Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

Глава 1. Дмитрий Михайлович Балашов

Дмитрий Михайлович Балашов

Великий стол

 

Государи московские –

 

Дмитрий Балашов

Великий стол

 

Пролог

 

Лето от сотворения мира шесть тысящ восемьсот двунадесятое (тысяча триста четвертое от Рождества Христова) было грозовым, ветреным. «Июля 23 бысть гром велик страшен с востока, и удари гром во маковицю святаго Феодора на Костроме и зазже ю, и горе до вечерни. Того же лета преставись великий князь Андрей Александрович, внук великого князя Ярослава Всеволодича, месяца июля в 27, пострихся в чернецы, в схиму, и положен бысть на Городце, а бояре его ехаша во Тверь», – заносил в тяжелую, с медными застежками книгу в деревянных, обтянутых кожею переплетах – «досках» – владимирский митрополичий монах-летописец.

Еще недавно князь лежал в соборе, смежив суровые очи, с жестокою складкою рта, отмеченного по краю беловатым налетом слюны, под гул песнопений, в волнах ладанного дыма, лежал, уже ничего не видя и не слыша вокруг, и только бледнел и обострялся, проявляя кости черепа, выпуклый лоб князя да медленно раскрывались, обнажая тускло блестящую полоску зубов, мертвые, уже беспомощные приказывать, велеть или воспрещать губы… И не было ни немого горя матери, ни громких рыданий жены, ни плача дочерня, ни слезы сыновьей, мужской и тяжелой, над гробом великого князя владимирского. И вопли плакальщиц, и гласы хора церковного, и приличная случаю сдержанная молвь придворных бояр – все было по уставным обычаям, а не по хотению души. И вот князь зарыт, и Городец опустел. Ничего не осталось от Андрея, ни от дел его. Мир праху того, кто был и не был, кто сеял зло и пожал забвение!

Как незаметно подступает осень: сквозисто редеют яркие густолиственные рощи, все прозрачнее высокий свод небес, по которому с последними птичьими стадами, ослепительно белые, словно первый снег, проплывают высокие холодные облака; и вот уже косые дожди сбивают последнюю пожухлую листву с дерев, и вот уже среди рыжей травы под ногою хрустнет первая тонкая льдинка; и непрошеным утром первый иней посеребрит бревенчатые тыны и голые макушки камней, – так изгибала и рассыпалась и наконец рассыпалась Киевская Русь. Уже не было ни дележа, ни борьбы за золотой стол киевский. После падения Ногая разоренные Черниговская и Киевская земли совсем обезлюдели. На Волынь и в суздальское залесье бежали последние оставшиеся в живых художники, иконописцы и златокузнецы, пахари и мастера книжного дела, древодели, каменосечцы и ученые монахи, что вослед за митрополитом потянулись на далекую Владимирскую Русь, чая хоть какой спокойной жизни, без насилий и погромов бродячих шаек татар ногаевых – вчерашних половцев, разбитых Тохтой. Да и победители мало кого щадили в бывшем улусе[1]Ногаевом!

Шли, наступчиво ударяя посохами в землю, подымая пыль черными сбитыми постолами; шли, погоняя тощих, со стертыми в кровь холками лошадей, под отчаянный скрип немазаных осей перегруженных скарбом и лопотью телег; шли целыми деревнями и в одиночку, сторожко выглядывая из-под ладоней: не покажется ли верховой в остроконечной татарской шапке? Шли, хоронясь городов и обходя открытые ветру и взору места, одинаково посеребренные всех уравнявшею пылью… И только по взгляду, невзначай поднятому горе, проблеснувшему углубленною в себя мыслью, да по странно оттопыренной торбе за плечами, где угадывались острые медные углы тяжелой книги, можно было отличить ученого мужа, книжника и философа, от простого людина, ратая или кузнеца… И редкий взор останавливала в те поры отверстая сума книгочия в сухом придорожном бурьяне, – где рядом бросится в очи острый кадык и расклеванное лицо мертвеца, – только пыльный ветер степей сперва с осторожной робостью, а потом все быстрее и злее перелистывает и рвет листы с непонятными ему греческими литерами «Дигест» Юстиниана или «Книги церемоний» Константина Багрянородного…

Уходили черные люди, уходили бояре, уезжали вконец оскудевшие князья. Из Чернигова забивались в лесную брянскую сторону, куда и сам князь черниговский перебрался с двором и дружиной, увозя остатки чудом сбереженных черниговских святынь: книги и чаши, паволоки, мощи святых и иконы древлего византийского и киевского письма.

