В которой рассказывается о том, как возникают из ничего беспорядки, могущие привести к крушению державы

Многие еще, к сожалению, думают, что народное восстание, бунт, мятеж, беспорядки и волнения очень легко поднять и возбудить. Некоторые ученые вывели даже условия, при которых может возникнуть благоприятная для смутьянов ситуация.

Но жизнь показывает совсем другое.

Бывает, что бунтовать начинают как раз не самые бедные и угнетенные. Бунтовать принимаются как раз тогда, когда наступает жизнь довольно обильная и спокойная.

Потому что стоит хоть чуть‑чуть снизиться уровню этой самой жизни, как человек немедленно звереет и готов за свое добро поднять на вилы и брата родного, не говоря уже о посторонних и незнакомых людях.

Пока по всей остальной Агенориде каталась туда‑сюда война, жители Посконии потихоньку на ней богатели, продавая воюющим сторонам зерно, сало, пеньку и лес для строительства боевых машин и кораблей.

Теперь даже у самых бедных земледельцев после всех болярских и хворянских поборов и податей оставалось на прожитье.

Округлились лица, заблестели глазки, разогнулись спины. Стали с большим размахом справлять народные праздники, число которых росло с каждым годом.

Даже про старца Килострата позабыли, поскольку светлое будущее, вопреки его пророчеству, тихонько наползало на Посконию из завтрашнего, а то и послезавтрашнего дня.

Старец, оставшийся без привычных подношений, чуть ли не каждую ночь раскатывал по бездорожью в своем удивительном экипаже, грозно оттуда завывал, свистел, улюлюкал, грозил всяческими бедами, мором, трусом и гладом.

Да хоть заорись ты, старая ворона, — все нынче стало людям до пихты и до ели.

Вволю наработавшиеся и насытившиеся посконичи спали крепко и без привычных тревожных снов.

Так что воротившемуся Стремглаву пришлось бы до конца жизни без толку скитаться по родной земле, рассевая искры желаемого мятежа и ожидая, когда же из искры возгорится пламя народного гнева; хотя нет, его попросту бы повязали обманом в первом же попавшемся селе и сдали властям на верную казнь.

Но как раз в первом же попавшемся селе все и началось.

Село называлось Светлые Рубежи, поскольку располагалось близ условной границы, отделяющей посконские леса от уклонинских степей.

Село принадлежало болярину Самовзводу, здоровенному нестарому еще мужчине, тяжко страдающему, по его положению, мерцающей аритмией, сумеречным состоянием сознания и перемежающимся плоскостопием.

Сумеречный болярин Самовзвод то и дело закатывал непробудные пиры для соседей, ни в чем не знал удержу, месяцами пропадал на охоте и выписывал несметное количество иноземных лекарств, разлитых по бутылям и бочонкам. Особенно помогали страждущему володетелю неспанские устрицы и неспанское вино херес — кстати, вопреки названию, очень хорошее и вызывавшее у больного стойкую, с утра пораньше, ремиссию.

Свою болярыню Самовзвод уже давно вогнал в гроб («Приняла кончину моя голубушка за вас, мужичье неблагодарное!»), чтобы не мешала жить и лечиться. На память от болярыни осталось единственное дитя — дочь по имени Теребила, подверженная падучей, стоячей, вертячей, лежачей, кусачей, кипучей, могучей, никем не победимой и множеству иных болезней, хотя подлинной ее хворобой являлась обычная нимфомания.

Теребила давно созрела для замужества, но Самовзводу все было как‑то недосуг, да и гордость мешала, поскольку был он не простой болярин, а порубежный, что по агеноридским меркам соответствовало маркграфу. Возможных женихов он то и дело отвергал — за худородство, за бедность, за незначительность недугов. С простым гайморитом или остеохондрозом к нему лучше было и не подступаться.

Но однажды среди многочисленных гостей затесался молодой хворянин Забалуй. Сомнительное хворянство его подтверждалось лишь жалкой недорогой справкой о хроническом педикулезе, хотя в качестве собутыльника и он годился.

Перезрелая Теребила подстерегла доброго молодца на сеновале. Мощью она удалась в батюшку, поэтому без труда сломила сопротивление размягченного хересом хворянина и до утра продержала его в плену, после чего коварный Забалуй сбежал по‑стрижански, то есть не прощаясь. Только следы его чернелись на первом, быстро растаявшем снегу.

Юбки у болярынь и болярышень пышные, поэтому никто ни о чем так никогда и не догадался. … Самым богатым в селе был, ясное дело, староста по имени Сиволап. Староста он был хороший, надежный, воровал в меру, соблюдал какие ни на есть правила. И от других требовал того же.

