Глава 2. Ночь не принесла Светлане успокоения

Гордец

Ночь не принесла Светлане успокоения. Она долго не могла заснуть, а когда все же забылась в дреме, пришли кошмары. Человек с лицом Искателя вновь и вновь убивал женщину. Только женщиной этой была сама княжна. В который раз звенел, падая, короткий меч, не сумевший спасти свою хозяйку, словно намекая, что есть в мире проблемы, которых оружием не решить. Чувство полнейшей безнадеги, сталь, легко разрезающая плоть, и хриплый голос: «Ты без оружия? Вон видишь, меч валяется. Поднять не хочешь?» – и руки сами тянутся к отточенному клинку. Вот ведь незадача, точно помнишь, что в прошлый раз не помогло, и все равно тянешься.

«Да когда же ты повзрослеешь?» – спросил кто-то голосом отца. Как давно княжна слышала его в последний раз! Она никому не нужна. Лишний ребенок в семье. И в выводке – тьфу ты, слово-то какое, словно про курицу с цыплятами, а прицепилось, засело в голове – она тоже лишняя. Все отправились на войну. А она, которая всегда могла донести до людей не только свои мысли, но даже чувства, здесь оказалась бессильна. Как объяснить им, что есть в мире проблемы, которых оружием не решить? Они привыкли полагаться на него. Даже схимники в последний свой час хватаются за меч.

«И косы свои состгиги. Хлопот с ними много. Пгощаться с пгежней жизнью – так уж пгощаться», – вдруг сказал Картавый. Светлана с трудом вспомнила наемничьего капитана. А ведь именно благодаря ему стала она играть на скрипке по-настоящему. Картавый стоял перед ней, изрубленный. Левая рука отсечена, держится на тонком кусочке кожи. Но лицо его изменилось, стало худощавым, в уголках раскосых глаз гнойные капельки, резко выпирают скулы. Словно давно не ел Картавый. И еще: он ведь явно степняк! Ордынец. Да нет же! Это же Бродяга, его лицо. А хромал он потому, что бедро до середины перерублено.

Наконец под утро все это закончилось. Княжна провалилась в тяжелый сон без сновидений. Проснулась она от криков на улице, абсолютно не отдохнувшей. Странное гнетущее чувство пустоты накрывало с головой. Снаружи царил какой-то непонятный шум. Девушка прислушалась. Похоже, народ созывали к крепостной стене. Зачем? А какая разница? Если и дальше сидеть в четырех стенах, она скоро расшибет себе голову, чтобы хоть как-то избавиться от беспросветных мыслей.

Толпа подхватила Светлану и понесла. Отстраненно девушка отметила, что на ее сапогах осталась грязь после той дождливой ночи, грязь, замешенная на крови. Раньше она не только свои вещи содержала в чистоте, но и Зануду с Барчуком часто попрекала нечищеными сапогами. Коса растрепалась. Переплести бы ее… Княжне было все равно. И безразлично, куда и зачем она идет вместе со всеми.

Дело близилось к полудню, солнце припекало немилосердно, а в воздухе – ни малейшего дуновения ветерка. У Восточных ворот уже собралась плотная толпа. Княжна протиснулась вдоль стеночки поближе к надвратной башне. Там, на верхней площадке, открытой солнцу и всем ветрам, собралось немало народу. Дородные мужи с окладистыми бородами, в шитых золотом кафтанах и высоких соболиных шапках, несмотря на жару. А еще она узнала псеглавцев. В том числе и того, который давно, в прошлой жизни уговаривал ее остаться среди антов. Северяне сбились тесной кучкой. Длинные плащи лесных братьев, блеск доспехов «серебряных».

Механика она заметила в последнюю очередь. Был схимник одет вроде бы просто, но на плечах лежал алый плащ, шитый золотом, а широкий пояс украшали крупные драгоценные камни. Конечно, Светлана раньше видела его мельком, но сомнений не оставалось: схимник изменился разительно. Все, не только одежда: манера держать себя, осанка, даже голос. А слова… Девушка просто не верила своим ушам. Неужели подобное может изречь познавший схиму?

Сотник егерей, израненный, избитый… Сердце Светланы оборвалось. Она узнала пленника. Правда, помнила его другим, низеньким, немного полным боярским сыном, который стеснялся своего небольшого роста и всегда охотно играл с маленькой княжной, азартно рубился на деревянных мечах с ее подругой.

– Милости! – закричала девушка, уже не думая ни о чем, кроме того, что друг детства сейчас погибнет.

Но крик ее получился каким-то робким, жалким. И от этого стало необычайно горько. Ведь когда-то она умела вызвать нужные чувства в людях не просто пением, даже своим голосом! Что-то вспыхнуло внутри, подобно огню.

– Милости! – крик словно обрушился на толпу. Его подхватили.

Казалось, он пробудил милосердие даже в самых черствых сердцах. Казалось, княжну оглушат требования пощадить пленных. Казалось… Весь этот порыв потонул в других воплях:

– Смерть! Казнить! Повесить!

И воодушевление сменилось отчаянием. Светлана развернулась и начала проталкиваться прочь. Бесполезно. Когда поют мечи, для скрипок не время. Тем более для бездарных скрипачек. Но толпа, казалось, сжала ее со всех сторон. Потные мужики, толстые горожанки нависали, словно скалы, а худые – как доски в заборе. Вонь множества человеческих тел. Их жажда крови, жестокость затапливали Светлану, лишали возможности дышать. Сердце девушки билось, как у маленького перепуганного зверька, часто-часто. Страх, ужас, паника. На миг в толпе мелькнул знакомый силуэт. Стройный человек с лицом Императора и пронзительно-голубыми глазами, которые сложно забыть, единожды увидев. Казалось, ледники горных вершин отдали им весь свой холод. Она различила даже хриплый голос:

– Пусть попляшут в петле!

Нет, он не вкладывал в голос никаких особых интонаций, в этом не было нужды, просто кричал. Толпа и так хотела смерти чужаков. Толпа жаждала зрелища. Малышка попятилась. Ей казалось, голубые глаза вот-вот насмешливо сощурятся, глянут на нее, губы изогнутся в улыбке, и хриплый голос вновь предложит взять меч. Она почувствовала, как наступила на ногу кому-то.

– Куда прешь, костлявая? – громыхнул недружелюбный голос, и локоть чувствительно ткнул в бок.

Сказались многочисленные тренировки под чутким руководством Зануды. Тело защитило себя само, напрягло нужные мышцы. С трудом понимая, что делает, Светлана ткнула здоровенного горожанина в ответ. Ее маленький кулачок буквально вонзился туда, где за толстым слоем жира скрывалась чужая печень. Мужик болезненно выдохнул, а вдохнуть уже не смог. Так и стоял, хватая ртом воздух. «Не сдохнет», – злобно подумала княжна.

Она пошла сквозь толпу, как сквозь вражеский строй, теперь уже не стесняясь прикладывать далеко не женскую силу для того, чтобы заставить людей расступиться. А в спину ей били крики сбрасываемых со стены имперцев. Словно кто-то бесчувственный забивал гвоздь в темечко. Все происходящее казалось дурным сном. Чудилось, вот-вот рядом замелькают шлемы отцовских дружинников. Крепкие, молодые парни отгородят ее от этой сумасшедшей толпы. Поздно, княжна. Может быть, уже и отца-то в живых нет.

Хотелось позвать Бешеную, Зануду, Искателя, сильного, такого надежного Барчука. Хотелось, чтобы все было как прежде, чтобы они не приходили в этот безумный город и хриплый голос никогда не предлагал ей взять меч.

Светлана не помнила, как вновь очутилась в «Морском коньке», в комнате Искателя. Вещи учителя были разбросаны в живописном беспорядке. На кровати лежал шерстяной плащ. Наверно, учитель укрывался им вместо одеяла, хоть, правда, ночи нынче стояли теплые. Светлана схватила его, уткнулась лицом в шерстяную ткань. Это она заберет с собой, на память.

В своей комнате девушка задвинула засов на двери, свалилась на кровать. Совсем как вчера. Что же это, она теперь каждый день будет рыдать в подушку над несовершенством этого мира? Руки сами нашли чернильницу, перо. Удачно подвернулся лист бумаги, словно ждал своего часа и почувствовал, что сейчас он нужен. Корявые строчки, неровный почерк человека, не привыкшего писать. Зануда все время журил княжну за него, десятки раз повторял слово с труднопонимаемым смыслом: «каллиграфия».

