Мятежники продвигаются вперед

Маркиз Новаличес собрался в Кордову после того, как Рамиро и Энрику под надежным конвоем перевезли в Мадрид и заключили там в тюрьму.

Восставшие, предводительствуемые Серано, образовали большой укрепленный лагерь на Гвадалквивире, вблизи Кордовы. Организация повстанческой армии произошла с удивительной быстротой не только потому, что ее командиры были опытными военными, но и потому, что маршалы Серано и Прим пользовались большим авторитетом в войсках, а Топете — на флоте.

Кадис, этот неприступный порт, вместе со всем югом скоро перешел к восставшим генералам. Прим отправился в Каталонию для высадки, Топете остался в Кадисе, Франциско Серано принял командование армией вместе со своими друзьями, толковыми офицерами де Родасом,

Искиердо и Реем. Воззвание, выпущенное в Кадисе заговорщиками Альгамбры, производило сильное впечатление.

«Мы отвергаем название „мятежники“, данное нам нашими врагами, — говорилось в нем. — Мятежники — те, кто нарушают законы, верные же слуги отечества — те, которые наперекор всем препятствиям возвращают ему потерянное уважение. Испанцы! Спешите к оружию! Это единственное средство избежать кровопролития. Помните, что только тот народ, который берет власть в свои руки, остается навсегда в памяти истории и заслуживает свободу. Будьте храбры и великодушны! Единственная надежда врагов — это принудить нас к крайностям. Не дадим же этой надежде сбыться и докажем, что мы всегда будем достойны свободы, которая так позорно украдена у нас. Спешите к оружию с достоинством и верой! Да здравствует Испания!

Герцог де ла Торре, Жуан Прим, Доминго Дульче, Рамон Нувилас, Примо Ривера, Антонио Кабаллеро де Родас, Жуан Топете».

Целые полки, гарнизоны городов, даже провинции переходили на сторону повстанцев. Почти ежедневно к войскам Серано, укрепившимся около Кордовы, приставали отряды в основном старых опытных солдат королевского войска, уже сражавшихся против карлистов под началом этих людей и желавших теперь идти не против них, а за них. Было решено по возможности без стычек и кровопролития дойти до Мадрида, овладеть им и изгнать из страны королеву с ее ненавистным, льстивым и развратным двором. Военный министр Жозе Конха, поставленный королевой в минуту отчаяния во главе Кабинета министров, втайне поддерживал связь с Серано и Примом, все еще надеясь сохранить трон принцу Астурийскому — невинному ребенку виновной матери. Конха видел, как таяло королевское войско, переходя к восставшим, и ни минуты не сомневался в победе своих друзей.

Очень может быть, что повстанцы, еще не обагрившие оружие кровью своих братьев, и согласились бы на избрание инфанта Альфонса под регентством Эспартеро или кого-то другого, но судьба распорядилась иначе.

Новаличес отправился в неприятельский лагерь верхом в сопровождении доверенного адъютанта. Так как Гонсалес Браво сообщил о нем маршалу Серано как о парламентере, он надеялся беспрепятственно добраться до передовых постов мятежников.

Он знал Серано уже много лет и был уверен, что, обладая благородным характером, тот не способен на убийство, подобно известному полковнику его войска.

Оба всадника проехали равнины и спустились с крутых, почти совершенно голых склонов, изрытых бесчисленными потоками; из лощин кое-где поднимались низкорослые пальмы и одинокие пинии.

Вдали, в горах, виднелись развалины древних построек времен владычества арабов, с башнями и зубчатыми стенами.

Наконец, Новаличес и его спутник достигли Гвадалквивира и увидали вдали блестящие купола Кордовы.

На передовом посту повстанцев их задержали, но, узнав имена, обошлись очень вежливо: дав в провожатые двух офицеров и, завязав глаза, провели в главный лагерь.

В палатке Серано с них сняли повязки.