Разоренные и разоряемые ежегодно рязанские и муромские князья не могли дать исстрадавшимся людям верной защиты, и потому беглецы, передохнув в приокских красных борах, дальше брели, за Оку, на Москву, ко князю Даниле, еще не ведая, что умер хлебосольный московский хозяин, и того дальше, в Тверь, к Михайле Тверскому, и совсем далеко, в леса заволжские, где и не слыхать было, какие оселе правят князья, да и есть ли они тамотка? Так изгибала земля.

А далекий Новгород богател, сильнел и все меньше хотел связывать судьбу свою с властью великокняжеской. И когда пришла пора решать о новом главе Золотой Руси, то решала о том одна лишь Владимирская земля, сама не знавшая еще, что решает за всю Великую Русь, ибо люди не ведают своей грядущей судьбы, ни судьбы земли отцов и внуков своих.

Решали: кому быть по Андрее Александровиче великим князем владимирским? И тут вдруг и сразу как-то не стало спора. Данила, что мог и должен был княжить по Андрее, умер раньше брата, и по лествичному древнему счету в очередь за детьми Александра Невского пришел черед сыновей его младшего брата, Ярослава Тверского, вернее, одного сына – Михаила.

И имя было названо, и слово было сказано, и слово то пронеслось по земле: Михайло Тверской, а боле никто!

В Нижнем и Костроме громили и топили бояр Андреевых. Разом зашумели народные веча по городам. В грозовом освеженном воздухе словно сама земля зашевелилась, стряхивая с себя то, что мешало и душило ее. И поскакали гонцы по дорогам, заспорили бояре в теремах, заволновалась простая чадь по градам и весям.

Суздальский князь, Михайло Андреич, престарелый племянник Невского, получив весть о смерти Андрея Александровича, хмуро задумался и, отослав дворского, сел в особном покое своем. «Раньше бы!» Была бы жива мать, вдова Андрея Ярославича, дочь великого галицкого князя Даниила Романыча, быть может, и по-другому пошли мысли у старого князя. Но мать давно уже упокоилась, давно уже забылись гордые надежды дочери Данииловой, давно уже потишел нравом и сам Михаил, сын покойного мятежного брата Невского. Почитай полвека прошло со смерти отца, со смерти надежд великих… Михаил вздохнул, поглядел в узкое окошко, прорубленное прямь на луговую низкую сторону, где сейчас мирно копались на огородах бабы, а дальше, по-за огородами и оградами пригородных монастырей, подступало к Суздалю золотое море хлебов, поднял очи на жаркое июльское небо, подумал о скорой жатве, поглядел на руки свои, в узлах взбухших вен, в коричневых пятнах старости, и медленно покачал головой. Прокашлявшись, подвинул к себе налой, достал вощаницы и костяное писало. Хмурясь, стал сочинять послание двоюродному брату, Михаилу Ярославнчу Тверскому, называя его старшим в роде и уступая тем самым великий стол владимирский, а для себя прося лишь только Нижний Новгород – некогда отобранный у суздальских князей Ярославом Тверским, тогдашним великим князем, ныне выморочный город, – понеже у покойного Андрея Городецкого не осталось наследников…

Послание это затем перебеливал гусиным пером на дорогом пергамене княжеский духовник, и, едва просохли чернила, скорый гонец, меняя коней, вровень с ветром помчал в неблизкую Тверь. И это была первая весть к Михайле Тверскому, – едва не обогнавшая известие о смерти князя Андрея, – первая весть о власти и признании его старейшим во Владимирской земле. А кроме суздальского князя ни у кого и прав на владимирский стол больше не оставалось. Данила умер, не побывав на великом столе, и дети его поэтому вовсе лишались, по закону, даже на будущее права на великое княжение владимирское.

Михаил Ярославич по совету бояр и матери, Ксении, и по своему разуму («каждый да держит отчину свою») согласился воротить Нижний суздальскому князю и тем принял предложение стола от Михайлы Андреича.

Стародубский князь, Иван-Каллистрат, из своего гнезда на Клязьме прислал тоже с поминками, называя Михаила великим князем. Ярослав Дмитрич Юрьевский тоже поздравил Михаила Тверского с владимирским столом. Ярославские князья, Давыд и Константин Федоровичи, сами не хотели, да и не могли спорить с Тверью. Не так прочно еще и сидели на своих-то столах, тем паче что ни в Ярославле, ни в иных градах еще не забылись пакости их отца, покойного Федора Ростиславича… Константин Борисович Ростовский, престарелый князь, многократно обиженный и Андреем и переяславскими володетелями, а теперь и Юрием Московским, тоже, помыслив, высказался за Михаила Тверского. Белозерские князья – те и подавно не думали спорить противу Твери.