Светлана вспомнила, как однажды, когда ей надоели эти нравоучения, она ответила: «Каллиграфия – это особое искусство создавать надписи с помощью человеческих испражнений, и оно доступно лишь тем, кто постиг науку письма в полной мере». И брат в схиме не обиделся. Его хохот услышал даже Барчук, собиравший дрова далеко в лесу. Зато больше Зануда к ней не приставал по этому поводу.

Странно, именно о нем она сейчас думала больше всего. Захотелось встать рядом, провести серию упражнений, с которых раньше у них начиналось каждое утро. Услышать его ворчание о том, что сейчас локоть надо поднимать на полпальца выше, а вот сейчас не отрывать пятку от земли.

И чтобы Искатель напомнил ему, что упражнения, которыми схимники учатся чувствовать свои мышцы, придумали не дураки. Рано или поздно они сами заставят выполнять себя правильно. Тело почувствует, что нельзя по-другому. Главное – не лениться. Ничто в этом мире не дается само собой. Всегда приходится приложить немало сил, пролить моря пота, прежде чем начнет получаться. Может, действительно пора взрослеть?

Внизу послышался какой-то странный шум. Вернее, странным он показался бы кому-нибудь другому. А Светлана четко различила, что упало тело. Шаги. Больше десяти человек. Девушку сейчас не волновали ни они, ни лязг извлекаемого из ножен оружия. Главное – строки, которые покрывали бумагу, неровные, словно морские волны.

Теперь ей стало ясно, что такое душа. Это то, что болит где-то там, внутри. Это то, чего нет у толпы под крепостной стеной. Это наконец то, что Механик заменил в себе на зубчатые колеса и алхимические смеси. Да и откуда ей взяться в мире, где выгода победила честь, барыш попирает ногами доблесть, а жестокость оправдывается необходимостью.

Убожество мыслей, убожество слов,

Убожество чувств – это словно проклятье!

Душе не стерпеть бренной плоти оков,

И нету ни права, ни сил разорвать их.

А сломанных крыльев уже не вернуть,

Подрезанных жил не срастит даже время.

Взмыть в небо хочу, полной грудью вздохнуть,

Но скрылось вдали уж крылатое племя.

Осталось с тоскою смотреть лишь им вслед…

Не взяли, забыли, оставили в прахе…

Кто знает, наступит ли завтрашний день,

Кто знает, не встретишь ли утро на плахе?

Быть может, уж голову ждет твою меч…

Нет сказки, топор палача станет былью.

Не жаль, коль снесут тебе голову с плеч,

Гораздо страшнее, когда рубят крылья.

А там, за окном, слышен топот копыт.

Там те, кому Серый Судья не указ.

Вот выход – лишь пыльные стекла разбить…

Но встретит решетка тебя в сотый раз.

Пока не поймешь ты, что власть над тобой

Имеет лишь тот, кому дал ее ты…

Но что твой огонь перед серой толпой?

Тебе не наполнить их душ пустоты[1]^.

Светлана еще раз перечитала написанное. Все правильно, убожество. Она так и не смогла найти нужных слов. Она изменила себе, оставив тех, кого называла братьями и сестрами, в час нужды. Так откуда ей взяться, песне, которая исцелит душу? Скомканный лист полетел в угол. Княжна достала нож. Простой, самый обычный, который использовала на привалах, когда помогала чистить рыбу или нарезать овощи в похлебку.

Лезвие острое, впору бриться. За этим следила Бешеная. Все ножи точила она. Барчук сперва возражал, доказывал, что не женское это дело. Но дочь воеводы стояла на своем. Тихий шелест металла по оселку успокаивал ее. И Барчук смирился. А Зануда – тот всегда рад был переложить работу на плечи другого, особенно если она была необходимой, но не особо приятной ему.

Левой рукой княжна выдернула три шпильки, и коса, до того накрученная вокруг головы, упала за спину. Длинная отросла, до самой земли. Говорят, хунну плетут из женских волос тетивы для луков и арканы. Тот-то было бы им счастье. Светлана своими волосами гордилась по праву. Коса выходила толщиной в руку, тяжелая.

Она взялась за волосы у самого затылка. Лезвие прикоснулось к шее, приятно холодя.

– И правда, когда же я повзрослею?

В коридоре топот чужих шагов. Ах, нет, они крадутся. Но к Светлане не могли подкрасться даже схимники. Кто-то слегка толкнул дверь.

– Заперто.

– Ломай.

Любовно отточенное старой подругой лезвие не подвело. Коса упала на пол, свернувшись неровными кольцами, словно сброшенная змеей шкура. Княжна погладила себя по горлу, встряхнула разом укоротившимися волосами, прокашлялась.

Кто-то снаружи ударил кулаком как раз туда, где был засов. Дерево оказалось слабее плоти. Дверь распахнулась. Два парня в одежде мастеровых влетели внутрь. Но в их руках поблескивали мечи венедского образца, правда, чуть короче и шире. Такие предпочитали егеря некоторых полков. Светлана обернулась. Глаза ее сузились, совсем как у Ловца. Парни замерли. Они ждали сопротивления, а здесь – девушка с обычным ножом, да еще как-то странно хрипит и покашливает.

– Мы за тобой, – сказал один. – Добровольно пойдешь или силой волочь?

Светлана не отвечала. Сейчас нельзя. Она продолжала массировать горло, иногда покашливая. Ворвавшиеся растерялись. Все шло совсем не так, как они себе представляли. Девушка мимоходом отметила, что эти двое – прикоснувшиеся к схиме. Чьи-то послушники? Механика?

– Ты участвовала в убийстве нашей матери, – наконец изрек второй. – Отпираться бесполезно. Мы отследили златомостского соглядатая, бывшего там, и все из него вытрясли.

Конечно, бесполезно. Похоже, эти двое четко знают, кто их враг. А в таком случае факты – только помеха. Легче карать, не задумываясь.

– Ты отвлекла ее разговором, пока убийца подкрадывался сзади! Она сама обвинила тебя, она никогда не ошибалась.

А парень-то накручивает себя. Не готов рубить безоружного противника. Пока не готов. Да и что ему сказать? Что все ошибаются, даже схимники, даже Ведьма. Ведь это – ее ученики.

– Брось нож! – Первый двинулся на нее, поднимая меч.

Светлана же бросила быстрый взгляд на свою котомку. Главное, что ее волновало, – не забыла ли она пристегнуть скрипку в кожаном футляре. Инструмент на месте.

– Хватит возиться! – прозвучало снаружи.

Коридор был полон. Похоже, все сбежались сюда, не понимают, в чем заминка. Думают, их братья получили отпор. Ну конечно, Бешеная считалась худшим бойцом, но дралась часто. Барчук – средним, но брался за меч редко. Зануда, давший достойный отпор анту, – еще реже. Чего же они напридумывали про ту, которой с оружием никто и никогда не видел? Думают, она их голыми руками разбросает?

Острие меча коснулось горла девушки.

– Брось нож, я сказал, – процедил сквозь зубы ученик Ведьмы.

И грянул «вопль гнева». Сперва девушке показалось, что она хлебнула расплавленного олова. Горло обожгло непереносимой болью. Но стоявший ближе всех к ней ученик Ведьмы выронил меч и повалился на пол. Из его ушей текла кровь. Второй в ужасе отпрянул в коридор, сбив по пути кого-то. Княжна подхватила котомку и с разбегу прыгнула в окно, вынося своим телом хлипкую раму. Приземлилась она мягко, сразу уходя в кувырок, гася инерцию, держа сумку на отлете, чтобы не повредить скрипки. Дождь из осколков стекла окатил Светлану, оставляя на теле множество мелких порезов. Но это все ерунда. От мечей раны гораздо опаснее.

Как же сейчас благодарна была Светлана Зануде. В прежние времена он не жалел времени, доводя ее упражнениями до полного изнеможения. И сейчас, как тогда, в толпе, тело сделало все само. Оно ведь тоже хотело жить. А потом Светлана побежала. Из таверны выскочили двое с мечами, бросились следом. Видимо, им меньше всех досталось. Остальные тоже придут в себя слишком скоро. На полноценный «вопль гнева» ученица Искателя еще не была способна. Но она достигла главного: выгадала несколько драгоценных мгновений и улизнула из-под носа преследователей.

В северной части города что-то горело. Дым стоял столбом. По улицам метались вооруженные люди. Светлана вспомнила, что слышала какой-то взрыв, но не обратила внимания, увлеченная рифмовкой непослушных строчек. Бежать по большим улицам было сложно. Суетящиеся горожане так и норовили броситься под ноги. К тому же кто знает, кого ловит городская стража? Бегущий человек всегда вызывает подозрение. Ученики Ведьмы двигались не в пример быстрее. Люди шарахались в стороны, едва лишь завидев целый отряд крепких парней с мечами.

