Валлерстайн И. Три отдельных случая гегемонии в истории капиталистической мир-экономики

Иммануил Валлерстайн (р. 1930) является профессором Йельского университета, директором Центра Фернана Бродель по изучению экономик, исторических систем и цивилизаций при Государственном университете штата Нью-Йорк в Бинxемтоне, США. Всемирную известность получили его исследования, посвященные проблемам зарождения и эволюции капиталистической мир-экономики, глобальным перспективам и тенденциям развития современных обществ. Развиваемая И. Валлерстайном концепция мир-системного анализа, акцентирующая внимание на “ойкуменическом”, глобальном видении процесса всемирно-исторических изменений, в последние два десятилетия превратилась во влиятельное направление современной социальной и политической теории. С любезного разрешения автора редакция публикует одну из самых важных и известных статей И. Валлерстайна, в которых он предлагает новую и неожиданную интерпретацию понятия мировой гегемонии. Именно эта валлерстайновская работа открыла новый этап в изучении глобальных циклов подъема и упадка “великих держав”, а также геоисторического анализа мегатрендов всемирного развития (см., например, также публикуемую в нашем сборнике статью Г. Дерлугьяна, одного из наиболее близких учеников и последователей И. Валлерстайна). Написанная в начале 80-ых, задолго до нынешнего “переустройства международного порядка” и September 11, многие положения валлерстайновской статьи оказались поистине пророческими и получили подтверждение в последующие два десятилетия. Переводившаяся на многие языки, неоднократное входившая в различные сборники работ И. Валлерстайна, данная статья наконец-то становится доступной украинскому читателю. Печатается по изданию: International Journal of Comparative Sociology, 1983, Vol. XXIV, No.1-2, pp.100-108.

В отношении сложной, постоянно развивающейся широкомасштабной исторической системы понятия, кратко описывающие общие структурные модели, пригодны лишь в той мере, в какой ясно изложена их цель, обозначена их применимость и указаны предлагаемые ими теоретические рамки.

Поэтому позвольте мне сначала изложить некоторые общие посылки, которые я не буду здесь обосновывать. Если вы найдете их неприемлемыми, то способ, с помощью которого я развиваю и использую понятие гегемонии, также окажется бесполезным. Я предполагаю существование конкретной своеобразной исторической системы (назовем ее “капиталистическая мир-экономика”), временные границы которой простираются от “длинного ХVI столетия” до настоящего времени. В ее пространственные рамки первоначально входила Европа (или ее большая часть) и Латинская Америка, а впоследствии, по мере своего расширения, она охватила весь земной шар. Я предполагаю, что эта тотальность является системой, т.е. она относительно автономна от действия внешних сил, или, иными словами, ее общие модели в значительной степени объяснимы в рамках ее внутренней динамики. Я исхожу из того, что это есть историческая система, то есть то, что когда-то возникло, развивалось и однажды исчезнет (из-за дезинтеграции или фундаментальной трансформации). И, наконец, я предполагаю, что именно динамика системы объясняет ее исторически изменяющиеся свойства. Следовательно, поскольку это система, то у нее есть структуры, и эти структуры проявляют себя в циклических ритмах, т.е. через механизмы, которые отражают и обеспечивают воспроизведение ее общей модели. Но поскольку это историческая система, то ее ритмические колебания не возвращают систему к точке равновесия, а наоборот, раскачивают ее по разным направлениям, которые можно назвать секулярными трендами этой системы. Эти тренды постепенно подходят к своей кульминации, которая означает невозможность компенсации структурных нарушений при помощи “тонизирующих средств”. Соответственно, система подходит тому, что одни называют “бифуркацией”, а другие – “превращением количества в качество”.

К этим методологическим или метафизическим посылкам необходимо добавить несколько предпосылок сущностных, относящихся к функционированию капиталистической мир-экономики. Ее способ производства является капиталистическим, т.е. она основана на бесконечном накоплении капитала. Ее структура образована осевым разделением общественного труда, которое выражает через неэквивалентный обмен напряжение между центром и периферией системы. Политическая надстройка этой системы представляет собой набор так называемых суверенных государств, которые определяются и сковываются между собой членством в межгосударственной сети или системе. Правила функционирования этой межгосударственной системы основываются так называемом “балансе сил”, - механизме, гарантирующим, что ни одно отдельное государство никогда не будет иметь способности превратить эту межгосударственную систему в единую мир-империю, границы которой совпадут с границами осевого разделения труда. В истории капиталистический мир-экономики, конечно, случались неоднократные попытки трансформации ее в направлении мир-империи, но все они провалились. Однако были также неоднократные и несколько иные попытки достижения отдельными государствами гегемонии в межгосударственной системе, и они удались в трех отдельных случаях, хотя только и на относительно короткое время.