А паче всего – земля, уставшая от смут и споров, хотела Михаила. Не забыла земля, что десять лет назад, во время страшной Дюденевой рати – только десять летов и прошло с той поры! – одна Тверь устояла, неподдалась татарам. О том говорили в избах и теремах, по монастырским кельям и на площадях торговых: «Тверь!» И купцам, почуявшим, что с тверским князем и им корысть немалая (да и Новгород поприжать! Тверичам, тем паче всего костью в горле стал ходовой и тороватый новгородский гость), и черному народу, досыти толковавшему ныне о памятной, той, недавней тверской защите, о даровом хлебе, что раздавала Ксения, о юном князе, что пробился сквозь заставы татарские, о том, что сам Дюдень в те поры испугался Михайлы Тверского, – всем полюби приходило одно. Толковали, приступая к жатве, толковали на сходбищах, дотолковывали дома, по избам. И хозяйка, посажав на деревянной лопате хлебы в чисто выпаханную печь, разогнувшись и оборотя потное чело к хозяину, – что сейчас вступил в избу и, слив на руки из медного рукомоя, обтирал рушником задубелые ладони, – спрашивала, заботно заглядывая в красно-коричневое, в крепких морщинах, мужево лицо:

– Как, Микитушко, ноне порешат со князем-то?

И тот, прокашлявшись и озря привычное жило свое, поделенное надвое печным дымом – низ янтарный, отмытый хозяйкою, верх, чуть выше стола, аспидно-черный, бархатный, уходящий ввысь, к черному, еле различимому потолку из круглого накатника, – отвечал бабе и сынам, что тоже сторожко сожидали слов родительских:

– Ноне, мать, тверскому князю надлежит!

И старик отец, недужный уже не первый год, хрипло поддакивал с полатей:

– Михайло-то, Михайло прямой князь! Дюденя, вишь, не забоялси!..

Густой булькающий хрип перебивал окончание речи деда, а внук-подросток уже звонко орал, выбегая из избы, соседскому Петюхе:

– Батя молвит, Михайло Тверской будет нонече князем великим!

Так думали мужики.

И боярам казалось, что за Михайлой ноне крепче всего. Недаром все, кто служил Андрею из пришлых великих бояр, во главе с Акинфом Великим, не куда инуды и не вразброд или порознь, а все, скопом и кучею, поехали в Тверь, под сильную руку тамошнего князя. Впервые так сговорчиво и одною думою, впервые так соборно решала Владимирская земля.

И – как оно еще поворотится у ордынского хана! Но земля хотела и ждала себе сильного и справедливого главы. И всем и по всему: по доблести, явленной в боях, по уму и справедливости, по силе и значению, даже и по тому, как в самом сердце земли, на скрещении всех путей торговых стояла богатая Тверь, – по всему решительно самым достойным, единственным и бесспорным великим князем должен был стать Михайло Ярославич Тверской.

Итак, еще до ханского решения, до приговора Тохты, створилось и в молве и в воле утвержденное соборное решение: земля приняла Михаила.

Не согласен был лишь один человек – Юрий Московский.

 

Глава 1

 

– По тебе, дак мне и Переяславля нать было ся лишить! – бешено выкрикнул Юрий.

– Переславль батюшке даден в вотчину и род, – упрямо возразил Александр, – то все по праву!

От тщетных стараний казаться спокойным у него непроизвольно ходил кадык и дергались желваки рта. Он вскидывал подбородок и, страшновато обнажая белки глаз над зрачками, сверху вниз (был выше Юрия) сверкал ими в ненавистное сейчас лицо брата. Худой и мосластый, со смешной редкой бородкой, Александр, однако, статью и означенной уже шириною плеч, а больше всего повадкою напоминал, сам о том не зная, великого деда своего, Александра Невского, который жил так давно уже и так давно умер, что живых памятух, затвердивших его облик, почитай, уже и не осталось на Москве.

Было душно. Настежь раздвинутые слюдяные оконницы почти не давали прохлады. В небе, чуть видном отсюда, громоздились недвижными грудами неживые, будто потускневшие от обливающего их злого солнца, высокие облака. От горячих бревен, от пересушенных кровель, от слепящего глаза железа на сторожах, что недвижно, посверкивая лезвиями рогатин и начищенными шеломами, пеклись невдалече на городской стене, от жаркого конского и человечьего дыхания, подымавшегося сюда снизу слитною горячею волной, от запахов смолистого перегретого леса из Замоскворечья в окна княжеской палаты струились волны жара. Иван, растерянно озирая старших братьев, то и дело отирал пот со лба, и от духоты, и от душного, грозного спора ему порою становилось нехорошо, в глазах плыло, и мнилось тогда, что Александр с Юрием вот-вот кинутся друг на друга, и тогда… О Госиоди!