Светлана юркнула в переулок, попыталась оторваться от преследователей на извилистых припортовых улочках. Да только города она не знала. А ее преследователи, похоже, совсем наоборот. Несколько раз они выскакивали на ее пути. Пока княжне удавалось вовремя свернуть, метнуться на соседнюю улочку. Бегала она быстрее, при этом почти не устала. В кои-то веки упражнения схимы дали себя знать, когда на кону стояла жизнь. Но в какой-то момент Светлана поняла, что окончательно заплутала. Теперь она уже не сомневалась: преследователи окружили ее со всех сторон, грамотно перекрыли пути отхода и гонят в какое-то определенное место. Ей ничего не оставалось, кроме как подчиниться и надеяться, что там удастся выскользнуть опять.

Поворот, еще поворот. Впереди двое с мечами, свернуть, обогнуть кучу мусора. Девушка споткнулась о камень, словно нарочно выпятивший свой острый бок из мостовой. Удержалась на ногах, свернула в совсем узкий проулок. Под ногами уже утоптанная земля. Горожане не сочли нужным даже замостить ее. Наверно, мало кто сюда заглядывал. Позади – шаги преследователей. Они ведь тоже обучались схимником, а значит, не устанут так уж быстро, раньше вымотают свою жертву, вынужденную метаться в сужающемся круге.

Тупик. Вот и все. Хорошая попытка спастись, но неудачная. Назад уже не вернуться. Три переулка сплетались здесь, и из всех трех вышли преследователи. Все те же крепкие парни в одежде простых ремесленников, но слишком уж умело держащие оружие. Небольшая площадка, стиснутая с трех сторон домами. А четвертую перегораживают ученики Ведьмы. Теперь Светлана могла сосчитать их. Одиннадцать человек. Некоторых долгая погоня разозлила, других раззадорила. Видно, пробудила охотничьи инстинкты. Человек всегда любил охоту, особенно на двуногую дичь.

Светлана попятилась, чуть не наступила на кучу какого-то старого тряпья – и отшатнулась в сторону, когда та зашевелилась. Человек в каких-то лохмотьях встал и, опираясь на костыль, двинулся навстречу преследователям. Он шел, сильно хромая на левую ногу. И забрезжившая было надежда оставила княжну. Нищий калека. Конечно, он спешил убраться отсюда. Такой люд рассуждает просто: не стоит смотреть на то, чего видеть тебе не положено. Лучше вовремя уйти и не рисковать, что тебя могут убить просто как ненужного свидетеля. Жизнь у каждого одна, какой бы жалкой она ни была.

– Шевели костылем, убогий, – раздраженно бросил один из учеников Ведьмы, когда нищий поравнялся с ним.

Они не услышали, как сзади появился еще один человек, выйдя из переулка. Что-то в нем показалось Светлане знакомым, хоть она никогда раньше не видела этого мужчины с наголо бритой головой и гладко выскобленным подбородком. Из растительности на его лице выделялись лишь ярко-рыжие брови, сразу привлекая к себе внимание. Гибкое, мускулистое тело обнажено по пояс. Шрамов на нем хватало. Сапог лысый не носил, парусиновые штаны закатаны до колен, но на широком поясе висел неплохой венедский меч, а в руках у мужчины были два взведенных пистоля.

Все произошло слишком быстро. Светлана поняла, что ученики Ведьмы напоролись на чужих учеников, гораздо более опытных. Нищий вдруг выхватил из-под своих лохмотьев два точно таких же пистоля. Четыре выстрела слились в один. Полноценный схимник сумел бы уйти даже от выстрела в упор. Зануда или Барчук успели бы ударить по рукам, сбивая прицел. Четверо послушников Ведьмы даже не поняли, что произошло. Нежданные спасители не рисковали, целились в голову.

Из другого переулка вдруг выскочил старый знакомый псеглавец. Меч он сжимал двумя руками. Один из преследователей успел обернуться к нему и даже парировать удар. Сталь златомостской ковки не подвела. А вот плоть оказалась слабее. Удар анта вышиб меч из рук хозяина и разрубил того наискось от ключицы до пояса. Казалось, меч застрял в теле. Псеглавец повернул труп, словно закрываясь им от остальных венедов, и пинком ноги стряхнул его с меча прямо на учеников Ведьмы.

Нищий отбросил пистоли. В руках его сверкнула сабля. Лысый выхватил меч. Клинки скрестились. О Светлане все забыли, но выскользнуть и затеряться в огромном городе по-прежнему не было ни малейшей возможности. Дерущиеся перекрывали единственный выход.

Мнимый нищий орудовал саблей просто на загляденье. Правда, хромота его оказалась непритворной. Он замер на одном месте, отбиваясь сразу от троих противников. Оружие его выписывало замысловатые петли, каждое парирование было в то же время началом атаки. Казалось, он способен был атаковать из любого положения. Тела трех его противников очень быстро покрывались мелкими порезами. Княжна не сомневалась, что только хромота помешала незваному спасителю давно прикончить всех троих.

Лысому достался один послушник Ведьмы. Дрался второй из спасителей на первый взгляд не так красиво, как сабельщик. Предпочитал колющие удары рубящим, движения его были скупы, четки и молниеносны. Лысый не собирался щадить противника, дать ему опомниться. Вместо этого сразу начал теснить. Понадобилось всего пять выпадов, чтобы преследователь, ставший жертвой, наткнулся на одного из своих собратьев, пытающихся хотя бы ранить лженищего. Оба на миг растерялись. Правда, длилось это недолго. Меч и сабля ударили одновременно. Голова одного ученика Ведьмы отлетела к стене, тело второго сползло с клинка с пробитым сердцем.

Сабельщик тут же ринулся вперед, упав на левое колено и дотянувшись острием своего оружия до второго противника. Отточенное лезвие распороло рубаху, а вместе с ней и живот венеда, не ждавшего такой атаки. Лысый без сомнений и колебаний ударил последнего из троих противников сабельщика в спину.

Анту достались двое. И оба очень скоро поняли, что ни о каком численном превосходстве речи быть не может. Псеглавец рубил сплеча, и ударов его невозможно было отбить. Один попытался и остался без меча. Он успел отпрянуть назад, чуть не потеряв следом и руку. Второй прикрыл собрата, попробовал оттеснить анта – и тут же получил страшный удар в живот ногой, отлетел к дальней стене. Ант метнулся следом. Венед ударил мечом навстречу, пытаясь заколоть противника. Псеглавец успел схватить левой рукой его за запястье, дернул на себя, одновременно подбрасывая свой клинок и ловя уже обратным хватом. Широкий антский меч сверкнул на солнце, снося голову.

Последний оставшийся в живых ученик Ведьмы уже давно забыл о Светлане. Ни о каком сопротивлении он тоже не думал, развернулся и понесся прочь что было духу.

– Цуцик, рушныцю! – крикнул нищий.

Псеглавец вряд ли понял южное наречие, но ему самому в голову пришли сходные мысли. Он бросился куда-то за угол и выскочил уже с ружьем в руках, бросил его южанину. Тот подхватил оружие, не вставая с колена, вскинул к плечу. Послушник почти успел юркнуть за угол, когда прогремел выстрел. Ученик Ведьмы взмахнул руками и повалился ничком. Светлана успела заметить дыру, которая образовалась у него в затылке.

– Добра ричь вогнэпальна зброя, – рассмеялся бывший нищий, поднялся с колена, тяжело опираясь на свое ружье.

– Чего? – не понял псеглавец. – Какая речь? При чем здесь огонь?

– Он сказал, что огнестрельное оружие – хорошая вещь, – перевел лысый. – Самота, ты ж неплохо говоришь на венедском. Давай без всех этих ваших чубовских словечек. Мне-то все равно, а наш друг не понимает. Я не говорю, что ваш язык хуже, просто уважай своих соратников.

– Домовылысь … То есть договорились.

Нищий начал брезгливо сдирать с себя лохмотья. Под ними обнаружились добротные коричневые шаровары, красные сапоги, тонкая антская кольчуга поверх белой вышитой рубахи и кожаной жилетки. В темно-синих глазах проскальзывали озорные искорки. Светлана совсем не удивилась, обнаружив клок волос на гладковыбритой голове и длинные усы. Чуб. Очень на Атамана похож, хоть видела она брата Искателя мельком и в ночной темноте. Правда, для нее все чубы были одинаковые: нелепый клок волос, смешные вислые усы, широкие и наверняка неудобные шаровары, сабли, горделивая походка… да, вот это с обликом Самоты не вязалось. Великолепный воин одинаково прекрасно рубится и стреляет, и при этом хромой. Как так?