Обнаружив ранним утром на своем крыльце слабо вякающего младенца в коробушке, Сиволап возмутился:

— Да сколько можно?! Уже и так троих суразят чужих кормлю, так еще подбросили! Добро бы в голодный год, а то ведь рожи у народа трескаются, а все прибедняются! Ну, уж я эту мамашу выведу на свежую воду!

И, подняв подручных, пошел по избам искать виновницу, благо день был праздничный. Сиволапиха его вздохнула и принялась тем временем привычно обихаживать подкидыша.

Сиволап в поисках своих сильно не мудрил. Ежели у молодки либо девицы имеется в грудях молоко, а дитенка в наличии не наблюдается, то, значит, она и есть преступница.

Нравы в Светлых Рубежах простые, староста считается оком болярским, ему не возразишь. Сиволап ходил от избы к избе и, не чинясь, проверял всех подозреваемых, кроме столетних старух.

Светлые Рубежи — село большое. Слух о том, что староста бродит по домам и занимается огульным доением, побежал далеко впереди проверяющих. Люди стали собираться на площади посреди села, обсуждать случившееся.

И как раз в это же самое время в Светлые Рубежи въехали трое всадников — воин в иноземных латах, горбун на низеньком коньке и знатная, судя по одежде, красавица.

— Что тут у вас происходит, люди добрые? — спросил горбун.

— Да вот, изволишь видеть, староста молоко материнское ищет! — отвечали люди.

— Да на что ему молоко? Во младенчество впадает?

— Может, и так… Никого не пропускает, окаянный! Житья от него нет! (Как бы хорошо ни жили люди, а постороннему человеку им всегда есть на что пожаловаться!) Горбун глубоко задумался.

— А‑а! — вскричал он внезапно. — Понял! Плохи ваши дела, ребята, конец приходит!

— Это почему же? — ужаснулись сельчане.

— А вот почему: великий князь новый налог вводит! Будете теперь материнское молоко в столицу бочками отправлять!

— На что же оно в столице‑то?

— А вот на что: у великого князя в Столенграде народился младенец‑полиглот, он уже придворных кормилиц подчистую присосал и орет не по‑хорошему, еще требует! Всех подходящих баб согнали на княжий двор, а ему все мало. Вот и вышел указ, чтобы, значит, по всем селам и хуторам кормящих искать и гнать в столицу по этапу…

Поселяне заголосили.

Воин насупил и без того сросшиеся брови и тихо молвил:

— Ты чего несешь, Ироня? Кто же такому поверит?

— Помалкивай! Для тебя стараюсь! Это в ученом городе Плезире не поверят, а тут сойдет! — так же вполголоса отвечал горбатый.

— Таких младенцев не бывает! — возразил наконец кто‑то из толпы.

— Еще как бывает! — упорствовал горбун. — Мало того, после кормления‑то бабы помирают, поскольку младенец не простой…

— А какой же?

— А такой: это и не младенец вовсе, а Мироед маленький вновь на земле воплотился — молочка напьется, титьками закусит! Потом окрепнет, пойдет по белу свету всепоглощающим походом…

Мироедом люди давно уже только пугали малых детей — все знали, что сказочный Жихарь еще в старину так его в третий раз отделал, что неповадно будет снова вылезать, а тут — на тебе!

— Злосчастные мы! Пропали наши головы!

— Это верно! — орал горбатый. — Пропали, коли поддадитесь! Весь род людской пресечется! Вставай, честной народ! Над всей Посконией безоблачное небо!

— Чего ты городишь? Какое небо? Оно же все в тучах! — снова не выдержал горбунова вранья воин.

— Не мешай! Так всегда при мятеже кричать полагается! — ответил горбун.

К тому времени на площадь прибежал и встревоженный Сиволап.

— Разойдись! Не толпись! Кто тут народ мутит?

Народ дружно указал на мутящего его горбуна.

— Кто такие? — грозно вопросил староста.

— Мы‑то — кто надо! — подбоченился горбун. — А ты — прихвостень болярский, народа мучитель! Не дадим на поругание жен и дочерей посконских! Сколько можно? Хватит, натерпелись! Не поддадимся Мироеду! Небось болярских‑то дочек не трогают!

— Не слушайте их! — закричал Сиволап. — Они вас на бунт подбивают! Никто ваших жен и дочерей не мучит, это я их на молоко решил проверить, поскольку…

— А? Что я говорил? Все сходится! — радостно завопил горбун. — Все они заодно! Мало им кровушки нашей — молоко потребовалось! А нашим детям — голодной смертью помирать?

Никто такой судьбы своему потомству не желал.