Новаличес стоял перед герцогом де ла Торре, мужественная фигура которого произвела на него глубокое впечатление. Его лицо выражало достоинство и холодную решимость. Благородный Серано дружески приветствовал генерала королевы, готовившегося выступить против него.

Он протянул ему руку и поклонился.

— Мы не враги, господин маркиз, — сказал Серано приятным голосом, — часто сражались рядом, обнимали друг друга после выигранного сражения и, думаю, ни один из нас не скажет другому, что тот был плохим солдатом.

— Это было славное время, господин герцог. Помните, у моста де ла Торре, то-то выдался денек!

— Мы оба были молодыми увлекающимися людьми.

— А помните, когда вы велели расстрелять полковника Валеро… О, я должен сознаться, что вы всегда казались мне образцом мужества и справедливости, — говорил Новаличес, увлеченный воспоминаниями.

— Благодарю за эти слова, чувствую, что они исходят из сердца. Неужели человек, столько раз ходивший вместе с нами под неприятельскими пулями, может стать нашим врагом? Мой дорогой маркиз, вы не на той стороне. Присоединяйтесь к нам, чтобы без кровопролития достичь цели.

Новаличес попросил своего адъютанта оставить их наедине и, подойдя к Серано, сказал:

— Я далек от мысли спорить о цели, к которой вы стремитесь. Но я, герцог, ни за что, не нарушу клятвы, связывающей меня с троном Испании. Я умру в битве за него, если победа невозможна, и уверен, что вы уважаете это признание. Я также стремлюсь избежать крови, доказательством тому — мое прибытие в ваш лагерь.

— Значит, вы твердо решили идти против нас, твердо намерены служить делу, приведшему Испанию на край гибели? Маркиз, спросите вашу совесть, прежде чем ответить.

— Я уже принял решение, герцог де ла Торре, и буду бесчестным, если оставлю свой пост и свои обязанности. Не пробуйте поколебать меня, мои убеждения непоколебимы — я остаюсь на стороне королевы.

— Тогда позвольте узнать, что привело вас сюда? — сказал Серано уже холоднее и спокойнее.

— Мы одни, герцог. Никто не услышит того, что я сообщу вам. Через несколько дней войска наши станут друг против друга, если мне не удастся этим известием заставить вас отказаться.

— Отказаться, маркиз? Франциско Серано никогда не перестанет стоять за правду, никогда, слышите, никогда!

— Еще вопрос: подтвердите ли вы свое троекратное отречение, когда я сообщу вам…

— Вы можете сообщить, что угодно, — прервал его герцог, — я не возьму назад своих слов. Даже если бы Изабелла Бурбонская лежала здесь у моих ног и каждый шаг вперед делал меня самым несчастным, маркиз, я бы не остановился, потому что принадлежу не себе, а Испании и ее правому делу.

— Прекрасные высокие мысли, герцог, но я уверен, что через несколько минут вы скажете другое.

— Это будет очень любопытная перемена.

— Итак, к делу. Заранее оговорюсь, что не имею отношения к происшедшему, потому что моя рука не поднимется на женщину.

— На женщину? Говорите!

— Ваша жена, герцог, в руках королевы!

— Моя жена… в руках королевы, — вскричал, объятый ужасом Серано, отступая назад, — это невозможно! Вы обмануты ложным известием. Моя жена несколько дней тому назад оставила Кордову вместе с графом Теба.

— Граф также взят в плен.

— А мои шестеро храбрых улан?

— Они столкнулись с превосходящими силами.

— Это ложь! Меня, видимо, хотят обмануть!

— Я сам по высочайшему повелению должен был отправить в Мадрид герцогиню де ла Торре и графа Теба, взятых в плен супругом инфанты Марии.

— Моя жена в плену! — вскричал Серано. — Чтобы оградить от опасностей, я отправил ее из театра военных действий и отдал в руки палача, во власть Изабеллы Бурбонской, которая погубит ее. Горе мне, она погибла!

— Нет еще, герцог. С головы вашей жены не упадет ни один волос, если вы откажетесь от своего намерения и покоритесь королеве. Будьте уверены в ее прощении.

