Как книга велеса вырвалась из плена веков

Подведем итог. Итак, мы точно не знаем, каким был путь Изенбека после отплытия из Феодосии. Мы не знаем, был ли он в Софии и (или) Белграде. Мог быть!

Но мы точно знаем, что после долгих мытарств по Европе Изенбек вначале обосновался во Франции, и вероятнее всего в Париже, где в то время осело немало сослуживцев полковника.

Вот каким виделся Париж того времени В.В. Цыбулькину:

"Под кронами деревьев на Елисейских полях, как свидетельствовали современники "тяжких лет", "бывшим русским" приходили неоднократно на ум слова В.Г. Белинского: "Мы - люди без отечества, нет, хуже, чем без Отечества: мы люди, которых Отечество - призрак, и диво ли, что сами мы призраки, что наша дружба, наша любовь, наши стремления, наша деятельность - призрак". Империя рухнула, а ее "осколки", блуждая в поисках лучшей жизни по миру, находили успокоение только под плитами на многочисленных русских кладбищах, унося с собою в чужую землю боль поражения и чувство вины за "проигранную Россию".

Именно в кругах эмиграции с особой остротой прозвучала идея "града Китежа", символами которого были православие, русский язык и кириллица, бережно сохраненные поколениями "российского зарубежья" до сих пор..."

Если бы в Париже Ф.А. Изенбек стал искать контактов со специалистами по славянским древностям, то он мог бы обратиться в Парижский университет к известному слависту Вайану или же к русскому историку П.Е. Ковалевскому, который как раз тогда, в 1926 году, получил степень доктора исторических наук и писал свой "Курс русской истории".

Но достоверных сведений о том нет. Правда, впоследствии П.Е. Ковалевский вспоминал, что слухи о "дощечках Изенбека" к нему доходили еще до войны, потому ему и не показалась история о находке Изенбека невероятной.

К тому же П.Е. Ковалевский некоторое время работал и в Брюсселе у профессора А. Экка, где о "дощечках" знали из первых рук.

Мы не ведаем, надолго ли задержал "бурлящий страстями" Париж ФА. Изенбека. Известно только, что в 1927 году он уже переехал в Брюссель, где устроился наконец на работу: стал художником по коврам в текстильной фабрике фирмы "Тапи".

В 1927 году он уже живет в "русском квартале", в пригороде Брюсселя Юккле, на углу Брюгманнавеню и рю Беем, и, по счастливой случайности, рядом с другим эмигрантом Ю.П. Миролюбовым, любителем истории, талантливым, но непризнанным литератором, работавшим в то время на химическом предприятии. Именно ему Изенбек и поведал о хранившихся у него деревянных дощечках.

Потом, в 1996 году, к вдове Ю.П. Миролюбова, бельгийке Жанне Миролюбовой (русские ее звали Галиной Францевной), приезжал украинский влесовед Валентин Сергеевич Гнатюк.

Он показал ей известную фотографию Ф.А. Изенбека, и фрау Жанна поделилась с ним воспоминаниями о том времени и об Изенбеке:

"- Да, мы жили в Брюсселе на одной улице. У нас была Брюгманн-авеню дом № 510, а у Изенбека - 522. Он часто бывал у нас, а мы с Юрой у него...

- Юрий Петрович с Изенбеком часто говорили о древних дощечках?.,

Галина Францевна беспомощно развела руками:

- Не знаю, они ведь говорили между собой по-русски...

- А каким был Изенбек?

- О-о, это был высокоинтеллигентный, очень культурный человек! Красивый внешне, голубоглазый, ростом небольшой, сухощавый. Но какой сильный характер! Много говорить не любил, часто бывал угрюм, даже резок. Вино любил. Юра почти не пил, а если случалось, то быстро пьянел. А Изенбек пил много, да еще употреблял кокаин, к которому пристрастился в последние годы Гражданской войны... - понизив голос, сказала Галина Францевна. - Но он был великолепный художник! - добавила она. - Очень

много работал. Свою квартиру - гораздо больше нашей - почти всю превратил в мастерскую, для себя оставил только крохотную комнатку-нишу, где была железная кровать, стол, стул и печь, которая топилась углем..."

