Колыбельная зимнего сада

Вот и зима, мой ангел, наступила -
порог наш черный снегом завалило.
И в рощу обнаженную ресниц
летят снежинки, покружив над нами,
и наших слез касаются крылами,
подобными крылам небесных птиц.
И сад наш пуст. И он стоит уныло.
Все то, что летом было сердцу мило, -
как будто бы резиночкой творец
неверный стих убрал с листа бумаги -
Бог стер с земли. И простыни, как флаги,
вдали белеют - кончен бой, конец.

1994

"- Пойдемте, друг, вдоль улицы пустой…"

Ни денег, ни вина…

Г. Адамович

- Пойдемте, друг, вдоль улицы пустой,
где фонари висят, как мандарины,
и снег лежит, январский снег простой,
и навсегда закрыты магазины.
Рекламный блеск, витрины, трубы, рвы.
- Так грустно, друг, так жутко, так буквально.
- А вы? Чего от жизни ждёте вы?
- Печаль, мой друг, прекрасное - печально.
Всё так, и мы идём вдоль чёрных стен.
- Скажите мне, что будет завтра с нами?
И безобразный вечный манекен
глядит нам вслед красивыми глазами.
- Что знает он? Что этот мир жесток?
- Что страшен? Что мертвы в витринах розы?
- Что счастье есть, но вам его, мой Бог, -
холодные - увы - затмили слёзы.

1995, январь

"Черный ангел на белом снегу…"

Черный ангел на белом снегу -
мрачным магом уменьшенный в сто.
Смерть - печальна, а жить - не могу.
В бледном парке не ходит никто.
В бледном парке всегда тишина,
да сосна - как чужая - стоит.
Прислонись к ней, отведай вина,
что в кармане - у сердца - лежит.
Я припомнил бы - было бы что,
то - унизит, а это - убьет.
Слишком холодно в легком пальто.
Ангел черными крыльями бьет.
- Полети ж в свое небо, родной,
и поведай, коль жив еще Бог -
как всегда, мол, зима и покой,
лишь какой-то дурак одинок.

1995, январь

"Как некий - скажем - гойевский урод…"

Я никогда не напишу
о том, как я люблю Россию.

Роман Тягунов^[18]

Как некий - скажем - гойевский урод
красавице в любви признаться, рот
закрыв рукой, не может, только пот
лоб леденит, до дрожи рук и ног
я это чувство выразить не мог, -
ведь был тогда с тобою рядом Бог.
Теперь, припав к мертвеющей траве,
ладонь прижав к лохматой голове,
о страшном нашем думаю родстве.
И говорю: люблю тебя, да-да,
до самых слез, и нет уже стыда,
что некрасив, ведь ты идешь туда,
где боль и мрак, где илистое дно,
где взор с осадком, словно то вино…
Иль я иду, а впрочем - все одно.

1995, март

"В черной арке под музыку инвалида…"

В черной арке под муз ы ку инвалида -
приблизительно сравнимого с кентавром -
танцевала босоногая обида.
Кинем грошик да оставим стеклотару.
Сколько песен написал нам Исаковский,
сколько жизней эти песни поломали.
Но играет, задыхаясь папироской,
так влюбленно - поднимали, врачевали.
Отойдем же, ведь негоже в судьи лезть нам, -
верно, мы с тобой о жизни знаем мало.
Дай, Господь, нам не создать стихов и песен,
чтоб под песни эти ноги отрывало.
Допивай скорей, мой ангел, кока-колу,
в арке холодно, и запах - что в трактире.
Слишком жалобно - а я как будто голый,
как во сне кошмарном, нет - как в страшном мире.

1995, март

"Скрипач - с руками белоснежными…"

Скрипач - с руками белоснежными,
когда расселись птицы страшные
на проводах, сыграл нам нежную
муз ы ку - только нас не спрашивал.
В каком-то сквере, в шляпе фетровой -
широкополой, с черной ниточкой.
Все что-то капало - от ветра ли -
с его ресницы, по привычке ли?
Пытались хлопать, но - туманные -
от сердца рук не оторвали мы.
Разбитые - мы стали - странные,
а листья в сквере стали алыми.
Ах, если б звуки нас не тронули,
мы б - скрипачу - бумажки сунули.
- Едино - ноты ли, вороны ли, -
он повторял, - когда вы умерли.

1995, апрель

Дата добавления: 2015-08-05