Серано поднялся.

Он дико взглянул на маркиза, его сжатые кулаки поднялись, видно было, что он едва сдерживает гнев.

— Вы ли, маркиз Новаличес, — вскричал он дрожащим голосом, — вы ли говорите мне с таким дьявольским спокойствием, что ни один волос не упадет с головы моей жены, если я сделаюсь бесчестным изменником? Вы ли говорите мне о милости и прощении? О, дайте мне прежде забыть, что мы когда-то…

— Вы в сильном волнении, и я уважаю причину его. Однако считаю своей обязанностью повторить вам, что вы еще можете поправить все и спасти свою жену.

— А в противном случае? Я хотел бы…

— Если вы предпочтете сражение, герцог, тогда…

Маркиз Новаличес медлил выговорить то, что было уже решено и, без сомнения, утверждено королевой.

— Что — тогда?

— Тогда ваша дорога в Мадрид пройдет по трупу жены! Серано вскрикнул — он был глубоко потрясен.

— Это невозможно, — прошептал он с горечью, — так бесчеловечно не могут поступить даже мои враги.

— Не сомневайтесь ни минуты в истине моих слов, герцог. Если вы пойдете вперед, то убьете жену. Дайте мне письмо, что покоряетесь королеве, и я обещаю, что герцогиня возвратится невредимой в ваши объятия. Уступите, герцог!

— Я найду дорогу только по ее трупу, — повторил Серано как во сне.

Вдруг в его уме блеснула мысль, вызванная угрозой Новаличеса. Если бы он сделал то же самое и отомстил за себя? Правда, он поступил бы против правил, которые считают парламентера неприкосновенным, но ведь взятие в плен его жены тоже было вопиющим делом…

Маркиз Новаличес, последняя опора королевы, находился в его руках. Он заставил его выбирать между изменой и убийством жены! При таком выборе всякое великодушие умолкает.

Лицо Серано закрылось смертельною бледностью, взгляд остановился — он походил на человека, намеревающегося поставить жизнь на карту. Его рука медленно потянулась к колокольчику на столе. Он хотел уничтожить всех, кто похитил у него Энрику, его любимую дорогую жену, которая должна умереть за него! Но рука, уже взявшаяся за колокольчик, мгновенно опустилась: Франциско Серано превозмог себя в эту минуту страшного отчаяния, он не хотел запятнать кровью благородное дело…

Он сделал Новаличесу быстрый знак выйти, как будто хотел сказать: спешите, спасайтесь!

Герцог де ла Торре отвернулся, в глазах у него помутилось.

— Какой же ответ вы даете, герцог?

— Уходите… скорее, только скорее! Мой ответ… Герцогиня в Мадриде, говорите вы?

— С графом Теба.

— Если через три дня вы не получите моего ответа, знайте, что я иду на Мадрид.

— Подумайте о моих словах. Не заглушайте голоса своего сердца. Королева исполнит свою угрозу!

Маркиз Новаличес медлил уходить.

Он видел, как маршал Серано, этот гордый великодушный человек, отвернулся: горе пересилило его.

— Герцог де ла Торре, не я виновник той душевной борьбы, которую вы испытываете. Не я придумал условие, которое предложил вам. Я считаю честью драться с вами и постараюсь быть достойным противником, но не дайте мне удалиться с мыслью, что вы презрительно отворачиваетесь от меня! Смотрите, я протягиваю вам руки. Герцог, может быть, мы никогда не увидимся, возможно, я в последний раз стою перед вами. Простимся же навсегда.

Серано обернулся — он увидел слезы, навернувшиеся на глаза его прежнего товарища по оружию, и как предостережение свыше прозвучали для него эти слова:

— Простимся, возможно, мы никогда не увидимся.

— Через несколько дней мы можем стать злейшими врагами, маркиз, — сказал Серано, — сейчас же мы только товарищи! Теперь,будь что будет! Через три дня все решится!

Новаличес еще раз пожал ему руку и ушел.