Стремление к достижению гегемонии достаточно сильно отличается от стремления к образованию мир-империи: фактически они во многом почти противоположны. Поэтому, во-первых, следует объяснить, что я подразумеваю под гегемонией; во-вторых, выявить параллели в трех указанных примерах; в-третьих, найти корни стремления к гегемонии и объяснить, почему это стремление трижды увенчалось успехом, но ненадолго и, в-четвертых, сделать выводы по поводу того, что мы можем ожидать в ближайшем будущем. Конечным смыслом всего этого анализа является не возведение некого категориального прокрустова ложа, в которую загонялась бы сложная историческая реальность, а освещение одного из центральных, на мой взгляд, явлений в современной мир-системе.

I

В межгосударственной системе гегемония соотносится с ситуацией, когда нарушается баланс в непрерывном соперничестве так называемых “великих держав”, и одна из них может навязывать свои правила и волю (как минимум при помощи использования права “вето”) в экономической, политической, военной, дипломатической и даже культурной сфере. Материальная основа такой мощи заключается в способности ее предприятий и фирм действовать более эффективно во всех трех основных экономических областях – сельскохозяйственном и промышленном производстве, торговле и финансах. Преимущества в эффективности настолько велики, что они не только могут превзойти своих соперников из других великих держав на мировом рынке вообще, но и отдельно во многих случаях - победить их на собственных внутренних рынках.

На мой взгляд, это относительно ограниченное определение. Для предприятий и фирм одной державы недостаточно просто иметь большую долю на мировом рынке, по сравнению с любым другим государством, или просто иметь самую сильную армию, или играть важнейшую роль в политике. К гегемонии я отношу только такие ситуации, при которых данные преимущества являются настолько высокими, что основные союзники являются де-факто государствами-клиентами, а главные противостоящие державы осознают свою относительную ущербность и в основном лишь обороняются против державы-гегемона. И хотя я хочу ограничить мое определение гегемонии только теми отдельными случаями где разница сил или отличия в мощи между державами являются действительно значительными, я тем не менее не собираюсь утверждать, что в любой такой момент держава-гегемон является всесильной и способна делать все, что ей угодно. Всемогущества не существует внутри межгосударственной системы.

Поэтому гегемония скорее не состояние, а один из концов изменчивого континуума, который описывает отношения соперничества между великими державами друг к другу. На одном конце континуума находится почти точный баланс, ситуация, при которой существует много государств, в некоторой степени, равных по силе, без ярко выраженных или продолжительных группировок. Это редкая и нестабильная ситуация. В середине этого континуума существует много государств, более или менее объединенных в два лагеря, а также несколько нейтральных или колеблющихся стран, причем ни одна сторона (тем более ни одно отдельное государство) не может навязать свою волю другим. На другом конце континуума – ситуация гегемонии, также редкая и нестабильная.

На этом этапе становится понятным что я пытаюсь описать, но может возникнуть и сомнение, зачем я пытаюсь дать этому явлению имя и, соответственно, сфокусировать на нем внимание. Дело в том, что я считаю гегемонию не результатом случайной перетасовки карт, а важнейшим феноменом, который возникает в специфических обстоятельствах и который играет значительную роль в историческом развитии капиталистической мир-экономики.

II

Используя это ограничивающее определение мы можем получить только три самостоятельных случая гегемонии: Объединенные Провинции (Голландия) в середине ХVII в., Соединенное Королевство (Великобритания) в середине XIX в. и Соединенные Штаты Америки в середине ХХ в. Если кто-нибудь настаивает на указании дат, то я мог бы предварительно предложить в качестве крайних временных точек 1625-1672, 1815-1873, 1945-67 гг. Было бы ошибкой пытаться указать более точные даты, так как механизмы измерения очень сложны и не зрелы.