— А тебе, болярин, стыдно должно быть! — укоризненно сказал староста, обращаясь к воину. — Уйми своего слугу! А не то сейчас с коней поснимаем!

— Это не болярин — это владыка ваш законный, король Стремглав Первый Посконский! Он ничем не болен, только здоров, чего и вам желает! Он нас поведет на столицу. Мироеда убивать! А начнем с вашего болярина!

Речи горбуна возымели, в конце концов, действие: кто‑то огрел старосту добрым кулаком по голове, не помогли и пособники.

— Вот так! — похвалил горбатый. — Это дело! Вылечим болярина от всех болезней, а землю его разделим! Земля — селянам! Вода — рыбарям! Воздух — легким! Огонь — врагам! Кузни — кузнецам! Гончарни — гончарам! Бондарни — бондарям! Солеварни — солеварам! Сыроварни — сыроварам! Шароварни — шароварам! Богадельни — богаделам! Живодерни — живодерам! Винокурни — винокурам! Кумирни — кумирам! Швальни — швали! Пашни — пахарям! Голубятни — голубям! Гусыни — гусям! Сударыни — сударям! Княгини — мужикам! Героини — героям! Спальни — спящим! Готовальни — готовым! Наковальни — молоткам! Гордыни — гордым! Твердыни — твердым! Красильни — красивым! Цырюльни — цырюлым! Пустыни — пустынникам! Овины — овинникам! Подворотни — кому подвернется! Говорильни — ораторам!

Воин и красавица с изумлением глядели на горбуна, а он все говорил и говорил без передыху, обещая всем — все.

И от этих пламенных бесконечных речей появились откуда‑то в толпе топоры, поднялись над головами вилы и косы, рожны и цепы, коромысла и лопаты, серпы и молоты, мечи и копья, луки и стрелы…

— Нет! — вскричал горбатый. — Мечи и копья, луки и стрелы в бою добудем!

Мечи и копья, луки и стрелы, будучи явно вымышленными, тут же исчезли.

— Посылайте гонцов в иные села и деревни! — продолжал горбун лютовать. — Всех оповестите! Всю Посконию подымайте! Мир хижинам — война стриженым! Мир хатам — война брюхатым! Мир избенкам — война шестеренкам! Мир землянкам — война лесбиянкам! Мир домикам — война гомикам! Мир саклям — война спектаклям! Мир ярангам — война каперангам! Мир чумам — война Кучумам! Мир вигвамам — война самым‑самым!

По такому случаю — и весьма кстати — вдруг стало видимо далеко во все концы света. Вдали засверкала великая река Вобла, впадавшая в ядовитое Синильное море. Бывалые люди узнали и беспечальный город Кислородск, и мрачный Скелетовец, и Вышний Торчок, и Генеральные Воды, и степи Предсердия, и Черствые Леса, и Косогорье, и Обитые Пороги, и Чушкино Болото, и обильную вином Смуглянию.

— А то что такое? — допрашивал собравшийся народ старых людей, указывая на далеко мерещившиеся в небе и больше похожие на облака серые и белые верхи.

— То Воробьевские горы! — говорили старые люди. — Там бьют по ночам кровавые ключи, там в урочный день собираются седые воины и вспоминают прежние победы… Раньше звались те горы Жупеловскими, а как узнали, что настоящее имя Жупела — Воробьев сын, так и стали они Воробьевскими.

И, главное дело, по всем этим градам, весям, чащобам, болотам и лугам бегали туда‑сюда люди, потрясая подручным инструментом и готовые решительно на все.

— Как это тебе удалось? — с ужасом спросил Стремглав у Ирони.

Вместо ответа горбун извлек из седельной сумки толстую потрепанную книгу на старобонжурском.

Это был перевод прославленного труда, принадлежавшего перу самого Кавтиранта Багрянорожего. Книга называлась «Как избавиться от соперников и самому стать императором, умудрившись при этом умереть в своей постели глубоким старцем».

Книга сия, будучи перетолмачена на все письменные языки мира, в свое время приносила империи Эбистос не меньший доход, чем чужие завоеванные земли. Мелкие царишки и князьки, одолев первые десять страниц, сразу же начинали возводить собственную империю, но вот ни у кого почему‑то не вышло.

— А у нас выйдет, — сказал Ироня. — Во‑первых, я всю книгу прочел до точки. Во‑вторых, они же для себя старались, а я для тебя. Должно получиться. Думаю, у меня выйдет не хуже, чем у тебя в подвалах Чизбурга… Главное — огонек вовремя поднести.

ГЛАВА 19,

Дата добавления: 2015-08-03