Когда Серано остался один, лицо его омрачилось. Вопрос, кого он должен спасти — жену или отечество, снова возмутил его душу.

— Они отлично рассчитали, — говорил он, — они знали, что этот выбор доведет меня до отчаяния. Энрика спасена, если я покорюсь. О, какой позор предлагать мне это! Энрика умрет, если я останусь верным отечеству и сдержу свою клятву. Ужасная борьба! Моя жена, моя Энрика в руках королевы, которая только и ждет минуты, чтобы одним знаком палачу уничтожить ненавистную ей женщину. Если я не остановлюсь, Энрика наверняка погибнет. Энрика, моя дорогая Энрика, которая не побоялась смерти, чтобы спасти меня, которая перенесла все лишения, все муки, чтобы принадлежать мне, которая только и жила для меня, молилась за меня! И я стану ее убийцей, каждый мой шаг вперед приблизит ее к смерти!

Франциско отвернулся. То, что он испытывал, разрывало его сердце.

— Я вижу, как она томится и с ангельским терпением переносит все. Я вижу, как она, не колеблясь, верит в меня. И вдруг ей объявляют, что я решил оставить ее на произвол палачей. Они осмеивают ее любовь к Франциско Серано, который с мечом идет вперед… она покоряется судьбе, она может перенести все. Твердыми шагами поднимается она на эшафот… королева смеется, она делает знак… секира, сверкнув в воздухе, опускается на белую шею моей жены, раздается крик… голова катится с кровавых подмостков… горе мне! Сжалься, сжалься, Дева Мария! Моя жена… моя жена!..

Франциско упал на кровать, раздавленный мыслью, что может стать убийцей своей Энрики.

Спутанные волосы падали ему на лоб, глаза были влажны и неподвижны, побелевшее лицо выражало ужас.

— Этого не будет. Я должен спасти свою жену, отбросив меч. Прочь мечты и надежды! Я человек, и никто не вправе требовать от меня того, что выше человеческих сил. Другие пусть действуют, продолжая сражаться, я покидаю лагерь. Чего вы хотите от меня? Я должен спасти свою жену, которая погибнет, если я останусь с вами. «Испания погибнет, — кричите вы, — Испания погибнет, если Изабелла Бурбонская со своими продажными приверженцами станет и дальше управлять»… но моя жена, Энрика, без размышления сделавшая для меня все, подвергавшая свою жизнь опасности? Прочь сомнения! Я обязан спасти ее, и будь, что будет!

Ночь уже спустилась над лагерем, но Серано не замечал этого. Никто не беспокоил полководца, на которого вся Испания смотрела с доверием и надеждой. Он был блестящей звездой, появившейся на мрачном небосклоне Испании для избавления ее от тирании.

Но герцог де ла Торре имел любимую жену, чья жизнь зависела от того, отбросит ли он свой меч и покорится ли королеве. Если он вдруг оставит поле боя и сдастся, тогда дело освобождения погибло, тогда Прим, Топете и Олоцага бессильны!

Это знала королева, на это рассчитывали ее хитрые советники, когда предложили ему выбор между женой и отечеством!

Всю ночь маршал Серано не смыкал глаз. Он видел, как погибает его отечество, и ему казалось, что он отвернулся от него. Он представил опустошенные поля и крестьян, у которых королевские слуги отнимают последний скот, увидел, как наемники ведут своих жертв на кровавые подмостки эшафота, как лучшие граждане просят милостыню, а работники домогаются куска черствого хлеба для детей. Он услышал крики о помощи и был потрясен расстилавшейся перед ним страшной пустыней, по которой проходила смерть, махая косой, и эта пустыня звалась его отечеством! Вдруг ему послышался голос, подобный раскатам грома: «Ты мог отвратить несчастье. Ты мог спасти отечество, а предпочел этот всемирный потоп! Ты надеялся спасти свою жену Эноику, но и она погибнет в этой пустыне».

Серано поднялся. Холодный пот катился по его лицу.