Но княжна подумала об этом лишь мельком. Голос лысого показался ей знакомым. Девушка могла забыть лицо, внешность, но не звук, который однажды услышала.

– Взув бы ты чоботы, – сказал чуб, и по лукавому выражению его лица стало ясно, что он специально перешел на привычный ему язык, обращаясь к лысому: ведь тот сам признался, что понимает его. – Наступыш на цвях або бытэ скло. У вашому мисти смиття багато.

– Я часто хожу босиком, – пожал тот плечами. – Иногда приходится принимать самые разные облики.

Точно, голос знакомый. Только в прошлый раз его обладатель был разодет как боярский сын, носил черные усы, а голову его украшали собранные в хвост длинные волнистые волосы. Похоже, брови он покрасил.

– Ты из тайного приказа, – выдохнула Светлана.

Ее голос прозвучал как воронье карканье, а горло вновь обожгло болью. Она попятилась, уперлась спиной в стену и поняла, что от этих троих ей не уйти. «Вопля гнева» больше не издать. Сама мысль о нем бросала девушку в дрожь. Лысый посмотрел на нее, иронично изогнув рыжую бровь.

– А кто передо мной?

– Ты не знаешь, за кем охотишься? – Девушка сказала и поморщилась, схватившись за горло.

– Я ни за кем не охочусь. И сомневаюсь, того ли человека мы спасли. Кто ты – княжна Светлана или послушница Малышка?

– Малышка, – произнесла она одними губами, не дав себе даже времени подумать.

– Хватит, Кислота, – сказал ант, подходя ближе. – Ты, как и я, слышал «вопль гнева». Думаешь, ей легко сейчас говорить? Ее горло не готово к подобному. Боюсь, не скоро мы теперь услышим те песни, о которых столько говорят.

– Спрашивайте, что хотели. – Малышке пришлось собрать всю волю в кулак, чтобы говорить, не морщась от боли. Она поймала одобрительный взгляд чуба. Он все понял и оценил ее выдержку, даже проворчал:

– Вид доброго дэрэва и пагоны добри.

– Когда-то давно мы встречались в моих лесах, и ты отказалась покинуть своего учителя, – сказал псеглавец. – Что же изменилось?

– Я поддалась слабости. Больше не повторится.

– То есть ты покинула его по своей воле?

– Прогнал. Всех. Трое пошли за ним. Я испугалась. Осталась.

– Мы тоже хотим найти его. А ты?

– Да.

– Пойдешь с нами?

– Нет.

– Почему?

– И вам не советую. Братья и сестра. Оторвут вам головы за Искателя. Им хватит сил. Вы знаете. Так и передайте своим учителям.

– У нас нет учителей, – нахмурился ант. – Вернее, у них нет. Атаман погиб, ты знаешь. А этот пожар в северной части города – погребальный костер Механика. Что же до меня, Искатель назвал меня «послушник Гордец». Это еще один старый обычай схимников. Прозвища не всегда дают братья. Иногда – учитель. Этим он показывает, что принимает тебя в ученики. Редко так поступают. Эти узы крепче, чем у вас с ним. Если я найду Искателя после того, как он дал мне ученическое прозвище, значит, я принял новое имя и давшего его – как отца в схиме. Вы вольны уйти, когда захотите, я – нет.

– И ты ищешь? Не боишься уз?

– Я просил его обучать нас еще там, в лесу. Мое желание с тех пор не ослабло. Мятежнику никогда не стать отцом сторожевых псов антов. Он слишком хорошо умеет разрушать, а нам надобно другое. Верь мне, дева. Никто из нас не желает зла Искателю. Клянусь тебе своими собачьими братьями. Подумай, ты не лазутчик, не следопыт. Мы отыщем учителя и без тебя. Я настоял на том, чтобы узнать, считаешь ли ты себя все еще дочерью Искателя. И, как оказалось, не зря. Ты – моя сестра, я хочу облегчить твой путь, а не наш.

– Я с вами, – произнесла девушка и улыбнулась.

Хотелось сказать больше, гораздо больше, но горло буквально молило пощадить его. Ант вызывал доверие. Почему-то казалось, что в его словах не стоит сомневаться.

– Цуцик, может, сходишь за моим конем? – спросил чуб.

Ант ушел куда-то, чуб присел к стене, вытянув левую ногу. Кислота подошел к Малышке и протянул флягу.

– Выпей, – посоветовал он. – Легче станет.

Во фляге оказалось что-то хмельное с привкусом меда, настоянное на каких-то травах. Сперва оно обожгло девушке горло, но потом действительно стало легче. Она почувствовала приятную мятную прохладу. Истерзанные голосовые связки, казалось, слегка занемели. По крайней мере, теперь можно было говорить, правда, лишь шепотом.

– Что это? – спросила княжна.

– Не знаю. Это фляга Гордеца.

– А что такое «цуцик»?

– Собака по-чубовски. Вернее, не в том смысле, как у нас. Не знаю, как объяснить. Наверно, по отношению к анту это что-то среднее между насмешкой и оскорблением.

– А он не боится, что дойдет дело до драки? Нет, я понимаю, чубы ничего не боятся…

– Да этому собакоголовому гордость не позволит обращать внимание на мои подначки или вызвать на поединок хромого. А до простого мордобоя он не опустится. Воспитаны они по-другому.

– Но ты же обижаешь его этим.

– Э, нет, сестренка. Он – страж антского народа, величайший из воинов. Гордость не даст ему даже подумать, что эти оскорбления – нечто большее, чем пустое сотрясание воздуха. Учитель твой попал не в бровь, а в глаз, прозвав его Гордецом. И кстати, на самом деле я его очень уважаю. Он действительно один из лучших воинов, что встречались мне. Уж всяко сильнее меня. К тому же из него вышел бы отличный атаман. Но эта его собачья шкура, косы, как у девки, выглядят смешно.

– Можно подумать, смешнее, чем твои шаровары и клок волос.

– Осэлэдэць! Вин называется осэлэдэць, запамьятай, будь ласка!

– Запомню, запомню, – усмехнулся Кислота.

Вернулся Гордец, ведя в поводу статного скакуна, серого в яблоках. Конь бешено вращал глазами, пытаясь вырвать повод из рук чужака, от которого к тому же пахло псиной. Но псеглавец держал его железной рукой, то и дело пригибая голову вниз, словно показывая, кто здесь хозяин.

Чуб подскочил, чуть не упал, опершись на левую ногу, и попрыгал к коню на правой. Вырвал повод из ладони Гордеца и начал поглаживать скакуна по шее, успокаивая и приговаривая:

– Ты ж мий красэнь, ты ж мий гарнэсэнькый, зовсим зацькував тэбэ цэй тэлэпэнь. Ты ж мий риднэсэнькый, дочэкався.

Конь действительно успокоился. Теперь он задорно переступал передними ногами, игриво взбрыкивал, иногда храпел, словно порываясь пуститься вскачь. Но стоило хозяину прикоснуться к луке седла, умный зверь замер, а потом опустился на колени передних ног. Самота с трудом, но все-таки забросил себя в седло. Слегка тронул бока коня пятками. Тот поднес хозяина к тому месту, где осталось лежать ружье. Чуб поднял его, не слезая с седла. Кислота подал пистоли.

– Добрэ, – Самота счастливо улыбнулся. – Вот это – настоящий друг человека, а не ваши собаки. Он меня из любой битвы вынесет, мертвого или раненого, и к своим привезет. Ну что? Как из города будем выбираться?

– А разве Кислота не может приказать пропустить нас? – удивилась Малышка.

– Город закрыт, – ответил бывший глава тайного приказа. – Исключений ни для кого делать не станут.

– Дождемся ночи, – сказал ант, – а там что-нибудь придумаем.

– Уже придумал. Но для этого действительно надо дождаться ночи.

Они расположились в какой-то подворотне, куда не заглядывали люди, зато было полно всевозможного мусора и то и дело пробегали жирные крысы. Отбросов им здесь хватало.

Самота так и не слез с коня. Он достал из переметных сум и водрузил на голову чудную, на взгляд княжны, шапку с высоким околышем из серой овчины и длинным вершком из красного шелка, спускавшимся за спину практически до пояса и оканчивавшимся кистью. Сноровисто перезарядил пистоли и ружье, в каждом движении чувствовался немалый опыт. Это стало для девушки настоящим открытием. Дружинники ее отца очень часто брезговали даже луком, считая, что настоящий витязь должен сходиться с врагом лицом к лицу. Наверно, у чубов все было по-другому.

