Две телеграммы

Последние слова сэра Майкла прозвучали как похоронный звон по его надежде, по его любви. Одному богу известно, как страшился Роберт Одли этого дня, но вот он наступил, и молодой человек не увидел на щеке сэра Майкла ни единой слезы, не услышал от него ни единого вздоха, но от этого Роберту не стало легче. Наоборот, он слишком хорошо знал дядюшку, чтобы не понять, какая буря поднялась сейчас в его душе; он знал, что когда напускное хладнокровие сэра Майкла мало-помалу отступит перед его истинными чувствами, боль, вырвавшись из-под спуда, еще обнаружит себя в горячих слезах и жалобных стонах, идущих из самой глубины израненного сердца.

Глядя вслед сэру Майклу, он подумал, что сейчас, быть может, его обязанность состоит в том, чтобы постоянно быть рядом с дядюшкой, не отходя от него ни на шаг.

Подумал – и тут же отогнал эту мысль: сколь бы ни были благи его намерения, такая неотступная опека оскорбительна сама по себе.

«Я исполнил то, что счел своим священным долгом, и все же я не удивлюсь, если из-за этого сэр Майкл возненавидит меня на веки вечные… Сэр Майкл должен сам справиться со своим горем… Я не в состоянии смягчить удар. Сэр Майкл должен сам справиться со своим горем…»

Молодой человек стоял в дверях библиотеки, не зная, пойти ли ему следом за сэром Майклом или вернуться к миледи.

В это время Алисия, спустившись с лестницы, прошла мимо него и отворила столовую, и Роберт Одли увидел обширные апартаменты, обшитые старинными дубовыми панелями. Длинный стол покрывала белоснежная скатерть, и веселые зайчики, отраженные стеклом и серебром, бегали по стенам и потолку.

– Папочка собирается обедать? – спросила Алисия. – Я ужасно проголодалась. Бедняга Томлинс уже трижды присылал слугу, чтобы предупредить: рыба остывает. Еще немного, и нам не достанется ничего, кроме супа из рыбьего клея.

С этими словами Алисия взяла со стола номер «Таймс» и села у камина, ожидая прихода сэра Майкла.

– Роберт, ты, конечно, обедаешь с нами, – промолвила она и перевернула газетный лист. – Пожалуйста, пойди и найди папочку. Сейчас уже около семи, а мы обычно обедаем в шесть.

– На твоего отца, Алисия, только что обрушилось великое горе, – сказал Роберт сурово – может быть, чересчур, сурово, ибо, раздраженный легкомысленным щебетом Алисии, он совершенно забыл о том, что она еще ничего не знает.

Алисия с тревогой взглянула на него.

– Горе! – воскликнула она. – У папочки горе? Роберт, что случилось?

– Пока что я тебе ничего не могу сказать, – глухо отозвался Роберт Одли.

Он вошел в столовую и плотно закрыл за собой дверь.

– Могу я положиться на тебя? – спросил он Алисию все тем же суровым тоном.

– Положиться в чем?

– В том, что в эти печальные дни ты станешь для отца опорой и утешением.

– Да, конечно! – с чувством воскликнула Алисия. – И как только у тебя язык повернулся спрашивать об этом? Неужели…

Она не договорила: слезы потоком хлынули из ее глаз.

– Неужели ты думаешь, я смогла бы вести себя иначе? – сказала Алисия с горьким упреком.

– Нет, нет, что ты, дорогая, – сконфуженно отозвался молодой человек. – Я никогда не сомневался в твоей преданности, но… Хватит ли у тебя душевного такта?

– Да, хватит! – решительно ответила Алисия.

– Ну что ж, тогда я спокоен. Сэр Майкл решил покинуть Одли-Корт – на время. Горе сделало для него ненавистным даже родной дом. Он уезжает… Но он не должен ехать один. Ты понимаешь, Алисия?

– Да, конечно, но я думала, что миледи…

– Миледи с ним не поедет. Сэр Майкл хочет расстаться с ней.

– На время?

– Навсегда.

– Расстаться с ней! Значит, горе…

– Горе принесла ему именно миледи. Когда ты останешься с отцом наедине, сделай так, чтобы он поменьше думал о своих несчастьях. Ты не знаешь подробностей, но это к лучшему: пусть твое незнание станет залогом твоей осторожности в отношениях с отцом.

– Сделаю все, как ты сказал.

– Не упоминай при отце имени леди Одли. Будет молчать целыми днями – терпи. Будет хмуриться целыми днями – терпи. Ты – единственная женщина на земле, которая любит его искренне и беззаветно. Когда он это поймет, он исцелится.

– Я буду помнить об этом, Роберт.

Тут Роберт, впервые со школьной поры, обнял девушку и поцеловал ее в широкий лоб.

– Алисия, дорогая, сделай то, о чем я прошу, и я буду счастлив. Сделай это, и я стану любить тебя больше, чем брату дозволено любить свою сестру, хотя чувство мое навряд ли сравнится с любовью бедного сэра Гарри Тауэрса!

Пока он говорил, Алисия стояла перед ним, опустив голову. Он не видел ее лица, но, когда закончил говорить, она с улыбкой взглянула на него. В эту минуту глаза ее сверкали ярче обычного, ибо в них все еще стояли невысохшие слезы.

– Хороший ты человек, Боб, – сказала девушка. – А я-то все сердилась на тебя, потому что…

– Почему?

– Потому что глупая. Впрочем, что теперь об этом вспоминать? Пойду готовиться к отъезду. Папа отъезжает сегодня вечером?

– Да, дорогая.

– Почтовый поезд отправляется в двадцать минут десятого. Значит, чтобы попасть на него, мы должны выехать из дому через час. Надеюсь, до этого мы еще раз встретимся с тобой, Роберт.