Я предлагаю выделить четыре сферы, в которых, по моему мнению, разворачивающиеся события во всех этих трех отдельных случаях гегемонии были аналогичными. Разумеется, эти аналогии являются ограниченными. И конечно же, поскольку капиталистическая мир-экономика в моей интерпретации есть один непрерывно развивающийся организм, то отсюда по определению следует, что ее общая структура в каждой из трех точек гегемонии имела отличия. Эти различия реальны и являются результатом действия секулярных трендов мир-системы. Но и структурные аналогии между ними также реальны, так как они отражают циклические ритмы этой же самой системы.

Первая аналогия относится к последовательности достижения и потери относительной эффективности в каждой из трех экономических сфер. По-моему мнению, в каждом отдельном случае предприятия и фирмы государства, стремящегося к гегемонии, достигли необходимых преимуществ в эффективности сначала в сельскохозяйственном и промышленном производстве, потом в торговле, и затем в финансах [1]. Я считаю, что и утрата этих преимуществ происходит в той же последовательности (этот процесс уже начался, но еще не завершился в третьем случае). Таким образом, гегемония относится к тому короткому периоду, в котором преимущества наблюдается одновременное во всех трех экономических сферах.

Вторая аналогия относится к идеологии и политике государства-гегемона. Такие державы в период своей гегемонии склонны выступать сторонниками глобального “либерализма”. Они становились защитниками принципа свободного движения факторов производства (товаров, капитала и труда) во всей мир-экономике. Они вообще враждебно относились к меркантилистским ограничениям в торговле, в том числе существованию заморских колоний для более сильных стран. Они расширили идею либерализма вплоть до всеобщей поддержки либеральных парламентских институтов (одновременно испытывая неприязнь к любым политическим изменениям с помощью насилия), политического ограничения произвола бюрократии и поддержки гражданских свобод (в то же время открывая двери политическим изгнанникам). Они пытались обеспечить высокий уровень жизни для своего национального рабочего класса, достаточно высокого по мировым стандартам соответствующего времени.

Ни один из этих пунктов не следует преувеличивать. Державы-гегемоны постоянно делали исключения из своего антимеркантилизма, если это было в их интересах. Они часто были не прочь вмешаться в политические процессы других стран ради собственной выгоды. При необходимости они могли проводить репрессии внутри своей страны для обеспечения национального “консенсуса”. Высокий уровень жизни рабочего класса в значительной степени был ранжирован в соответствии с внутренними этническими различиями. Тем не менее поразительно, что либерализм как идеология процветал в этих странах именно в периоды их гегемонии и, в значительной степени, только там и в это время.

Третья аналогия заключается в общей модели глобальной военной мощи. Державы-гегемоны были преимущественно морскими (теперь воздушными/морскими) державами. В период долгого восхождения к гегемонии они, казалось, очень неохотно занимались развитием своих армий, открыто дискутируя возможное истощение государственной доходов и человеческих ресурсов в связи с войнами на суше. Однако все они в конце концов осознавали необходимость создания сильной сухопутной армии, также как и необходимость столкновения со своим главным соперником на суше, который пытался превратить мир-экономику в мир-империю.

В каждом отдельном случае достижение гегемонии обеспечивалось с помощью тридцатилетней мировой войны. Под мировой войной я понимаю (опять для целей ограничения понятия) наземную войну, вовлекающую (не обязательно постоянно) почти все крупные военные державы той эпохи в широкомасштабные столкновения, которые являются крайне опустошительными для земли и населения. Каждый пример гегемонии связан с одной из таких войн. Мировая война “Альфа” была Тридцатилетней войной 1618-1648 гг., в которой интересы Голландии в рамках мир-экономики одержали победу над интересами Габсбургов. Мировая война “Бета” являлась циклом Наполеоновских войн 1792-1815 гг., в которых Франция была повержена Британией. Мировая война “Гамма” - это длительные Евроазиатские войны 1914-1945 гг., в которых интересы США одержали верх над интересами Германии.

Если войны с ограниченным количеством участников были постоянным явлением в межгосударственной системе капиталистической мир-экономики (едва ли был один год без военных действий в каком-либо месте этой системы), то мировые войны, напротив, были редкостью. Действительно, их редкость, а также количество и временные рамки, по-видимому, коррелируют с достижением одной из держав статуса гегемона, из чего вытекает четвертая аналогия.

