В которой Стремглав в одиночку берется сделать то, чего не добилась вся бонжурская армия

… С великим изумлением Стремглав понял, что еще живет на белом свете — живет, вопреки измене любимой женщины, вопреки смертоносному огню, вопреки здравому смыслу.

Он разлепил заплывшие глаза и увидел небо, на котором исчезали одна за другой последние звезды.

«Отчего же я раньше‑то туда не глядел? — подумал сын шорника. — Должно быть, оттого, что гонялся за славой, а слава — она всегда впереди, не вверху…» — Какая прекрасная смерть! — услышал он чей‑то гнусавый голос. — Особенно когда это смерть врага. Какие великолепные золотые шпоры на этом воине в дырявых латах!

— Они ваши, мастер‑палач! — откликнулся другой голос.

— Так сними их, болван! — гневно сказал тот, кого назвали мастером‑палачом.

«Откуда взялся палач? — думал Стремглав. — Неужели я в плену? Позор‑то какой… И при чем здесь шпоры?» Шпоры были вот при чем.

Из распахнутых ворот Чизбурга вышли люди. Это были не воины — те остались на стенах с луками и арбалетами на случай, если среди убитых остались не совсем убитые.

Комендант Кренотен не хотел рисковать своим войском.

Вышла из Чизбурга всякая городская сволочь: калеки, сборщики налогов, осведомители, воры, шлюхи, мелкие торговцы, любимые народом певцы и танцоры, завсегдатаи кабаков и, наконец, насельники городской тюрьмы, которым по случаю победы даровали свободу.

Возглавлял это позорное войско городской палач — кто же еще?

Они бродили среди мертвых тел, по колено в кровавой грязи, собирая оружие, срезая с убитых кошельки и талисманы, радостно кричали, наткнувшись на особо ценную добычу. Криками они заодно отгоняли воронов, тоже падких на блестящие безделушки.

Стремглав лежал, придавленный к земле балкой от разрушенной таратуты. Панцирь прогнулся, но дышать было не больно — стало быть, ребра целы.

Ноги тоже целы, понял он, когда услышал, что кто‑то тянет его за ступню.

— Этот жив! Прикончите его, мастер! Все равно бедняга не дотянет до казни!

Никто не должен видеть лица своего палача, не увидел и Стремглав: склонившийся над ним человек был облачен в полагающуюся заплечных дел мастеру одежду. В руке палача тускло поблескивало сквозь багровую пленку лезвие кинжала.

Тут сын шорника понял, что руки у него тоже целы.

Палач увидел его взгляд, хотел заорать, но лапа в стальной перчатке сломала ему горло.

Упавшему рыцарю в полном облачении, да еще угнетенному дубовым бревном, подняться невозможно.

Стремглав и не поднимался. Он вскочил. Балка при этом взлетела и обрушилась на голову того поганца, что ковырялся у ног, пытаясь отцепить золотые шпоры.

Капитан Ларусс подхватил балку и огляделся. Тотчас же в дерево вонзился арбалетный болт.

— Не стрелять, болваны! Брать живьем! — орал кто‑то на стене.

Но сборщики налогов, шлюхи и воры не торопились приближаться к восставшему из мертвых рыцарю.

— Никому уже здесь не поможешь, — вслух решил капитан, повернулся спиной к воротам и не спеша побрел вниз, по направлению к бывшему лагерю осаждающих.

Он так и шел, время от времени взмахивая дубовым бревном на случай, если кто‑то отважится напасть. Он шагал, ни о чем не думая и видя впереди только одно — ярко‑алое платье на крепостной стене, хотя двигался в противоположную сторону.

И он ушел, потому что суждена ему была совсем другая судьба и другая кончина. … Пораженная бонжурская армия — те, кто уцелел и остался верен присяге, — расположилась на богатом лесном хуторе, обитатели которого, еще недавно вполне доброжелательные, с большой неприязнью поглядывали на чужестранцев.

Король Пистон Девятый собрал военный совет в самом лучшем доме, предварительно выставив оттуда хозяев. Оставили только, по просьбе стариков, маленькую несмышленую девочку‑дурочку со старческим личиком. Девочка умостилась на печке и уставилась бессмысленными глазками на цвет бонжурского рыцарства.

Цвет был весьма потрепанным.

Коннетабль де Коленваль, мессир Плиссе и множество иных славных военачальников навсегда остались лежать под стенами Чизбурга.

Никаких переговоров о том, чтобы захоронить павших героев честь по чести, комендант Кренотен вести не захотел, заявив, что мертвым все равно, поскольку они не живут, а всякие там погребальные обряды и понятия чести суть дурацкие антинаучные предрассудки.

— По уму надо жить, а не по понятиям! — добавил он при этом.

Разведчики доложили, что всех убитых, старательно обобрав, сволокли в крепостной ров и засыпали сверху какой‑то похожей на творог белой дрянью, от которой в горле першит и глаза слезятся.

— Рыцарству пришел конец, господа! — объявил король. — О каких правилах битвы может идти речь, если горстка трусов при помощи неведомой огневой силы способна уничтожить сотню храбрецов?! Ведь они даже не попытались преследовать наше беспомощное в тот миг воинство!

Раскаленный железный град пощадил Пистона Девятого, а вот у виконта дю Шнобелле чугунный осколок срезал самый кончик — хоть и не настолько, чтобы в короле нельзя было признать потомка прославленной династии.