Кислота и Гордец где-то по пути подхватили весьма объемистые заплечные сумки. Из своей златомостец извлек полусапожки без каблуков и на шнуровке, а также просторную белую рубаху без вышивки. На голову он повязал цветастую косынку, отчего стал похож на пирата, как их себе представляла Малышка. Когда он рылся в своем мешке, девушка услышала тихий шелест и заметила аккуратно сложенную антскую кольчугу, такую же, как у его спутников.

Псеглавец стоически переносил дневную жару в своей довольно-таки теплой одежде, не изъявив желания что-то снять, хоть его рубаха была весьма плотной, сшитой из грубого домотканого полотна. А уж про собачью шкуру и говорить не приходилось. Малышка прикинула и пришла к выводу, что пес, раньше носивший ее, был ростом с доброго теленка. Кольчуга Гордеца, казалось, была сплетена специально для него, сидела как влитая, ни одно колечко не шевелилось, даже когда ант переходил на бег.

Кстати, она да еще меч были единственными стальными вещами. В остальном северяне предпочитали обходиться костью. Из нее оказались сделанными все пуговицы, застежки и даже небольшой нож, висевший на широком поясе. Фляга была вырезана из дерева и обтянута кожей. Девушка хотела вернуть ее хозяину, но в сумке у Гордеца обнаружился целый мех с такой же жидкостью. Он наполнил флягу до краев и вернул княжне.

– Тебе нужнее. Только пей маленькими глотками и нечасто, а то захмелеешь.

– Ага, начнешь песни похабные орать, приставать к нам, – поддержал его чуб, спрятав в усах ехидную улыбку.

Вообще Малышка заметила, что у Самоты было больше всего оружия. На поясе не одна, а две сабли. Рукоять еще одной торчала из переметной сумы. Там же лежало штук шесть пистолей, еще по паре за поясом и в седельных кобурах. Она так поняла, что и пистоли Кислоты – оттуда же. Чубовское оружие отличалось от златомостского деталями отделки. Кроме того, к седлу были приторочены еще два ружья. Это не считая нескольких ножей за алым кушаком: одного изогнутого, широкого, видимо боевого, и не меньше пяти метательных.

– А что значит «Самота»? – спросила Малышка, хлебнув из фляги.

– Это по-чубовски, – пояснил Кислота. – Одиночество, уединение, что-то такое. Опять же у этого слова свои оттенки, их сложно перевести. Но братья, называя нашего спутника так, наверно, хотели этим сказать, что он слишком уж одиночка, слишком чурается других людей.

– Ага, – подтвердил тот, о ком они говорили. – Плохой из меня соратник, товарищ. Одному мне проще. Если бы не в схиму, то в пластуны, наверно, подался бы.

– А это кто? – не поняла девушка.

– Что-то вроде ваших лазутчиков. Хотя ближе всего к нашим пластунам ваши вилецкие егеря, бывшие острожские.

– А ты откуда про Острожское княжество и егерей его знаешь?

– Так в нашем Коше первыми пластунами и были опальные острожские егеря. Давно еще. Но несколько дум сохранилось. Одна – про острожца, которого ордынцы в плен взяли, а он егерем оказался. Его в рабство продать хотели… дальше я там немного не помню, ну короче, за что-то выпороли его бичами, и он поклялся до конца дней мстить ордынцам. Ночью щепкой открыл замок на кандалах и бежал на Сечь, стал чубом и до старости обучал молодых пластунов, которые немало лыха наробылы ордынцям.

– И никто не задается вопросом, как острожец умудрился попасть в плен к ордынцам? – усмехнулся Кислота.

– Это же дума, чудной ты человек! Ее сердцем слушать надо, а не ушами. Эх, слышали бы вы, как вечерами ее пластуны поют у костра под бандуру. Хотя что я вам рассказываю? Кто вольного степного ветра не нюхал, тому наших дум не понять.

– Мало удовольствия слушать рев десятка пьяных чубов, – отмахнулся Кислота.

Малышка перевела взгляд на анта. Тот сидел на пятках, о чем-то задумавшись. Вообще странное место они выбрали, чтобы дождаться ночи. И в целом все это выглядит странно и непонятно.

– Может, найдем какую-нибудь таверну? – предложила девушка.

– Нельзя, – коротко ответил Гордец.

– Почему?

– Кислота должен был находиться рядом с Механиком, когда взорвался порох. Город наводнен соглядатаями тайного приказа. Если его увидят, зададут вопрос: «Почему ты не сгорел вместе с учителем?»

– Но он ведь Изяслав Саблин, глава тайного приказа.

– Пойми ты, дева, нет больше Изяслава Саблина. Он спас Золотой Мост и через день был убит врагами. Герой ушел из жизни в легенду. Остался послушник Кислота. А он – либо мертвец, либо предатель. Выбор невелик. Можно было бы найти таверну. А можно и через ворота прорваться с боем, не дожидаясь ночи. Только пойми ты, не хочу я устраивать еще одну засеку из тел.

– Лайно всэ цэ, – изрек чуб и пояснил свою мысль уже по-венедски, чтобы до каждого дошло: – Почему герой должен скрываться? Саблин отдельно, Кислота отдельно? Подожди, явишься сюда лет через десять – такого про себя наслушаешься! А ты же жив еще. Но попробуй докажи кому-то что-то. Герой-то неведомый Саблин – богатырского росту, косая сажень в плечах, зело велик и могуч, э-ге-гей, держите меня семеро, шестеро не удержат! А вот этот плешивый разве может быть легендарным Изяславом? Да ни в жизнь. В вашем Золотом Мосту лицемер на лицемере сидит.

– Хочу тебе возразить. – Кислота тяжело вздохнул. – Хочу… но, увы, нечего.

Новая мысль вдруг вспыхнула в голове Малышки, подобно далекой зарнице. Стена, златомостские власть имущие, избитый егерский сотник, друг детства. Даже имя вспомнилось: Радигост.

– Кислота, как ты думаешь, а того сотника имперского уже казнили?

– Его собирались отпустить, – задумчиво ответил тот.

– Ага, только не всего, – серьезно кивнул чуб. – Некоторым такая жизнь хуже смерти. Беспомощный слепой калека. Брр. – Он передернул плечами.

– Сомневаюсь, что сегодня до него кому-то будет дело. Весь город ловит имперского лазутчика, взорвавшего Хранителя города.

– А где его держат? – задала девушка еще один вопрос.

– Корчевский сотник. – Кислота иронично усмехнулся. – С чего бы им интересовалась дочь последнего корчевского князя? Никак вызволять навострилась? Так ты, красавица, о том и думать забудь. Нам нынче сидеть надобно тихонечко и даже макушку не высовывать. Тем более не играть в героев-освободителей, лихих да разудалых.

– Я его с детства знаю.

– Сочувствую. Но в Золотой Мост никто его не звал. Сам пришел. Я не спорю, наказание слишком жестокое, но заслуженное.

– Какое наказание, человече? – подал голос ант. – Он не преступник, а воин. Попал в плен. Его либо казнить, как остальных, либо отпустить – так или за выкуп. Но не калекой делать.

– Да не спорю я с тобой! Сам понимаю. Он же не тать ночной, но что мы можем поделать?

– Мы? Четверо послушников не из последних? Действительно, что мы можем сделать? – насмешливо переспросил Гордец.

– Не четверо, а двое. Ты да я. Самота – калека, а Малышка – не воин, не лазутчик.

– И?

– Чего ты хочешь от меня, песьеголовый?

– Не я к тебе пришел, Кислота, а ты ко мне. Сказал, что хочешь найти чего-то нового, понять больше, отречься от того, что было. Твои слова?

– Мои. И что?

– А то, что на словах отречься проще всего. Ты делом подтверди.

– Вот найдем Искателя…

– Там любой подтвердит. Даже Малышка, коли нужда возникнет, за копье схватится. Ученики слишком уж охотно идут на жертвы ради учителя. Не знаю, почему так. Может, схимники кажутся нам какими-то нечеловеческими существами, более великими, чем мы, достойными поклонения. Не знаю. А ты попробуй восстать против того, что считаешь несправедливым. Попробуй не ради высокой цели, не как герой и любимец целого народа. Сделай это потому, что несправедливости надо давать отпор, и не так важно, видит ли это кто-то, знает ли. Тем более что мы с тобой на это способны.