— Пусть будет так, — сказал он тихим голосом, — мы принесем себя в жертву для спасения Испании! Мы не увидимся более, Энрика, мы умрем оба. Прости мне то, что я делаю. Я слышу твое последнее «прости», слышу, как твой дрожащий голос еще раз напоминает мне о святой любви, которая все превозмогла. О, возьми меня с собой, Энрика, к престолу Бога! Но ты делаешь мне знак остаться, твой милый, ласковый взгляд говорит мне, что я должен исполнить на земле еще одно дело. Прощай, Энрика, прощай, моя дорогая жена. Час близится, но наша разлука будет недолгой. К тебе поспешу я, как только окончу свое последнее дело.

Франциско Серано, закрыв лицо руками, рыдая, упал на свое изголовье. Маршал Испании одержал свою самую большую победу.

Он не заметил, как с наступлением утра полог его палатки откинулся, и на пороге появился плотный широкоплечий человек. Это был Жуан Топете, верный друг и брат герцога. Он удивился, что Серано, который привык вставать на рассвете, еще спит. Карты и бумаги лежали на столе, походные стулья стояли в беспорядке.

— Что произошло?

Топете подошел к кровати. Серано лежал, уткнув лицо в подушки.

— Так не спят, — прошептал контр-адмирал, начиная беспокоиться, — что произошло? Франциско!

Герцог де ла Торре не слышал.

— Франциско, — вскричал Топете еще громче, — ради Бога, что случилось?

Серано встрепенулся.

— Ты плохо выглядишь, Франциско. На лице твоем следы сильного волнения, расскажи, в чем дело?

— Ничего, кроме того, что моя жена должна стать первой жертвой нашего восстания…

— Донна Энрика, твоя жена?

— В руках королевы!

— Черт возьми! — вскричал Топете, скрипя зубами. — Этого, конечно, нельзя перенести спокойно, но ведь они ничего не сделают женщине!

— Ты говоришь, как простодушный романтик. Я думаю, друг мой, мы лучше знаем королеву и ее советников. Я могу въехать в Мадрид, только через труп своей жены — таково условие, поставленное королевой и сообщенное Новаличесем.

Топете замолчал. Он не знал, что сказать на эти слова.

— Я уже решился, — продолжал Серано после тяжелого молчания, — я принесу Энрику и себя в жертву нашему делу!

— Эти благородные слова достойны тебя, Франциско. Дело, на алтарь которого положено столь много, должно стать великим и заслужить хвалу всего народа.

— Лишь бы только мы достигли своей цели! Когда подумаю, что жертва может оказаться напрасной, я прихожу в отчаяние.

— Королева в Сан-Себастьяне. Конха назначен министр-президентом, а плут Гонсалес, убежал, прихватив свои богатства. Не отчаивайся! Конха не допустит, чтобы герцогине де ла Торре причинили малейший вред, — сказал Топете, кладя руку на плечо Серано.

— Ты знаешь, что Изабелла Бурбонская ненавидит Энрику. Она никогда не пропустит такого удобного случая уничтожить ее. Вероятно, приказ уже отдан, если Новаличес предоставил мне выбор между ее смертью и покорностью!

— И что же ты ответил?

— Если Новаличес не получит через три дня моего отказа, он поймет, что я иду на Мадрид. Победа будет дорого стоить, друг мой, но не мы вызвали это насилие. Пусть виновные оправдываются перед Богом и людьми. Я приготовился к борьбе и чувствую себя сильным. Прощай!

В палатку вошли генералы и адъютанты. Они остановились в почтительном отдалении от двух прощавшихся друзей.

Топете чувствовал, что, если прольется кровь Энрики, Серано тоже будет искать смерти, и понимал, что поступил бы так же.

— Велите трубить к выступлению, — сказал Серано твердым голосом, обращаясь к начальникам, — авангард выступает против неприятеля. Через восемь дней я надеюсь вступить с вами в Мадрид!

Дата добавления: 2015-08-05