Если мы посмотрим на те очень длинные циклы, которые Рондо Камероном назвал “логистиками”, мы увидим, что мировые войны и гегемония в действительности связаны с ними. Эта тема мало изучена, так как в основном обсуждались и сравнивались А-В фазы периодов 1100-1450 и 1450-1750 годов. Всего несколько дискуссий обсуждали те логистические циклы, которые могли бы быть после. Но если мы примем во внимание первичные результаты научных исследований, используемые для определения этих логистик - вековые колебания инфляции и дефляции, - то их общая модель выглядит действительно все еще действующей.

Поэтому выглядит достаточно вероятным существование таких (ценовых) логистических циклов вплоть до настоящего дня, их индикация может опираться на следующие даты: 1450-1730 гг. с 1600-1650 гг. в качестве ровного пика; 1730-1897 гг. с 1810-1817 гг. в качестве максимума; с 1897 по? с еще не определенным максимальным пиком. Если такие логистические циклы существуют, это означает, что мировая война и последующая эра гегемонии находятся где-то около (прямо перед и после) пика логистического цикла. То есть эти процессы являются результатом длительной конкурентной экспансии, итогом которой становится особая концентрация экономической и политической мощи.

Итог каждой мировой войны включает значительную реструктуризацию межгосударственной системы (Вестфальский мир, Европейский концерт, ООН и Бреттонвудсские соглашения) в той или иной форме отвечающей потребности в относительной стабильности новой державы-гегемона. В дальнейшем, когда гегемонная позиция начинает постепенно подрываться экономически (из-за утраты преимуществ в эффективности аграрного и промышленного производства), начинается упадок гегемонии. Одним из следствий такого упадка, по-видимому, является разрушение старательной выстраиваемой гегемоном системы союзов и альянсов, и, в конечном итоге, их серьезная перекомпоновка.

В течение долгого периода, следующего за периодом гегемонии, постепенно возникают две державы в качестве “претендентов на наследство” – Англия и Франция после голландской гегемонии, США и Германия – после британской, и сейчас Япония и Западная Европа – после гегемонии США. Кроме того, возможный победитель из этой двойки в качестве сознательного элемента своей стратегии использует плавное превращение бывшего государства-гегемона в своего “младшего партнера” - Англия в отношении Голландии, США - в отношении Великобритании, …а сейчас?

III

До настоящего этапа я пользовался в основном описанием. Понимаю, что такое описание уязвимо для критики со стороны специалистов в тех или иных вопросах. Предложенные мной датировки могут отличаться от чьих то других. Тем не менее, я считаю, для первой попытки эта датировка достаточно оправдана и я все-таки очертил общую повторяющуюся модель функционирования межгосударственных взаимоотношений. Вопрос теперь состоит в том, как ее истолковать. Что в функционировании капиталистической мир-экономики обеспечивает появление такой циклической модели функционирования межгосударственной системы?

Я полагаю, что эта общая модель возникновения, временного расцвета и упадка держав-гегемонов в межгосударственной системе является всего лишь одним из аспектов определяющей роли политических структур в функционировании капитализма как способа производства.

Существуют два мифа относительно капитализма, выдвинутые его главными идеологами (и, как ни странно, широко поддерживаемые его критиками в ХIХ в.). Один из них состоит в том, что он определяется через свободное движение факторов производства. Второй - в том, что в его определении подчеркивается невмешательство политических структур в функционировании “рынка”. В действительности, капитализм характеризуется частично свободным движением факторов производства и избирательным вмешательством политических структур в функционирования “рынка”. Гегемония является примером последнего.

Наиболее глубокой характеристикой капитализма является тенденция к бесконечному накоплению капитала. “Избирательные” вмешательства политических структур как раз и стимулируют этот процесс накопления. Однако существуют две проблемы относительно “вмешательства”. Оно имеет свою цену, поэтому любое вмешательство выгодно настолько, насколько получаемый выигрыш превышает издержки. Более предпочтительно получение прибыли и благ вообще без какого-либо “вмешательства”, так как это минимизирует “издержки”. И, во-вторых, вмешательство всегда осуществляется ради выгоды одной группы аккумуляторов капитала против другой группы, и последняя всегда ищет возможности нанести ответный удар. Эти два соображения очерчивают круг задач гегемонии в межгосударственной системе.