– Ты думаешь, я в ту ночь геройствовал ради славы? Спал и видел во сне народное обожание?! – возмутился Кислота.

– Да не думаю я ничего, – отмахнулся ант. – Про другое тебе говорю. На самом деле все в этом мире слишком зыбко. Иногда не очень и ясно, что справедливо, что нет. Да и разные люди на это смотрят всяк по-своему. Ежели всех их слушать, то голова от чужих мыслей лопнет. Но вот ты считаешь происходящее несправедливым. И мы все с тобой согласны. Разве это уже не повод что-то сделать, вместо того чтобы повздыхать, поохать и смириться с творящимся, разведя руками? Если пройти мимо, то выйдет то же лицемерие, которого и так полным-полно в вашем каменном городе.

– Погоди, ант. Ты не понимаешь. Там стража непростая. Может оказаться и пара «серебряных». Да и остальные знают, что такое схимник, обучены им противодействовать. Я сам и обучал, когда только начала наклевываться война с Империей.

– Значит, знаешь, чего от них ждать, – кивнул Гордец.

– Но если что-то пойдет не так, нас схватят или убьют, кто поможет Искателю?

– Уж и не знаю, кто из нас больший гордец. Неужели ты считаешь себя незаменимым для схимника, поражение от которого признал даже Атаман?

– Дрались-то не они сами, а их ученики.

– А это имеет значение? Решать, конечно, тебе. Заставлять аль силком тащить не стану. Я и сотника-то того не знаю, может, и дрянной человек. И в судьи не напрашиваюсь. Просто, коли увидел что-то неправильное, – исправь или заткнись, подожми хвост и уползи в конуру. А я хвост поджимать не привык.

– Я тоже пойду, – заявил вдруг Самота. – Калека не калека, а учеников Ведьмы я больше вас положил.

– Пошел бы, – очень серьезно ответил ант. – Коли предстояла бы нам драка, первым пошел бы. А нам бежать придется. На коне туда не въедешь. Так что держись рядом. Спасенного к тебе посадим. Конь двоих увезет?

– Ага. Он бы и троих увез, да недолго.

– А Малышка бегать умеет не хуже нас, то мы все видели. Командуй, Кислота.

– Нет, Гордец. Ты из нас самый опытный.

– Я города не знаю.

– Про город подскажу, но старший у нас ты.

Много чего передумала Малышка, ожидая своих новых спутников. Ночь выдалась ясная, на небе ни облачка. Любой силуэт виден издалека. Плохая ночь для похищений и бегства. Место это выбрал Кислота. Сказал, что ночные патрули сюда не заходят. Хотя сложно предсказать, как изменились их стандартные обходы после нападения имперцев. А потому Малышка вздрагивала каждый раз, когда слышала отдаленные шаги и лязг доспехов. Самота то и дело хватался за пистоли, порывался ехать на помощь, но оставался на месте. Чуба очень хорошо научили, когда нужно помогать, а когда не мешать. Тем более на войне, где у каждого своя задача.

Малышка поймала себя на этой мысли, как на чем-то преступном. Какая война? С другой стороны, нынче тайный приказ не отказался бы побеседовать с каждым из них. Город вдруг стал враждебным.

– Кто-то бежит, – наконец сообщила Малышка.

Чуб ничего не слышал, но все равно на всякий случай взвел курки пистолей. Но из-за угла выскочили их спутники. Впереди – Кислота с мечом наголо. За ним – ант, несущий на плече то, что больше напоминало какой-то баул, чем живого человека.

– Что с ним? – Малышка бросилась навстречу псеглавцу.

– Должен выжить, – тихо ответил тот. – Избили его. Может, чего и отбили, несколько ребер сломано и, кажется, левая рука. Если переживет эту ночь, то выживет. Зело обозлились, видать, златомостцы за Механика, вот и выместили злобу на том, кто под рукой оказался.

– А стража, вы их…

– Дева прекрасная, ты, конечно, мне теперь сестра в схиме, а он – твой друг. Но я его не знаю. И не стал бы спасать жизнь ценой смерти его стражей. Все они для меня равны.

– Но переполох скоро поднимется, – сказал Кислота. – А потому сажайте это тело на коня – и бежим к порту. Жаль, по топоту копыт нас даже глухой выследит. Так что спасение наше в быстроте.

Цокот копыт отдавался гулким эхом по пустым улицам. Город словно вымер. В ближайшее время после захода солнца горожанам было запрещено покидать свои дома. Любого нарушившего запрет городская стража могла схватить и бросить в темницу. Но им по пути никто не встретился. Может быть, стражники просто не могли вообразить подобной наглости: разъезжать верхом вопреки запрету. Решили, что это – гонец со срочным донесением. Сложно сказать.

Радигоста усадили впереди Самоты. В себя он так и не пришел. Чуб поддерживал его в седле без особого труда. Кислота вел их не прямо, то и дело приходилось сворачивать в узкие переулки, плутать в лабиринтах улочек. Но бывший глава тайного приказа знал маршруты патрулей и вел спутников в обход.

Наконец они оказались в порту, услышали шум далекого прибоя. Кислота завел их в район складов и, по одному ему известным признакам выбрав какой-то из них, юркнул внутрь. Ворота были широкие и высокие. Самота проехал, не слезая с коня.

– Вот здесь, – тихо проговорил Кислота. – Оружие на всякий случай держите наготове.

– Паршивое место для драки, – заметил Самота. – Ни ускакать, ни развернуться.

Златомостец подошел к огромной бочке и отстучал на ней какой-то ритм. Звук разнесся по огромному помещению и затерялся где-то под крышей.

– И что теперь? – спросил Гордец.

– Ждать. Я договорился о встрече, но людям этим не доверяю.

– Зачем тогда с ними вообще разговаривал?

– Это контрабандисты. Если кто и сможет вывезти нас из Золотого Моста незаметно – так только они.

Ждать пришлось недолго.

– Нас окружают, – одними губами прошептала Малышка.

– Вижу, – беспечно отозвался чуб. – Кто ж додумался брать с собой аркебузы с фитильными замками? Понимаю, ночь ясная, крыша дырявая, свету немало, но все равно заметно.

Откуда эти люди появились, не понял никто. Они старались не шуметь, перемещаясь вдоль стен, прячась за обломками досок, разбитыми ящиками и бочками.

– Десятка два, – отметил Самота. – Если эти горе-стрелки моего Серка хотя бы поцарапают, поотрываю руки и оставлю подыхать, памятью Атамана клянусь.

– Кто из вас назначил мне встречу? – Голос прозвучал из глубины склада.

– Это я. – Кислота вышел вперед.

– А ты нагл, морячок, или за тобой стоят серьезные люди.

Появившийся из темноты человек был невысок, крепок, Малышка заметила, что у него уже намечается брюшко. Выделяла его непривычная форма головы. Череп был словно приплюснут сверху, глаза навыкате, брови домиком, отчего, казалось, на уродливом лице жило непроходящее выражение удивления. Бороду и усы он брил, зато носил шикарные бакенбарды. Шел враскачку, словно под ногами его был не обычный пол, а палуба корабля.

– Так от кого ты узнал явку?

– Я ее знал всегда, Камбала, с тех пор как ты протащил в город первую бочку медовухи в обход таможни.

– Хмельное всегда пользовалось спросом. И городская казна всегда стремилась получить с его продажи куш посолиднее. Не всем это нравится.

– Мне до того дела нет. Как и до той смолы, которую наивные люди курят, а потом видят странные завораживающие сны. Потом они ведь готовы последнюю рубаху отдать, чтобы испытать это вновь?

– А доказательства? – испуганно воскликнул Камбала, но тут же опомнился. – Тебе никто не говорил, морячок, что у тебя очень длинный язык? На твоем надгробном камне напишут «догунделся».

– Хватит угроз. Я к тебе не с обыском пришел.

– Не о том думаешь, морячок. Я бы на твоем месте подумывал, с чем уйдешь, и уйдешь ли вообще. – Контрабандист мерзко хихикнул. – Ты и друзья твои. Хотя девку, наверно, оставим. За такую немало дадут. Жаль, не девственница. В такой-то компании мужиков разве сбережешь девичью честь? Девственниц в Заморье берут охотно…

– Довольно, Камбала! То, что ты не узнал меня до сих пор, лестно. Значит, и другие не узнают. Поди сюда, шепну тебе на ушко, от кого пришел. Твоим стрелкам того знать не надобно.