В этой мастерской в 1927 году Ю.П. Миролюбов впервые и увидел дощечки из разграбленной усадьбы Задонских. И он сумел оценить их значение.. Кто же такой Ю.П. Миролюбов?

Родился он в семье священника 30 июля 1892 года в городе. Бахмут Екатеринославской губернии Бахмута (ныне г. Артемовск, Украина). Мать его, урожденная Лядская, происходила из известного запорожского казачьего рода. В детстве он соприкоснулся со старинной казачьей традицией, с остатками "ведизма" на юге Украины, о чем много писал в зрелые годы. Тогда же родители и первые учителя приучили его записывать старинные предания, казачьи песни.

Начал образование он в духовном училище, потом перешел в гимназию. Там изучал церковнославянский, латинский и древнегреческий языки, но от того обучения, как он жалел потом, мало что осталось в его памяти. По окончании гимназии учился в Варшавском и Киевском университетах, где получил медицинское образование.

В Первую мировую ушел добровольцем на фронт, воевал в чине прапорщика. В гражданскую был в рядах вооруженных сил Центральной Рады, потом служил в войсках Деникина. К белым он присоединился потому, что большевиками был расстрелян его родной брат Николай, белый офицер.

Перед смертью Николай просил Юрия создать поэму "Песнь о Святославе Хоробре, князе Киевском" и посвятить ее ему, ибо светлый образ победителя хазар вел его в бой большевиками, "новыми хазарами", поработившими Русь. Впоследствии именно необходимость создания "Песни" и в связи с этим осознание важности глубокого изучения русской праистории и привели Юрия Петровича к "Книге Велеса".

После разгрома белых армий в 1920 году Юрий Миролюбов эвакуировался вначале в Египет, где участвовал в экспедиции в Центральную и Южную Африку. Там он заболел и чудом остался жив.

Приобретенная болезнь суставов, артрит, затем мучила его всю жизнь. В том же году он уехал в Индию, был проездом в Калькутте, где навеки "заболел" ведической культурой, был потрясен индийскими храмами, обычаями, письменами.

Потом он искал прибежище в Турции. В 1921 году при посредстве еще работавшего в Турции российского консульства переехал в Чехословакию. Он поступил в Пражский университет и там получил специальность инженера-химика и степень доктора наук. Одновременно Миролюбов посещал лекции известного чешского слависта Любора Нидерле, помня об обещании брату создать поэму о Святославе.

В 1924 году Ю.П. Миролюбов переехал в Бельгию, поступил на работу в химическую лабораторию Лувенского университета. В Брюсселе он нашел также не слишком доходное место на одном из предприятий металлургической промышленности Бельгии.

Юрия Петровича не оставляла мысль об обещании, данном брату. И он часто жаловался, что трудно найти материалы для поэмы. Не искал ли он оправдания для своего бездействия? Годы уходили, а к работе над поэмой Миролюбов так и не приступал... Он понимал, что в Бельгии и Франции русская история и поэзия были интересны немногим. Эта поэма, будучи написанной, скорее всего, должна была остаться невостребованной... Что потом и произошло.

Стоило Миролюбову только оказаться в кругу своих соотечественников, как Юрий Петрович невольно вновь начинал жаловаться на невозможность выполнения клятвы... Ведь связи с Россией, где необходимые материалы о язычестве были в изобилии, прервались. Поэма, за которую он время от времени садился, чтобы унять боль, не шла...

В то время в Брюсселе эмигранты собирались в так называемом "Русском клубе". Согласно воспоминаниям учредителя клуба Зинаиды Шаховской, члены его "культурными запросами не страдали, и, кроме политических, узко эмигрантских докладов... никто не устраивал других, за исключением, как раз в 30-х годах, евразийцев, дружно ненавидимых той же русской общественностью. Евразийцы устраивали лекции Бердяева, Вышеславцева, Карсавина, обычно сопровождавшиеся протестами несогласных слушателей.

Иногда доклады читались у нас на дому, как, например, профессором Экком, специалистом по русскому средневековью".

На встречах в сем клубе и сошлись два бывших деникинских офицера Юрий Петрович Миролюбов и Федор Артурович Изенбек. Им было о чем поговорить и что вспомнить. Изенбеку в очередной раз и пожаловался поэт... Но Изенбек, крайне нелюдимый, недоверчивый, немногословный, будто приглядывался к новому знакомому. И так продолжалось... три года!