— Нужно возвращаться, ваше величество! — сказал мессир Гофре. — Возвращаться, покуда мы не потеряли Бонжурию.

— Немчурийские герцоги, в нарушение клятвы, собирают силы, — добавил горбун Ироня. — Скоро начнутся дожди, и мы застрянем здесь — боюсь, что навсегда.

— И ведь знали же мы, к чему склонно бывает сердце красавицы, — сокрушенно сказал король. — Ах коварная Алатиэль! Кто бы мог подумать!

— Вы не правы, государь, — сказал Стремглав. Это были его первые слова с тех пор, как он оказался среди друзей. — Она пыталась предупредить нас о ловушке, только мы не поняли. Я не понял. Ведь у эльфов цвет измены — ярко‑алый…

— Вы что, все еще верите в эту болтовню насчет принцессы? — изумился мессир Гофре. — В Чизбурге множество смазливых молодцев, и любой мог одним движением руки, подкручивающей ус, растопить ее неверное сердце…

Стремглав поднялся с лавки.

— Только ваши седины, мессир… — начал он.

Пистон Девятый поднял руку.

— Оставим пока причину нашего поражения, — сказал он. — В любом случае нас ожидал бы за воротами точно такой же горячий прием. И не вините себя, капитан, — наша хитрость готовилась без вас. Только перехитрили мы самих себя. Мы — я разумею только себя и бедного виконта дю Шнобелле. Что ж — попытаемся хотя бы сохранить за собой Бонжурию. Будем жить тихо и незаметно, как живет ваша родная земля, капитан. А потом, возможно, дети наши завершат дело отцов…

— Ваше величество, ничего они не завершат! — воскликнул Ироня. — Ведь страшное оружие Примордиаля остается при нем! Более того, с годами оно будет только совершенствоваться! Мы ведь до сих пор не знаем его природы! Мы и опомниться не успеем, как эти черные огненосные трубы начнут изрыгать погибель под стенами Плезира! Вот почему Чизбург ведет себя столь самоуверенно и беспечно, что даже не пытается нас добить! Уйти сейчас — значит только отложить неизбежный крах.

— Вы предлагаете предпринять еще один штурм? — осклабился мессир Гофре. — Не сомневаюсь, милейший Йорн, что ваши бывшие хозяева в рогатые шлемах именно так и поступили бы. То‑то ярлы Севера так до сих пор и не удосужились создать единую державу. Мое мнение: нужно отправляться домой сегодня же. Соберем всех бонжурских магов, свезем в один каземат и предложим под страхом смерти создать подобное оружие. Вы не поверите, господа, каким источником вдохновения служит для высоких умов обыкновенный застенок!

Тут на совете установилась такая печальная тишина, что стало слышно, как кружатся над нетронутой едой мухи да шмыгает носом на печи маленькая дурочка с лицом старушки.

— Дайте мне три дня, ваше величество, — сказал наконец капитан Ларусс. — И вы увидите, что хоронить рыцарство еще рано. Я положу Чизбург к вашим ногам — или погибну с честью.

— Как же вы намерены это сделать? — спросил король.

— Еще не знаю, — честно сказал сын шорника. — Но я пойду туда и сделаю все, что нужно.

— А каким образом вы проникнете за городские ворота, капитан? — вмешался мессир Гофре. — Переоденетесь угольщиком или булочником? Даже дети узнают в вас воина. Более того — уж лицо‑то капитана Ларусса врагам знакомо, вы его никуда не спрячете!

— Спрячу, — сказал Стремглав. — Тот, кто приходит наниматься в палачи, загодя скрывает свое лицо под маской. А эта должность в Чизбурге нынче, с моей помощью, свободна, и сильно сомневаюсь, чтобы на нее нашлось много охотников даже среди тамошней сволочи.

Снова вернулась тишина. Пистон Девятый раздумывал, то и дело теребя пострадавший родовой признак.

— Даст ли враг нам эти три дня? — сказал король. — Скоро нас начнут разыскивать по лесам…

— Все равно вы раньше не соберете всех уцелевших.

— Так‑то оно так, — вздохнул бонжурский владыка. — Но вдруг от вас сразу потребуют исполнить свой палаческий долг, и под вашим топором окажется шея вчерашнего соратника? Да и считаться рыцарем после этого вы не сможете…

— Простите, государь, — сказал Ироня. — Разве истинный рыцарь не должен пожертвовать тем, что для него дороже всего на свете, ради спасения нашего дела?

— Нам навязали новые правила, — печально молвил король, — и мы вынуждены играть по этим правилам… Ступайте, капитан Ларусс, и совершите все, что в ваших силах. Я верю в ваш успех, потому что сейчас верить больше не во что. Не тревожьтесь о рыцарском звании — оно сохранится за вами в любом случае. А если же, вопреки здравому смыслу и всем законам военного искусства, мы победим, я обязуюсь перед всеми дать вам столько солдат для вашего столь же безумного плана воцариться в Посконии, сколько понадобится. Господа, давайте проводим нашего героя.

Все с удовольствием вышли на вольный воздух, и никто не видел, как маленькая дурочка, покинув печь, ловко вылезла в окошко и побежала, перебирая косолапыми ножками, по неприметной лесной тропинке в сторону Чизбурга.

Замечено, что окольные тропинки всегда бывают короче прямоезжей дороги.

Даже если по тропинке бежит не маленькая девочка, а пожилой карлик‑соглядатай.

ГЛАВА 16,

Дата добавления: 2015-08-03