Контрабандист подумал и все-таки решился приблизиться. Чувствовал себя в полной безопасности, осознавая огневое превосходство своих людей. Кислота нагнулся к его уху и зашептал так, что услышала только Малышка:

– А пришел я, можно сказать, от Подковы, которого ты сдал тайному приказу в обмен на обещание не трогать тебя.

Камбала отпрянул и забормотал:

– Не может быть, про то знал лишь я и… – Он осекся.

– Может, сказать тебе, о каких объемах товаров шла речь? Если не понял, так я о тех, на которые обещали закрыть глаза кое-кто.

– Не может быть. – Контрабандист ссутулился. В голосе его проскользнули раболепные нотки. – Господин Саблин! Это вы?

– Наконец-то. И голос потише. Не хочу, чтобы твои люди слышали. Ты-то на крючке, а их придется убить.

– Что вы, господин, что вы, я нем как рыба.

– Как рыба-камбала, – усмехнулся Самота. – Ты бы своих стрелков-то убрал, а? Я человек неспокойный, могу… ох, много могу.

– Господин? – Камбала вопросительно посмотрел на Кислоту.

– Убери, так лучше. Этот чуб из свиты Атамана, слыхал про такого?

– Наслышаны. Так вроде же перебили их второго или третьего дня.

– Этот выжил. Имперцев положил с полсотни. А твои стрелки им не чета. Так что не дразни судьбу. И говорить свободнее сможем, и люди твои в безопасности будут.

Камбала быстро закивал.

– Все пшли вон! – крикнул он. – От уважаемых людей морячок пришел. Не для ваших поганых ушей его слова.

Огоньки фитилей исчезли. Что ни говори, а люди Камбалы двигались довольно бесшумно. Кислота бросил под ноги контрабандисту объемистый мешочек. Что-то звякнуло. Камбала насторожился, услышав знакомый звук, протянул к мешку руку и тут же опасливо отдернул.

– Бери, это твое, – подбодрил его Кислота. – Неплохой куш.

– Вижу и слышу. Только смекнуть не могу – за что такая милость?

– А за чем к тебе обычно приходят?

– Много за чем, – уклончиво ответил Камбала. – Но что из этого может понадобиться самому господину Саблину, хоть убейте, не знаю.

– Покинуть город. У тебя есть каналы, я знаю.

– О нет, господин, вы знаете, как я вас уважаю и, чего уж скрывать, боюсь, но не канает.

– Говори по-человечески.

– Не договоримся мы с вами, говорю, – поспешно исправился контрабандист. – Больно опасно. Хранителя грохнули. Да и вас, господин, говорят, тоже. Стража и тайный приказ как с цепи сорвались. Это раньше за такие штучки, как вывоз людей, могли на каторгу забросить или на галеры к ордынцам. А нынче вышка светит. Пристрелят, как собаку, и церемониться не станут.

– Ты про собак язык попридержи. – Кислота выразительно кивнул в сторону анта.

Камбала отшатнулся, разглядев псеглавца толком, но быстро совладал с собой.

– Сталкивался? – с усмешкой спросил Кислота.

– Доводилось, – закивал его собеседник.

– Значит, понимаешь, что нужно крепко думать, перед тем как что-то вякнуть. Камбала, у меня срочное задание. И очень секретное. Тебе оказано высокое доверие…

– О, господин, я бы лучше обошелся без такой милости. Золотишка, я вижу, в мешке много, да только на похороны мне столько не надобно.

– На самом деле выбор у тебя простой: либо ты вывозишь из города всех нас и чубовского коня, кстати, тоже, либо я возвращаюсь в тайный приказ – и уже к утру вся твоя сеть будет накрыта. Никто не уцелеет, рыбоглазый, это я обещаю. Время нынче военное. Бандитов вроде тебя живьем брать не станут.

– Господин, ну к чему эти угрозы? Я уговор наш выполняю. Просто сейчас вы требуете невозможного. Коли перехватят нас – так вас не узнают. А назоветесь – не поверят. Весь город знает о вашей смерти. Вы, может, и отобьетесь, а я точно засвечусь. Вы можете натравить на меня своих людей, только после этого никто с вами разговаривать не станет из наших, потому как все узнают, что уговором вы не дорожите.

– Если растрезвонишь на весь Золотой Мост про наш уговор, то и себя утопишь.

– А мне терять нечего. Из застенков тайного приказа один путь – на виселицу. Я не помню, чтобы кто-то хотя бы на каторгу попал.

– Зря стараешься, он тебя не понимает. – Вперед шагнул Гордец.

Если до сих пор он старался держаться в тени, то теперь шел так, чтобы свет луны падал на него сквозь дыры в крыше. Все застыли, глядя на него. Сейчас ант действительно походил на огромного пса, вставшего на задние лапы. Он шагал медленно, и в поступи его ощущалась какая-то неотвратимость. Камбала задрожал, попятился.

– Ты ведь помнишь меня, тать? – прогремел голос псеглавца. – Мы с тобой уже договаривались. Тогда ты принял нас за людей, не умеющих считать. К твоему несчастью, мы уже очень давно общаемся с венедами и переняли от них это полезное умение. Я мог бы оторвать тебе голову тогда. И твои дружки-знакомцы сочли бы меня правым – ведь договор дороже денег. Мы поступили милосердно. А кости у твоих людей срастутся. Им не стоило первыми обнажать оружие. Но что это? Ты тянешься к сабле?

Ант бросился вперед и оказался рядом с контрабандистом раньше, чем тот успел моргнуть. Левая ладонь сомкнулась на горле Камбалы. Без видимых усилий Гордец приподнял несговорчивого собеседника и встряхнул, как котенка.

– Ты же умный человек. Зачем повторяешь одни и те же ошибки дважды? Ваши уговоры с тайным приказом меня не касаются. Я просто хочу покинуть этот город. Ты решил, что у меня слишком много терпения и я бесконечно буду слушать вашу игру в слова? Что ты бормочешь? Хочешь позвать своих стражников? А стоит? Сломанные кости срастаются не так быстро.

Гордец разжал ладонь, и контрабандист осел на пол мешком, хватая ртом воздух. Сейчас он действительно был похож на камбалу, только выброшенную на берег.

– Я подданный Золотого Моста. Ты не вправе, ты нарушаешь закон.

– Закон? – Ант расхохотался. – Почему такие люди, как ты, принимают мягкость за слабость? Вот я пожалел тебя и не свернул шею. Думаешь, меня ваш закон остановил? Или думаешь, что он остановит остальных сторожевых псов антского народа? Ты успел нас сосчитать? Хочешь, я объявлю охоту? Твоя банда исчезнет из этого города до того, как стража успеет почесаться. Изяслав, у него есть помощники?

– Есть, – кивнул златомостец, равнодушно наблюдавший за происходящим.

– Мы сможем найти кого-нибудь быстро?

– Думаю, да.

– Тогда чего мы с ним возимся? Камбала, ты больше не нужен.

Ант нагнулся над контрабандистом, так и не успевшим толком прийти в себя, и вновь взял его за горло.

– Я согласен, – прохрипел тот.

– Поздно, – равнодушно откликнулся Гордец, стискивая пальцы.

– Я вывезу вас, с конем, расскажу все, что захотите, простите, пощадите!

С каждым словом голос его становился все тише и более хриплым. Гордец повернулся к своим спутникам, подмигнул им и отпустил контрабандиста.

– Вот видишь, как все оказалось легко. Предупреждаю, только моргни своим холуям – сломанными руками на сей раз не отделаетесь.

Кипень, низвергаясь в Торжковскую гавань, давала начало течению. Оно влекло свои воды вдоль южных скал, не утрачивая силы и теряясь где-то в море. Впрочем, о нем мало кто знал. На навигацию в гавани влияния оно не оказывало, потому ускользнуло от внимания даже самых опытных лоцманов. Другое дело – контрабандисты. За тысячи лет существования течение вымыло в южных скалах небольшой тоннель. Маленькая лодка могла пройти по нему, не попавшись на глаза судам таможенного приказа.

Путь этот был весьма опасен. Дно изобиловало острыми выступами, способными пропороть днище лодки. Верхний свод нависал настолько низко, что человек мог бы стоять лишь на коленях. И все же контрабандисты называли его Золотой Протокой, посмеиваясь созвучности с названием города.

В тайну посвящены были очень немногие. А выдать ее значило навлечь на себя неминуемую смерть, от которой не спасет ни городская стража, ни тайный приказ. Потому и Камбала так упорствовал, отказываясь вывезти послушников из города.