Очевидно, Али Изенбек, страдавший наркоманией еще со времен гражданской войны, то есть около 10 лет, жил тогда уже в некоем фантастическом мире. Грезами были переполнены и его картины. Ими и сейчас заполнена небольшая квартирка Жанны Миролюбовой в Аахене. Изенбек обладал сильной личностью, к тому же его восточная кровь более устойчива к употреблению наркотиков, чем кровь чистого европейца.

Но и его здоровье шло к неизбежному разрушению, личность деградировала. Изенбек стал даже забывать русский язык...

А время шло. Только в 1927 году ФА Изенбек как-то раз пригласил к себе в мастерскую Юрия Петровича. Соотечественники беседовали тогда довольно долго в ателье на рю Беем среди холстов и красок.

Изенбек снова приглядывался к старому знакомому, который опять жаловался на отсутствие материалов о язычестве...

Будто провидение, оберегая "Книгу Велеса", устроило сию встречу, исподволь подвело к ней... Как будто сама "Книга Велеса" запросилась тогда на волю из нового плена, стремясь спастись от человека, гибнущего среди наркотических грез.

И тогда Изенбек вдруг указал Миролюбову на лежащий в углу мастерской мешок: "Вон там в углу видишь мешок? Морской мешок? Там что-то есть..."

Юрий Петрович развязал этот мешок, и... там оказались "дощьки", связанные ремнем, пропущенным в отверстия. Это были "дощьки" с древними славянскими письменами!

Ю.П. Миролюбов позже вспоминал: "Изенбек думал, что "дощьки" березового дерева. Края были отрезаны неровно. Похоже, что их резали ножом, а никак не пилой... Текст был написан или нацарапан шилом, а затем натерт чем-то бурым, потемневшим от времени, после чего покрыт лаком или маслом. Может, текст царапали ножом, этого я сказать не могу с уверенностью. Каждый раз для строчки была проведена линия, довольно неровная. Текст был писан под этой линией... На другой стороне текст был как бы продолжением предыдущего, так что надо было переворачивать связку "дощьек". В иных местах, наоборот, это было, как если бы каждая сторона была страницей в книге. Сразу было видно, что это многосотлетняя давность. На полях некоторых "дощьек" были изображены головы быка, на других - солнца, на третьих - разных животных, может быть, лисы, или собаки, или же овцы. Трудно было разобрать эти фигуры".

"Дощьки" потрясли Ю.П. Миролюбова. Ни с чем подобным он еще не сталкивался.

"Я... смутно предчувствовал, - вспоминал Юрий Петрович позднее, - что я их как-то лишусь, больше не увижу, что тексты могут потеряться, а это будет урон для истории... Думаю, что сам Изенбек не понимал истинного значения "дощьек".

А сам Ю.П. Миролюбов? Сразу ли он понял их значение? И оценил ли до конца?

У него не было систематического исторического и археологического образования (в отличие, скажем, от того же А. Изенбека). И он вовсе не осознавал поначалу, что именно на его плечи судьба возложила ответственность за спасение сего манускрипта.

Потом его часто обвиняли в том, что он не все сделал так, как следовало бы. Но подумайте, а вы? Лично вы! Как бы поступили в таком случае? Представьте, что у вашего странноватого соседа появился некий непонятного происхождения документ, к которому тот никого не допускает, да и вам он его показал только по дружбе. И при этом вы не историк, не археолог, а только интересуетесь стариной, ну и пописываете иногда после работы... Какие шаги вы предпримете? Большинство не сделает ничего! Так что мы должны быть благодарны тому, что все же нашелся "чудак" Ю.П. Миролюбов, который сделал то, что он сделал.

Первая мысль, которая в таком случае приходит: этим должны заниматься специалисты. Также думал и Ю.П. Миролюбов. И он честно делал то, что было в его силах для этого. Но, к сожалению, и мой опыт говорит, что очень немногие дипломированные историки в такой ситуации ведут себя лучше любителей.

И дело здесь не только в "Книге Велеса". С тем же холодным невниманием со стороны "авторитетов" (ложных, разумеется) сталкиваешься, когда речь заходит о спасении рунической славянской письменности, литературы, памятников искусства.