Цена государственного вмешательства для данного предпринимателя выражается двумя способами. Во-первых, через финансовые условия: государство может взимать прямые налоги, влияющие на ставку прибыли (принуждая фирмы осуществлять платежи непосредственно государству) или осуществлять косвенное налогообложение, которое может понижать уровень прибыли через воздействие на конкурентоспособность продукции. Во-вторых, государство может ввести законы, регулирующие движение капитала, рабочей силы или товаров, или установить минимальный и/или максимальный уровень цен. Если прямые налоги – всегда расход для предпринимателя, то расчет воздействия косвенных налогов и государственного регулирования намного более сложен, так как они являются издержками как для предпринимателя, так и для (некоторых) его конкурентов. Самое главное в условиях индивидуального накопления – это не абсолютная стоимость таких мер, а относительная. Даже высокие издержки могут оказаться приемлемыми для данного предпринимателя, если действия государства вызывают еще большие расходы у его конкурента. Абсолютный размер издержек является важным только если потери предпринимателя в среднесрочном плане превышают его приобретения, что является возможным из-за большей конкуренции, вызванной такими действиями государства. Отсюда следует, что абсолютный размер издержек является принципиальным только для тех предпринимателей, которые могли бы быть первыми в открытой рыночной конкуренции и без вмешательства государства.

В целом, поэтому предприниматели постоянно стремятся к вмешательству государства в деятельность рынка в самых разных формах: субсидий, торговых ограничений, тарифов (которые являться штрафными санкциями для предпринимателей из других стран), гарантий, установления определенного максимума для цен импорта и минимума для цен экспорта, и т.д. Угрожающее действие внутреннего и внешнего сдерживания также приносит прямую экономическую выгоду предпринимателям. Чем больше постоянный процесс конкуренции и государственного вмешательства ведет к олигополистическим условиям внутри государственных границ, тем больше внимания, естественно, уделяется сохранению такого же олигополистического состояния на самом важном – мировом рынке.

Соединение конкурентного давления и постоянного государственного вмешательства приводит к дальнейшему усилению концентрации капитала. Выгоды от государственного вмешательства внутри и за пределами страны имеют кумулятивный характер. Политически это выражается в расширении мирового влияния. Экономические преимущества предприятий и фирм растущей мировой державы в сравнении с такими же показателями ее соперника могут быть весьма незначительными и следовательно неустойчивыми. Вот тут то и начинаются мировые войны. Тридцатилетняя борьба может быть очень драматичной в военном и политическом отношении, но наиболее глубокое воздействие оказывает на экономику. Экономическое превосходство страны-победительницы достигается в ходе собственно процесса войны, и послевоенное межгосударственное соглашение призвано лишь закрепить это значительное преимущество и защитить его от разрушения.

Таким образом, данное государство возлагает на себя “бремя ответственности” за порядок во всем мире, которое отражается в его дипломатическом, военном, политическом, идеологическом и культурном положении. Внутри державы-гегемона предпринимаются попытки установления коллективного сотрудничества различных социальных слоев: предпринимателей, государственной бюрократии и, с некоторым отставанием, рабочего класса. В результате такая власть может позволить себе действовать в “либеральной” форме, - обеспечивая реальное ослабление политических конфликтов внутри самого государства в сравнении с предыдущими и последующими периодами, а также позволяя осуществить важную на международной арене делегитимизацию попыток подрыва экономического превосходства державы гегемона со стороны других государственных аппаратов.

Дело в том, что стремящийся к рационализации и меньшим издержкам глобальный либерализм порождает свой собственную гибель. Сдерживание распространения знаний и опыта становится все более затруднительным. Практически неизбежно, что пришедшие более поздно предприниматели со временем занимают наиболее прибыльные рынки с наиболее передовыми технологиями и новейшим оборудованием, подрывая таким образом материальную основу производственных преимуществ державы-гегемона.

Далее, внутриполитической “ценой” либерализма, который нуждается в обеспечении непрерывного процесса производства при одновременном максимальном накоплении капитала в глобальном масштабе, является ползучее повышение реальных доходов как рабочего класса, так и высококвалифицированных кадров державы-гегемона. Со временем это снижает конкурентные преимущества предприятий и фирм этого государства.