Борис, бледный, стоял, взрагивая, весь как натянутая тетива. Он тоже изнемогал от жары, и потому, внимательно слушая братьев, сам придвинулся к окошку, ловя скудные дуновения горячего, но все-таки свежего воздуха из Заречья. Он был готов ко всему и напряжен до предела. Ему тоже чудилось, что спор вот-вот перейдет в рукопашную, и тогда, тогда… С кем же он тогда? Юрий был старший и князь, но Александр сейчас и говорил и мыслил по-батиному, и предать его Борис тоже не мог.

Юрий, наткнувшись на нежданное и нелепое сопротивление братьев, рвал на себе воротник, зверем метался по палате, встряхивая рыжею головой, орал в лицо Александру:

– О моих правах Протасия прошай лучше! Мои права – кованая рать Родионова, да оружные полки, да серебро, до скора, да хдеб, да лопоть, что батя скопил! Переславль, молвишь, даден нам по праву? – выкрикивал он, сжимая кулаки. – Дядя Андрей помер вовремя, вот! Батя, пущай, и по праву получил, а ныне на те права кто хошь хер положит! Михайло ярлык получит в Орде, дак не сидеть мне на Переславли ни дня, ни часу! Окинф Великой, гля-ко, и тот зубы точит на переславски вотчины свои! Думашь, стерпят?! Как бы не так!

– Ты почто захватил Можайск? – с упрямой ненавистью перебил брата Александр.

– Тебя не спросил! Може, теперича и Коломну отдать захочешь?

– Михайло нам дядя своюродной, эа им пакости николи не бывало! То вся земля скажет! И нам земля не простит! – с угрозой отмолвил Александр.

Юрий наконец оторвал клин ворота. Недоуменно подержав в руке кусок дорогой камки с двумя звончатыми сквозными пуговицами, с отвращением шваркнул себе под ноги. Смолк. И не в крик, а просто, с жалобною страстью, с промельком грусти даже, сказал:

– Батюшка не дожил до великого княженья, дак нам того ся на веки веков лишить?

Иван все так же переводил взгляд с одного старшего брата на друтого. У него разом пересохло в горле. Ведь верно… Навек! Раз батюшка не княжил, стало, и им уже доли нет в великом княжении… И как же они? Так всегда помнилось, так ждалось и верилось, что из их семьи воликое княжение владимирское не уйдет никогда. Ведь и дед, и дядевья все, и прадед, и прапрадед – все перебывали на золотом владимирском столе!

У Бориеа тоже как-то вдруг сникли и опустились плечи. И он, верно, подумал про «никогда»… И лишь Александр, отворотившийся к окну, глухо, с упорным усилием, ответил Юрию:

– Все равно! Совесть дороже!

Он вздрогнул, вспомнив, как Юрий, так же вот сжимая кулаки, тогда, зимой, после переславльского снема, проводив последний княжеский обоз беспощадным взглядом своих голубых глаз, сказал, стоя на крыльце: «Не отдам Переславля! Плевал я на всех! И данщиков Андреевых не пущу, и даней давать не буду! Пущай, што хотят, то и творят!» Обещание свое Юрий сдержал. Правда и то, что его спасла смерть великого князя Андрея, не то, пожалуй, и с батиным серебром не сдюжили бы противу всей-то Володимерской земли… Неужели и нынешнее свое обещание Юрий сдержит? И братья, понурившие головы с последних слов Юрьевых, видел он, уже отступились от него, Александра… А батюшка еще заклинал быти всема вместях…

– Прошай бояр! Что оне порешат! – отмолвил наконец Александр сурово.

– Протасия с Бяконтом? – живо вскинулся Юрий.

– И иных прочих. С Тверью спорить – все ся главами вержем!

 


Дата добавления: 2015-08-05; просмотров: 57 | Нарушение авторских прав


Читайте в этой же книге: Глава 3 | Глава 4 | Глава 5 | Глава 6 | Глава 7 | Глава 8 | Глава 9 | Глава 10 | Глава 11 | Глава 12 |
<== предыдущая страница | следующая страница ==>
года рождения, русский,образование высшее| Глава 2

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.011 сек.)