И мы можем видеть, что со времен Миролюбова и поныне в огромной многомиллионной России не нашлось ни одного человека, обладающего средствами, или организации, которые бы взялись субсидировать поиски и спасение реально существующих древних славянских памятников письменности, истории, культуры. И все поныне приходится делать полунищим ученым и энтузиастам, которые верят, что так, чем могут, служат России...

Так что интерес Ю.П. Миролюбова, пусть сугубо личный, - это все, на что могли рассчитывать дощечки в то время. Да, приходится признать, они были для него по большей части только "материалом" для написания собственной поэмы...

Именно тогда Ю.П. Миролюбов наконец приступил к созданию давно задуманной и выстраданной поэмы "Песнь о Святославе Хоробре, князе Киевском":

Святославъ Князь Хороберъ есть!

А и вопиша ему славу на Торжище,

а среди улицы Киевския,

а вельмы кричаше, а мечи вздынаяй...

Созданный "под древность" язык, небывалые и неблагозвучные формы слов ("вздынаяй"), отсутствие чувства стиля ("вопиша славу"), все это характеризует Юрия Петровича Миролюбова как обычного начинающего автора и как человека, имеющего своеобразные и туманные представления о языке.

Старославянский он к тому времени основательно забыл, пособий под рукой не было. По сути, он просто занимался словотворчеством. Это была игра, которая его занимала. В конце концов от подобной страсти он излечился, когда стал печататься, а ту поэму он писал не для читателя, а... "для брата", чтобы исполнить обет. Потому он затем так и не решился опубликовать ее, когда для того представилась возможность.

Но поэма эта все же имеет для нас некоторый интерес, ибо в ней мы находим и выражения "из дощьек". Характерное для раннего Миролюбова "переплетение словес" красноречиво свидетельствует, что Ю.П. Миролюбов пытался писать на языке "Книги Велеса" - так, как он его представлял. Но все же этот подход иногда давал и в самом деле вдохновенные строки.

А бысть еще Велесъ-Бога день,

а тому бысть славление в радощи...

А и Богу тому песни поюща,

выводяй скотину въ ночи Русичи...

а Стада Згвездные въ Сварзе зряти,

яко пастырь тех Велесъ-Богъ есть...

Смущает здесь явное смешение разновременных языковых форм. Но образы!

Как тут не вспомнить о том, что и в "Книге Велеса", в "Прославлении Триглава", есть строки "А тому поема песнема", и это о третьем лике Триглава, о Святовите... но, если подумать, ведь и о Велесе также!

А в другом месте "дощьек" Велес идет вместе с Небесною Коровою Земун "во Сварзе"... И вот здесь Миролюбов его видит пастырем звездных стад. Как точно! И как жаль, что обрамляют сии поэтические строки гораздо более слабые... Разница эта столь бросается в глаза, что возникает подозрение: не являются ли эти строки скрытой цитатой из недошедшей до нас дощечки? Ведь не все тексты подлинных дощечек дошли до нас, а Миролюбов в своей поэме поместил и цитаты из "Книги Велеса" (искаженные, к сожалению).

Итак, Юрий Петрович работал над поэмой. И иногда его согревал огонек истинного вдохновения. Потому он и возвращался в мастерскую Изенбека и вновь любовно переписывал "дощьки", сверял текст, пропитывал укрепляющим составом.

Эта копия для него была не просто копией. Чтобы он потом ни писал, очевидно, что сам процесс копирования, перебирания дощьек, был ему важен. Это и было его "медитацией".

И, кстати, к такому занятию его еще в детстве приучала мать, когда он переписывал "сказы" своей няни. Очевидно, что все это напоминало ему детство, грело душу...

Иначе чем объяснить такую работу, переписывание текстов знак за знаком, руну за руной, без понимания смысла слов... Лично я набирал древние тексты около двух недель, при 12-15 часах рабочего времени. Работа эта крайне утомительная. А Миролюбову было много тяжелее, ведь он пытался разобрать оригинал.

Кто бы еще мог совершить такое? Для сего нужно редчайшее стечение обстоятельств, душевных предпочтений. Но это как раз и объясняет, почему Юрий Петрович не прилагал усилий к созданию "механической копии", эдакого "грубого" отпечатка. Это было ему ни к чему...

Дата добавления: 2015-08-05