Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

С этим согласиться невозможно.

Читайте также:
  1. Совершенно иной. А, по всей вероятности, можно скорее согласиться с первым

Разве, признав себя вещью, Лариса впала в апатию? Мы видели, как узнавания и потрясения в сцене с Карандышевым вывели ее из состояния апатии, овладевшего ею у решетки. В сцене с Юлием Капитонычем она реагирует на все с обостренной чувствительностью и произносит исступленные, трогательные слова о том, как искала любви и тепла. В новом состоянии она осуждает жестокий мир и отрицает свою вину в том, что случилось. Внутренне глубоко обоснован ее переход к признанию своей вины. Такие переходы, столь резкие и категорические, не делаются в состоянии апатии и равнодушия. Они возможны только в моменты напряжения духовных сил, в минуты отчаянной решимости, в моменты постижения сути вещей.

«Трудно судить Ларису за эту опустошенность души», до которой ее довели, пишет Лакшин. Но тут не за «опустошенность» надо судить Ларису. Здесь, напротив, надо поражаться силе духа и способности к нравственному просветлению.

Заявляя «это я сама», «никто не виноват», Лариса прежде всего стремится снять вину за ее смерть с Карандышева. Это не просто красивые слова, сказанные из великодушия. Тут дело не исчерпывается и тем, что Лариса следует христианскому обычаю прощать своих врагов перед смертью. Нет, Лариса теперь в состоянии озарения. Успевая постичь выстрел Карандышева в цепи всех событий, она признает и свою вину в трагическом исходе коллизии. Нам было бы грешно не последовать тут за Ларисой, упрощая ситуацию, сложность которой она постигла.

Слова «это я сама» можно продолжить по-разному: «это я сама выстрелила», «это я сама виновата». Произнося их, Лариса проявляет способность отвечать за свои поступки, которую она вот-вот могла бы и вовсе утратить, обрушивая свое негодование на одного Карандышева, в сердцах делая его одного виноватым и за Паратова, и за Кнурова, за Вожеватова, за свое начавшееся падение. Снимая вину с Карандышева, Лариса тем самым признает, что, при всех непростительных поступках, он тоже жертва: жертва ее вновь вспыхнувшей любви к Паратову, паратовского изощренного измывательства, обдуманной кнуровской хищнической хватки…

Испытав презрение и ненависть к своим мучителям, испытав ужас перед грозившими ей соблазнами и своей готовностью пойти им навстречу, Лариса — разумеется, подсознательно — побуждает Карандышева к выстрелу и тем самым торопит единственно возможную развязку, которая становится для нее одновременно и смертью и очищением.

Подлинные виновники страданий и гибели Ларисы — паратовы и кнуровы — вины своей не только никогда не признают, но даже и не почувствуют. Лариса же, ощутив, насколько и она виновна в происшедшем, и приняв смерть как благодеяние, тем самым вырывается из пут мира паратовых и кнуровых, нравственно над ним возвышается, резко и навсегда отделяет себя от этого мира.

Б. О. Костелянец Запись в дневнике от 26 октября 1935 г.