Как только утрачивается очевидное производственное превосходство, структура начинает трещать по швам. Пока существует держава-гегемон, она в состоянии более-менее согласовывать политические действия всех основных государств ядра на периферии системы, максимизируя посредством этого разницу неэквивалентного обмена между ними. Но когда гегемония подорвана, и особенно когда мир-экономика входит в период спада кондратьевского цикла, между ведущими державами начинается борьба за сохранение своей доли в уменьшившемся “пироге”, которая подрывает их общую способность извлекать прибыль от неэквивалентного обмена. Степень неэквивалентности обмена вследствие этого уменьшается (но не сводится к нулю), и появляется новый стимул к перекройке систем альянсов и союзов.

В период движения к пику логистической кривой, которая ведет к возникновению кратковременной эпохи гегемонии, основной аллегорией является притча о черепахе и зайце. Выигрывает гонку не то государство, которое резво рвется вперед в политическом и особенно военном отношении, а то, которое медленно и упорно, шаг за шагом, наращивает свою конкурентоспособность в долгосрочной перспективе. Для этого требуется жесткое, но разумное и осторожное руководство действиями предпринимателей со стороны государственных структур. Ведение войн может быть переложено на других участников международной системы вплоть до кульминационной мировой войны, когда государство-гегемон должно будет, наконец, вложить свои ресурсы для окончательного утверждения своей победы. Вслед за этим возникает “бремя мировой ответственности” не только со своими выгодами, но также и со своими (растущими) затратами. Гегемония, таким образом, это явление весьма приятное, но недолговечное.

IV

На сегодня очевидны следующие выводы. Мы сейчас находимся непосредственно в фазе постгегемонии третьего логистического цикла капиталистической мир-экономики. США утратили свое производственное превосходство, но еще сохраняют перевес в области торговли и финансов, при этом превосходство их политической и военной мощи уже не является столь ошеломляющим. Значительно ослабла их способности навязывать свою волю союзникам (Западной Европе и Японии), устрашать своих противников и подавлять слабейших (сравните Доминиканскую республику в 1965 г. и современный Сальвадор сегодня). Мы находимся у истоков крупнейшей перестройки системы альянсов и союзов, хотя, конечно, сейчас мы только в начале всех этих процессов [2]. Упадок Великобритании начался в 1873 г., но только в 1982 г. ей был брошен вызов со стороны Аргентины, одной из средних военных держав.

Главный вопрос состоит в том, будет ли этот третий логистический цикл разворачиваться по правилам предыдущих. Главное отличие этого третьего логистического цикла от первых двух состоит в том, что сейчас капиталистическая мир-экономика испытывает структурный кризис в качестве исторической системы вообще. Отменяются ли при этом все эти циклические процессы? - вот в чем проблема. Я думаю, что они не исчезают, скорее сам кризис будет как-то проявляться через них.

Не следует вкладывать в понятие гегемонии больше, чем описано здесь. Это способ выстроить наше понимание процесса, но не какую-то “сущность”, чьи особенности должны быть описаны и чья постоянная повторяемость должна быть продемонстрирована а затем и предсказана. Процессуальное понятие лишь предупреждает нас о силах, участвующих в игре внутри системы, и указывает на возможные узлы конфликтов – не более того. Но и не менее. Невозможно осознать капиталистическую мир-экономику, четко не проанализировав, какие политические формы она породила, и как эти формы соотносятся с другими реальностями. Межгосударственная система не исходит извне, это не сотворенная Богом переменная, которая таинственным образом ограничивает и взаимодействует с тенденцией капитализма к бесконечному накоплению капитала. Она есть его прямое выражение на политической арене.

Примечания

1. Я впервые описал это с эмпирическими деталями в работе: I. Wallerstein. The Modern World-System. Vol. II: Mercantilism and the consolidation of the European World-Economy, 1600-1750. New York: Academic Press, 1980, ch. 2.

2. См.: Wallerstein I., “North Atlanticism in Decline,” SAIS Review, No. 4 (Summer 1982), pp.21-26.

3. Обсуждение этого см. в “Заключении” работы: S. Amin, G. Arrighi, A.G. Frank and I. Wallerstein, Dynamics of Global Crisis. New York: Monthly Review Press, 1982.

(Перевод с англ. О.В. Дудоладовой, предисловие и редакция перевода А.А. Фисуна)

Источник: Ойкумена. Альманах сравнительных исследований политических институтов, социально-экономических систем и цивилизаций. Вып. 1. –Харьков: Константа, 2003. –218 с. –С. 160-169.

Дата добавления: 2015-08-05