой” другого пилота.

В: Как мы знаем, вы были самым молодым из удостоенных Бриллиантов, вам было 22 года. У вас были какие-нибудь проблемы с этим?

О: Я думаю, что быть капитаном и быть награжденным Бриллиантами в таком возрасте, это была большая ответственность для меня. Я думаю, что я был в состоянии справиться с этой ответственностью благодаря силе и дружбе моих товарищей. Должен сказать, что я был амбициозен и целеустремлен; я не думаю, что пилот-истребитель может являться таковым не имея этих качеств. Становиться героем не всегда легко, поскольку вы не должны обмануть ожиданий других людей. Я бы предпочел просто делать свою работу и закончить войну никому не известным. Это сделало бы мою жизнь в качестве советского военнопленного гораздо легче.

В: Какие события обеспечили ваше освобождение?

О: Канцлер Конрад Аденауер был очень решительно настроен в этом отношении. Моя мать писала Сталину и Молотову в отношении меня, но не получила никакого ответа. Она написала Аденауеру, и он лично ответил, что он работает над этой проблемой. Советы хотели заключить торговые соглашения с Западом, особенно с Западной Германией, и одним из условий этой сделки было освобождение всех военнопленных. Я понял, что что-то происходит, когда нам позволили сходить в кино и выдали новую одежду, не тюремную, а что-то вроде костюмов. На автобусе нас довезли до Ростова, где нас погрузили в поезд в октябре 1955 года. Остальные поезда должны были закончить перевозку в декабре. Как только поезд остановился в Херлесхаузене, я смог отправить телеграмму моей Уши.

В: Что бы вы назвали самой большой радостью и самым большим огорчением, когда вы вернулись домой в 1955 году?

О: Я узнал, что мой сын Петер Эрих и мой отец умерли, когда я был в плену, и для меня это было тяжелое известие, больше мне нечего сказать. Но моя мать, и моя любимая Уши ждали меня. Они никогда не теряли надежды, и я думаю, что моя вера в их силу, была тем, что позволило мне пройти через самые ужасные муки и голод. Чтобы не делало со мной НКВД, я лишь думал о моей семье, был сконцентрирован на ней. Другой грустной вещью было то, что когда поезд остановился и мы вышли из него, сотни женщин и мужчин держали в руках фотографии своих сыновей, братьев, мужей и отцов, и спрашивали, не знает ли кто-нибудь о них? Многие тысячи умерли, и поскольку связь с домом была такой редкой, что никто не мог сообщить, что с ними происходит, и когда многие не вернулись, их семьи так и не узнали, что с ними произошло. Они просто превратились в исчезнувших призраков. Я нахожу это очень грустным.

В: Чего вы захотели в первую очередь, когда вернулись домой?

О: Хорошего обеда и горячую ванну! Но видеть мою Уши это была величайшая мечта. Я также читал все, что мог найти – газеты, книги и журналы, я жаждал информации. Я слишком долго находился в интеллектуальном вакууме, я хотел знаний. Конечно же, Уши и я обвенчались в церкви, это событие так долго откладывалось.

В: Было ли какое-нибудь празднование в честь вашего возвращения?

О: Да, была запланирована большая вечеринка, но я отменил ее. Я не считал ее уместной до тех пор, пока не вернуться домой все, кто еще был жив. Я также не мог поверить в восстановленные районы и количество новых автомобилей, самолетов в мирном небе. Мода на одежду была новой, все было новым. Одним из первых, кто встретил меня, был Асси Хан, который был дома уже 5 лет.

В: Почему вы вступили в Бундеслюфтваффе? Было ли что-то, что могло воспрепятствовать этому?

О: Всегда была мысль, что можно вновь оказаться в такой же ситуации. Мне было 33 года, когда я вернулся домой, и было слишком поздно начинать новую карьеру. Я потерял контакт с миром, но одно я знал и умел – это быть военным летчиком. Мысль о том, чтобы сражаться еще на одной войне также страшила меня. Но я также думал о нуждах моей страны, мои старые товарищи уже вступили и давили на меня, чтобы я сделал тоже самое. Крупи позвонил и сказал, что хочет, чтобы я присоединился к нему и Герду Баркхорну для полета в Англию. Дитер Храбак даже приехал и разговаривал со мной у меня дома. Я вступил в 1956 году. Старики вернулись назад.

В: Как вы вернулись к полетам?

О: У меня был друг, который позволил мне летать на его легком самолете, и я получил сертификат частного пилота. Хайнц Бэр также здорово помог, как и другие. Я провел тренировки в Германии, Англии и США на новейших самолетах. Меня сделали первым командиром новой JG-71 “Рихтгофен” и был очень горд этим.

В: Я знаю, что вы и Штайнхофф, вместе с другими отговаривали Германское правительство от программы F-104. Что вы скажете об этом сейчас?

О: Да. Старфайтер был великолепным самолетом, но у него были проблемы, и я не думал, что он нужен Германии, или что наши пилоты просто смогут справиться с этим самолетом без дополнительного опыта. Многие наверху считали, что я иду против государственных интересов, но я говорил то, что думал и я доказал свою правоту, но этим я приобрел себе врагов. Я также делал другие вещи, которые считались криминалом, например, у меня было подразделение F-86 раскрашенных, как мои старые самолеты, черным тюльпаном, и я создал эмблемы эскадрилий, как в старые времена, и это удивило многих. Я считал, что моральное состояние имеет большое значение, и что чувство товарищества благодаря уникальной и отличной от других эмблеме было необходимо. Эмблемы были отменены приказом сверху, хотя сегодня все эскадрильи имеют их. У меня были сторонники, например генерал Каммхубер, но он был одним из немногих стариков.

В: Чем вы занимались после отставки?

О: Я был инструктором и летал в нескольких аэроклубах, летал в команде высшего пилотажа с Дольфо Галландом. Потом я решил расслабиться и наслаждаться жизнью. У меня была семья и друзья, и я всегда встречаю новых, как вы Колин. Мы часто разговаривали в последние годы, но я чувствую, что сейчас было самое время поговорить о тех вещах, о которых я никогда раньше не говорил. Всему свое время.

В: Один вопрос, который может волновать многих, как вы можете не испытывать ненависти к русским, после того, чего вы натерпелись от них?

О: Одна вещь, которой я научился, это: никогда не позволяйте себе ненавидеть народ из-за действий нескольких людей. Ненависть и фанатизм погубили мой народ, и миллионы погибли. Я надеюсь, что большинство людей не испытывают ненависти к немцам из-за нацистов, или к американцам из-за рабства. Не надо ненавидеть, ненависть пожирает вас живьем. Пусть ваш разум будет открытым, и всегда ищите лучшее в людях. Вы можете быть удивлены тем, что вы обнаружите.

Дата добавления: 2015-08-05