24/Х был на докладе Мейерхольда: Пушкин и драматургия. В этом же зале лектория я в прошлом году присутствовал на его докладе «О театре». В прошлом году он передвигался по пустой сцене, свободными руками рисовал перед зрителем пластические характеристики тех лиц и событий, о которых шла речь. На этот раз он вышел с большим портфелем в руках, весь доклад простоял у кафедры, обильно цитировал Пушкина и других. Произнося фразу, он вначале несколько откидывается назад, как бы приседая, чтобы другую ее часть выбросить в зал резким выпрямлением всей фигуры. Неожиданно для меня он вынимает очки, надевает их и сразу, в одно мгновенье, заметно стареет. До конца он так и остался в очках. Основной мотив его доклада: Пушкин — настоящий знаток театра, сторонник настоящей театральности, условности. Пушкин поставил такие вопросы, которые актуальны для наших дней, для наших дней гораздо больше, чем для прошлого. Пушкин был не только драматургом, он был настоящим организатором спектакля, режиссером, в нашем понимании. Когда он читал свои драматические произведения, он в своем чтении давал исчерпывающую характеристику образу, вполне достаточную для сценической интерпретации. Оглядывая свой творческий путь, свои работы примерно с 1910 г. (в связи с анкетой «Литературного современника» о Пушкине), он, Мейерхольд, приходит к выводу, что его работа — осуществление пушкинских требований, старательная учеба у Пушкина. Он зачитывает письмо Пушкина о Чацком и комментирует его следующим образом. Должно быть, Грибоедов не сумел в своем чтении подчеркнуть то, чем должен руководствоваться организатор спектакля, приступая к сценической интерпретации его образов и всей комедии. Пушкин в этом письме настоящий организатор спектакля, и он, Мейерхольд, руководствовался Пушкиным при постановке этой пьесы. Пушкин, указывая на «три струны», которыми пользуется драматургия, принижая роль смеха, требовал высокую комедию, и он, Мейерхольд, в прошлом году в этом зале говорил об опасности того смеха, который овладел нашей сценой, вызывая в зрителе одно лишь зубоскальство. Пушкин в своей драматургии намного опередил современную театральную технику. Он, как другие великие драматурги, ставил театру задачи, двигал его вперед. — Об этом Мейерхольд говорил в продолжении всего доклада. Потому никому не удавалось справиться с постановкой его драм. Не удовлетворяет та постановка, которую мы видим на сцене театра драмы. Театр добивался спектакля этакого монументального, герои там все этакие сочные, тяжеловесные. Монументальность там понята, как великость, как что-то большое. «Недавно я читал одну статью в какой-то газете и из контекста понял, что автор понимает монументальное как большое… длинное» — последнее слово он произносит, растягивая его и повышая голос таким тоном, что весь зал начинает смеяться. Он вынимает из портфеля разброшюрованный текст «Бориса Годунова», выбирает один листик. Вот на этих трех страничках поместилась целая сцена. Мы читаем: Девичье поле, Новодевичий монастырь, Народ. — Он показывает эти странички, затем зачитывает весь текст сцены, пропуская имена действующих лиц. Читает все подряд в одной тональности, создавая какое-то музыкальное однообразие. — Александринский театр дает в этой сцене 50 человек, но если даже дать в ней 100 человек, 150 человек, все равно это будет не Пушкин. Совершенно непонятно, как в этой сцене, где участвует 7–9 человек, дать Девичье поле и народ. У Пушкина сказано лаконично, но ясно: Девичье поле, народ. — Как же должна звучать эта сцена, от чего исходил Пушкин, создавая ее? — Пришлось обратиться к Карамзину, к тому отрывку, который как-то соответствует этой сцене. Оказывается, народу было несметное количество и издавал он «неслыханные вопли». Вывод: такого народа, который издает неслыханные вопли, который «падает за рядом ряд», на сцене дать нельзя. Невозможно дать среди такой толпы тех действующих лиц, которых выделил Пушкин так, чтобы они отвечали пушкинскому замыслу. Зритель должен видеть мимическую игру того актера, который силится заплакать и не может, который ищет луку, чтобы потереть глаза. Этих лиц надо дать, как говорят в кино, крупным планом, они должны быть одни на сцене. Нужно изобрести какой-то музыкальный инструмент, который давал бы этот гул толпы, ее движения, чувство того, что она падает за рядом ряд. Когда Мейерхольд делал это блестящее построение, я обернулся назад и увидел, как в центральной ложе выдвинулся сильно вперед, весь поглощенный им, профессор. Потом Мейерхольд долго доказывал, что пушкинский текст надо читать как стихи, не выискивая логического смысла фразы, чтобы делать логические ударения. Время, положенное на доклад, было на исходе, поэтому он далеко не исчерпал всего того, что можно было сказать. Он остановился еще на одной пушкинской мысли. Это мысль, высказанная им о поэте народном и придворном французском поэте. Настало время, когда зрительный зал един, когда поэт может смело говорить о герое. В архиве Б. О. Костелянца эта дневниковая запись существует в виде двух вырванных из тетради листочков — остальная часть дневника давно уничтожена автором. Выступление В. Э. Мейерхольда (как и виденные им мейерхольдовские спектакли) произвело на двадцатитрехлетнего Бориса Осиповича глубокое впечатление. О многом свидетельствует сам факт, что Борис Осипович сохранил этот текст и после того, как Мейерхольд был репрессирован.


Дата добавления: 2015-08-05; просмотров: 75 | Нарушение авторских прав


Читайте в этой же книге: ЧАСТЬ ВТОРАЯ 8 страница | ЧАСТЬ ВТОРАЯ 9 страница | ЧАСТЬ ВТОРАЯ 10 страница | ЧАСТЬ ВТОРАЯ 11 страница | ЧАСТЬ ВТОРАЯ 12 страница | ЧАСТЬ ВТОРАЯ 13 страница | ЧАСТЬ ВТОРАЯ 14 страница | ЧАСТЬ ВТОРАЯ 15 страница | ЧАСТЬ ВТОРАЯ 16 страница | ЧАСТЬ ВТОРАЯ 17 страница |
<== предыдущая страница | следующая страница ==>
ЧАСТЬ ВТОРАЯ 18 страница| Древнерусские храмы 10 – 15 веков

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.005 сек.)