Они лежали на дне длинной лодки. Самота все время поглаживал своего коня, что-то шептал, успокаивая. Боевой скакун был не в себе, то и дело порывался вскочить на ноги, и лишь усилия чуба сдерживали его. Гребцы располагались на носу и корме, по два человека. Их весла были гораздо короче, чем те, что обычно использовали в подобных лодках. Гребли они бесшумно. Чувствовался солидный опыт.

Течение властно влекло утлое суденышко. Сложно представить, как груженые лодки шли против него. Впрочем, все контрабандисты оказались весьма крепкими парнями с сильными руками и мускулистыми спинами. Малышка отстраненно заметила, что развиты у них как раз те мышцы, которые напрягаются при гребле.

Два раза они прекращали грести и буквально замирали. Снаружи раздавался отдаленный плеск весел, иногда – голоса. Ночью звуки над водой разносились особенно далеко. Кто сейчас патрулирует гавань, городская стража или таможенный приказ, не смог бы сказать даже Кислота. Слишком уж все изменилось в городе после смерти Механика. Бывший глава тайного приказа не знал даже, в чьих руках оказалась власть. А может быть, всплыли старые противоречия между разными частями города. В этом случае в Золотом Мосту могли начаться междоусобицы посерьезнее тех, что раньше сотрясали Венедию.

Контрабандисты то и дело косились на чуба с его конем. Если бы скакун хотя бы всхрапнул, патрульные могли услышать необычный звук, насторожиться. А учитывая недавнюю попытку Империи захватить город, вызвали бы подкрепление, прочесали бы всю гавань и, как знать, возможно, нашли тайный путь контрабандистов.

Лишь когда тоннель под скалами и гавань с патрулями остались позади, преступники вздохнули с облегчением, сменили весла на более длинные и сноровисто погнали свою скорлупку куда-то на юг. Ориентиром им служил маяк, но и без него эти люди отлично знали местные воды. Прошло не так много времени, и дно лодки заскребло по гальке берега.

Небольшой пляж. Слева и справа от него скалы отвесно обрывались в море. Кислота выпрыгнул из лодки первым.

– Знаю это место, – произнес он.

Ант вынес на руках Радигоста. Самота, позволив коню встать на ноги, сразу очутился у него на спине. Контрабандисты опасливо посторонились, себе под нос ругая чуба на чем свет стоит. Возмущаться в голос не решились – страх не позволил. Конь спрыгнул в воду и вынес седока на берег. Контрабандисты отчалили, едва Кислота и Гордец забрали свои заплечные сумки. Луна давно зашла. Несколько взмахов веслами – и лодка скрылась в ночной темноте, словно ее и не было.

– Здесь заночуем, – сказал Кислота. – До утра не так много времени, но всем нам надо отдохнуть.

– Да и пожрать не помешало бы, – заметил Самота. – У меня живот к спине прилип, через пузо каждый позвонок ощупать можно.

Вверх вела пологая тропинка. По крайней мере, конь по ней поднимался без труда. Кислота вывел их на небольшую площадку. Казалась она неуютной. Сверху нависал скальный карниз, Малышка разглядела черный зев грота. И все же лучшего места для ночевки сложно было сыскать. Кислота с Гордецом вскарабкались выше и вскоре вернулись с охапками сушняка. Княжна присмотрелась и различила очертания деревьев, неизвестно как цепляющихся корнями за скалы.

Псеглавец умело развел костер. В гроте обнаружился бивший из щели ключ. Вода в нем оказалась вкусной, чистой и холодной до ломоты в зубах. Все с удовольствием напились. На костер был водружен видавший виды котелок. Пока вода закипала, ант занялся сломанной рукой сотника. Из двух ровных ветвей соорудил лубок, туго примотав к предплечью.

– Больше ничем сейчас не поможем, – словно извиняясь, произнес он. – В своих лесах нашел бы нужные травы, приготовил бы отвар. А здесь я ничего не знаю.

Самота достал из переметной сумы две полоски вяленого мяса и полотняный мешочек с крупой. Гордец занялся готовкой. Кроме мяса и крупы в котел пошли какие-то травки и корешки, появившиеся из недр его заплечного мешка. Малышка не знала, что это, но аромат, валивший от котелка, ей понравился. Она не ела больше суток. Желудок теперь властно напоминал о себе.

Остальные, как она поняла, тоже проголодались, как волки. Ели, не дав каше остыть. Особенно усердствовал чуб. На удивленный взгляд девушки он пояснил:

– Обычно я ем гораздо меньше. Сейчас так надо. Атаман что-то со мной всю ночь делал, на какие-то точки нажимал, сложно все это. Но теперь рана затягивается на глазах. Только жрать приходится в три горла.

– Ну конечно, – кивнул Гордец. – Это как брешь в стене заделывать, нужны камни, глина или дерево. Вот и твоему телу строить из чего-то надобно.

– Всю ночь со мной провел. – Чуб вдруг насупился. – А на следующую ночь его не стало.

– А ты как выжил? Я думал, ваших всех там положили.

– Ты считаешь, мне не хватило смелости умереть в бою?! – Самота вспыхнул подобно пороху.

– Да ничего я не считаю, – примирительно развел руками ант. – Ты ведь раненый был.

– Я сражался! Как мог! Император сам выбил у меня оружие. И приказал своим людям не трогать. Я бы мог взорвать бочку пороха, как Коноваленко, умер бы сам и их всех прихватил во главе с Императором.

– Так почему не взорвал?

– Потому что нельзя так. Он схимник. Нас, учеников, как грязи, а их – мало. Нельзя их убивать. Это Атаман в нас хорошо вбил. А еще… в последнюю ночь мы много говорили. Ты, девица, слышала про мой поединок с Барчуком?

Малышка кивнула. Бешеная вкратце пересказала ей все, что происходило наверху, пока она сидела в пороховом погребе.

– Это хорошо, что он победил. О многом говорит. Суть не в мастерстве и не в правоте даже. Суть в боевом духе. Барчук больше верил в правоту своего учителя и потому одолел меня, хоть я постиг схиму лучше него, да и в умении владеть клинком не уступал. Атаман – он что-то чувствовал. И сказал мне, что я должен обязательно выжить, что бы ни произошло. Выжить, найти Искателя и попроситься к нему в ученики.

– А Механик тебе не подошел бы? – спросил Кислота. – Как-никак ближайший союзник.

– Нет. Атаман оставил старшине свое завещание. Если он погибнет, чубы не должны помогать Золотому Мосту.

– Почему?

– Он сказал мне, что Механик – не схимник. Схимник работает с людьми, а Механик слишком уж погрузился в свои шестеренки. И люди для него – те же шестеренки. Если бы Золотой Мост поверг Империю, все стало бы еще хуже. Люди забыли бы о свободе вообще. Каждому было бы уготовано свое место в сложнейшем механизме. И простой выбор: работай исправно и без сбоев – или отправляйся на свалку.

– Зачем же твой учитель вступил в союз с этим деспотом? – насмешливо спросил ант.

– Атаман смог бы его обуздать, не дать построить этот мир-механизм. Империя и Механик – это две беды. Но с последним легче совладать. А Искатель видит что-то иное. Лучше или хуже – учитель не знал, но надеялся, что лучше, раз его ученики не просто идут в безнадежный бой, а и побеждают в нем. Дух – мерило всего.

– Да что такое этот ваш боевой дух? – воскликнула Малышка, мало что понимавшая из сказанного.

– Так они называют волю к победе, – пояснил ант. – Это когда победить невозможно, а проиграть нельзя. И в тебе пробуждается что-то, дающее силы телу.

– Душа? – робко спросила девушка.

– А что такое душа? – спросил Кислота.

– Я не знаю точно, – смутилась Малышка. – Это то, что болит где-то там внутри, когда вроде бы тело здорово, и то, что восстает против неправильных поступков. А еще – лучшие песни пишутся кровью истерзанной души.

– Душа, дух – наверно, это одно и то же, – неуверенно предположил Самота.

– Наверно, это то, чего лишился Механик, – тихо промолвил Гордец. – И потому изобретения Механика обернулись против него же и убили своего создателя.

– Да, у человека, творящего подобное, наверняка нет души, – убежденно произнесла Малышка.

– Не спешите его судить. – Голос Кислоты прозвучал еле слышно, но твердо. – Вы ведь его совсем не знали. Что вы видели там, у крепостной стены? Схимника, которому власть ударила в голову, как молодое вино?

– Почему тогда ты не оказался рядом с ним, когда взорвался порох? – спросил псеглавец. – Я четко слышал, как он приказал тебе сопровождать его.

Дата добавления: 2015-08-05