Б. Станислас де Гуайта

Наряду с активной литературной и пропагандистской деятельностью Жерара Энкосса, имя маркиза Мари Виктора Станисласа де Гуайты, хотя и малоизвестное в Англии, высоко ставилось в оккультных кругах Парижа, и его ранняя смерть в тридцать шесть лет была воспринята с глубокой скорбью. Наверное, излишне упоминать, что он был учеником Элифаса Леви, чьи труды считал «наиболее связным, последовательным, абсолютным и безупречным синтезом, о котором может только мечтать оккультист». Если добавим к этому, что Папюс считал, что де Гуайта, бесспорно, может быть отнесен к числу первейших учеников Леви, мы получим верное представление о занимаемом им в этой среде месте. Свою литературную жизнь он начинал как поэт, связанный со школой Бодлера. Но мистические увлечения сказываются и в его поэзии, а вскоре он полностью отдается своей тяге к оккультизму. Его произведения, озаглавленные «На пороге Тайны», «Змей Книги Бытия» и «Ключ Черной Магии», восхищали своим «убедительным тоном», напоминающим его учителя. Он излагал каббалистическую традицию и считал, что «в нео-Моисеевом Христианстве, объясненном Святой Каббалой и Александрийской Герметикой (с некоторыми оговорками), абсолютную истину следует искать во всем знании»¹⁴⁴.

В начальный период своей активной деятельности Станислас де Гуайта основал Каббалистический орден Розы и Креста с тремя Ступенями, вступление в которые было доступно, только если неофит успешно проходил экзамен, тогда как обладание тремя Ступенями ордена мартинстов, детища Папюса, требовало исполнение предварительных условий. Когда численный состав ордена достиг пределов, полагающихся по его уставу, он был распущен жестким решением его Великого Мастера. Друзья отзывались о де Гуайте как о большом эрудите в области ориентальных мистических учений; они же упоминают о книгах на древнееврейском языке, украшавших его библиотеку¹⁴⁵. Наконец, есть сведения, что он считал себя более всех других обладающим Каббалой. Однако если сослаться на авторитет доктора Марка Хавена (Haven), то он различал два рода Каббалы. Первая – это наука, которой никто не мог научить и которой никто не мог научиться, кроме как посвятив этому многие годы усердного труда, потому что «она неприступней Вронского, расплывчатей испанской мистики, сложней гностического анализа». Так что по большей части то, что известно, – это псевдо-Каббала; другая – это, по-видимому, Каббала того рода, что представлена Уильямом Постелем, Николасом Фламелем, Кунратом, Сен-Мартином и др. Должен сказать, что для меня такое различение представляет собой загадку. Я сам прекрасно понимаю, что Сен-Мартин не был никаким каббалистом, разве что в самом фантастическом смысле и самым отдаленным образом. Я знаю, что Фламель алхимик и что если он и писал что-то в этом духе, то лишь в связи с трансмутацией металлов, а не с тайнами Эйн-Соф. И, однако, Каббала такого рода наполняет страницы де Гуайты и вдохновляет всю его кипучую деятельность. Поэтому, несмотря на приписываемую ему эрудицию, автору «Змея Книги Бытия» нечего сказать тем, кто пытается познать Каббалу: Зогар твердый орешек, его сложности явно его пугают и, к тому же, этот памятник не был переведен. Но тот род различения, который де Гуайта пытался установить, в одном пункте по крайней мере, представляет интерес. Постель, Фламель, Кунрат, Сен-Мартин – все эти имена ассоциировались в его сознании с христианской Каббалой, с тем вожделенным браком Зогара с Евангелием, о котором он с такой страстью пишет¹⁴⁶. Поэтому он отличается от своего соратника по пропаганде Каббалы Папюса, который выказывает мало симпатий к христианству и более последовательно привержен доктрине Элифаса Леви. Но у де Гуайты, как и у Леви, это не ортодоксальное христианство, как его понимали, с одной стороны, Пико делла Мирандола и Постель или, с другой стороны, Розенрот, с которыми связана его Каббала, а христианство, пронизанное гностическими элементами, и это специфическое свойство современных оккультистов, которые проявляют интерес к религии Иисуса в свете изменений в еврейской теософии в эпоху христианства. Таким образом, миссионерский пыл ранних школ христианской Каббалы и мессианские чаяния, конструируемые еврейством из элементов Зогара, сменились попыткой вернуться на путь доктринального развития и открыть в аналогиях между Каббалой и гностицизмом практический проход в спорные области эзотерической религии. Ошибочные усилия первых энтузиастов закончились разочарованием, такое же разочарование ждало и представителей новой вспышки интереса к Каббале.

В. Леон Мёрен, О. И.*

Установив некоторые точки случайного соприкосновения между Каббалой и масонством, кажется возможным включить в число приобщившихся к каббалистическим знаниям самого фантастического исследователя этой темы, некогда архиепископа Порт-Луи. Правда, его трактат «Масонство – синагога Сатаны» – это плод папского кошмара в связи с Liberi Muratori и от попадания на полку литературных фальшивок его спасает, если вообще спасает, искренность намерения; правда и то, что он связан с давно уже разоблаченной гнусной подделкой; вместе с тем он свидетельствует о серьезном, пусть и поверхностном, знании каббалистического учения, так и с масонской символикой; и стоит взглянуть на то, как традиция евреев воспринималась в конце XIX в. католическим критиком, который занимал к тому же высокий церковный пост и был членом Общества Иисуса. Не приходится говорить, что это была критика с враждебной позиции. «Вместо правоверной синагоги и истинного учения Моисея, вдохновленного Самим Богом, современные каббалисты представляют собой язычество, которым некоторые еврейские сектанты прониклись во времена Вавилонского пленения. Достаточно ознакомиться с их учением и сопоставить его с религиями цивилизованных народов древности – индусов, персов, вавилонян, ассирийцев, египтян, греков и т. д., чтобы убедиться, что аналогичная система эманации принята всеми. Всюду мы обнаружим предвечное начало, продуцирующее первичную триаду, а затем и все мироздание, не путем сотворений, а путем субстанциальной эманации. Отсюда мы вынуждены признать тесную связь каббалистической философии с древним язычеством, которую можно объяснить разве что действием того же автора, иными словами, духа лжи, врага рода человеческого».

Весь трактат можно рассматривать как развертывание этого абзаца, который, надо признать, выражает точку зрения, которая неизбежно будет принята католической церковью. А мы видели, как под эгидой христиан-каббалистов, рупором которых выступал Пико делла Мирандола, в какой-то момент наметилось сближение между церковью и еврейской традицией; но это было невозможно в силу природы обеих, и церковь была спасена тогда, как была она спасена и после, словно по какой-то счастливой случайности, как если бы некая благотворная интуиция до всякого реального осознания вдруг почувствовала, что поставлено на кон. Обрисовав таким образом общую позицию, монсеньор Мёрен переходит к следующей стадии, чтобы развить свое обвинение, продемонстрировав фундаментальное заблуждение всякого пантеизма, того именно, что касается перехода Бесконечного в Конечное, который несет, как он уверяет нас, для каждого серьезного мыслителя аспект некоторого мошенничества. Свою аргументацию он базирует на известном стихе из Премудрости Соломона: «Ты все расположил мерою, числом и весом»**, он утверждает, что в них должно искать различие между Бесконечным и Конечным, ибо такие категории не существуют в Боге, вернее, они «возвышаются над собой и теряются в высшем единстве». Творение из ничего – единственное рациональное решение величайшей проблемы происхождения мира, который управляется числом, весом и мерой, учение, которое не нуждается в объяснении перехода от Бесконечного к Конечному, поскольку оно не выводит универсум из Божественной сущности эманацией какого бы то ни было рода. «Правда, что ex nihilo nihil fit. Но в творении есть не только nihilum; есть и Omnipotens (Всемогущество), и было бы неверно говорить, будто из ничто и всемогущества ничего не создашь. Ex nihilo nihil fit a Deo было бы ложной аксиомой».

В настоящем исследовании было бы неуместно обсуждать точки соприкосновения между эманационистами и креационистами. Мы видели, что Каббала ни в коей мере не является полностью и только эманационистической системой – это нечто смешанное: есть тенденция в направлении эманационизма, но есть там и мир творения и налицо мифологема креационизма. Вероучение ортодоксальной религии в части фундаментальной философии не подвергается опасности повреждения некоторыми элементами смешения в таких достаточно фантастических построениях. Но в целом контроверза затрагивает res ardua et difficilis, как определил ее Ицхак Луриа, что, к счастью, не может оказать никакого существенного воздействия на человеческий ум, хотя именно с такими сухими умозрениями официальная ортодоксия всегда увязывает вред для души в будущем мире.

Вместе с тем монсеньор Мёрен остается последовательным и вдумчивым апологетом церкви, которую представляет, и с позиции этой церкви он констатировал, и это мы должны полностью принять, нехристианскую природу каббалистической доктрины. Мы можем пойти дальше и допустить, что в иных местах он порой достаточно логично обосновывает свои положения. У нас, например, есть такие понятия, как начало мысли в Эйн-Соф, предшествующее эманации понимания в Трех Божественных Лицах, что, как замечает прелат, меняет психологический порядок, формулируя, помимо того, абсурдность одного безначального Существа. Вполне возможно, в последнем анализе эти вещи должно понимать значительно глубже, чем те прочтения, что лежат на поверхности, но они достаточно грубы и путанны в своем буквальном смысле.

Дата добавления: 2015-08-05