– Да, дорогая, конечно.

Алисия вышла из столовой. Она отправилась на свою половину и привела горничную в совершенное замешательство, бросая шелковые платья в шляпные коробки, а бархатные туфельки – в дородный несессер. Она ходила по комнатам, собирая рисовальные принадлежности, нотные тетради, шитье, расчески, драгоценности, флакончики с духами и прочее, и прочее, словно ей предстояло не путешествие по цивилизованной стране, а поездка за тридевять морей к диким папуасам. При этом она все думала, думала, думала об отце, а также – иногда – о Роберте, которого, надо признаться, узнала сегодня с совершенно иной стороны.

Молодой адвокат вышел из столовой и поднялся вверх по лестнице следом за кузиной. Подойдя к гардеробной сэра Майкла, он постучался в двери и прислушался. Сердце его забилось громко и тревожно. Прошла минута, затем в комнате раздались шаги, дверь распахнулась, и на пороге появился сам сэр Майкл. В глубине комнаты Роберт заметил лакея, пакующего чемоданы; готовясь к близкому отъезду. Сэр Майкл вышел в коридор.

– Ты еще что-то хотел сказать мне Роберт? – тихо спросил он.

– Я пришел узнать, не нужна ли вам моя помощь. Вы едете в Лондон почтовым поездом?

– Да.

– Где вы остановитесь?

– В отеле «Кларендон»; там меня знают. Это все, что ты хотел сказать?

– Да. Кстати, Алисия собирается ехать с вами.

– Алисия?

– Если она останется, ей вас будет очень не хватать. Так что ей лучше уехать с вами, пока…

– Да-да, понимаю, – перебил сэр Майкл. – Но неужели ей больше ехать некуда, обязательно со мной?

– Куда бы она ни уехала, ей всегда будет вас недоставать.

– Ну что ж, тогда пусть едет со мной, – сказал сэр Майкл, – пусть едет со мной.

Он говорил странным, приглушенным голосом, говорил с явным усилием, словно речь причиняла ему лишние страдания, увеличивая и без того великое бремя, выпавшее на его долю.

– Тогда все улажено, дорогой дядюшка. К девяти часам вечера Алисия будет готова к отъезду.

– Пусть бедная девочка поступает, как знает, – пробормотал сэр Майкл, и в голосе его послышались жалость и раскаяние: он вспомнил, как бывал порою равнодушен к ней, своему единственному ребенку, равнодушен ради той, которую оставил там, внизу, в комнате, освещенной отблесками пылающего камина.

– Перед отъездом мы с вами увидимся еще раз, – сказал Роберт. – А до той поры я вас покидаю.

– Погоди! – внезапно воскликнул сэр Майкл. – Ты рассказал Алисии, что тут произошло?

– Нет. Сказал только, что вы покидаете Одли-Корт на некоторое время.

– Правильно поступил, мой мальчик, молодец, – промолвил сэр Майкл надтреснутым голосом и протянул руку.

Молодой человек схватил ее обеими руками и поднес к губам.

– Ах, сэр, простите ли вы меня? Прощу ли я себя сам за горе, что причинил вам?

– Оставь, Роберт, ты поступил правильно, совершенно правильно. Пусть Господь в милосердии своем отнимет у меня мою несчастную жизнь еще до того, как наступит ночь, но тебе не за что упрекнуть себя.

С этими словами сэр Майкл чуть кивнул головой и, повернувшись, скрылся за дверью гардеробной, а молодой адвокат медленно направился в библиотеку, где он оставил Люси, леди Одли, Элен Толбойз, жену своего утраченного друга. Она лежала на полу, на том самом месте, где присела у ног супруга, когда поведала ему свою преступную историю. Была ли она в обмороке, или теперь, когда она призналась во всем, силы оставили ее окончательно – Роберту было совершенно безразлично. Он позвал горничную, и та, зайдя в комнату, испуганно всплеснула руками, увидев, в каком бедственном состоянии пребывает ее госпожа.

– Леди Одли серьезно больна, – сказал молодой адвокат. – Отведите ее в спальню и проследите, чтобы она не покидала ее. Будет лучше, если вы пробудете около нее всю ночь. Не заговаривайте с ней и не позволяйте ей возбуждать себя разговорами.

Миледи была в сознании. Она не отказалась от помощи горничной и, опершись о ее руку, поднялась с пола. Золотые волосы упали вниз бесформенной копной. В глазах миледи вспыхнул странный огонь.

– Уведите меня отсюда, – простонала она. – Уведите и дайте уснуть. Дайте уснуть, потому что мозг мой пожирает пламя!

Покидая комнату, она спросила, обращаясь к Роберту:

– Сэр Майкл уехал?

– Уедет через полчаса.

– Погиб ли кто-нибудь во время пожара на Маунт-Станнинг?

– Нет, никто не погиб.

– Это хорошо.

– Хозяин постоялого двора, Люк Маркс, получил страшные ожоги. Сейчас он лежит в доме своей матери. Состояние его ненадежное, пятьдесят на пятьдесят, но, как знать, быть может, он еще выкарабкается.

– Я рада – рада, что ни одна жизнь не загублена. Спокойной ночи, мистер Одли.

– Завтра я хотел бы встретиться с вами и поговорить. Это займет не более получаса, миледи.

– В любое время, когда вам будет угодно. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Миледи и горничная ушли.

Роберт Одли остался один.

Он сел у широкого камина, глядя на огонь отрешенным взглядом, смертельно усталый и опустошенный, не зная, что предпринять теперь, когда наступил этот внезапный кризис.

К дому подъехала карета. Стук ее колес вывел его из оцепенения.

Часы в прихожей пробили девять.

Роберт распахнул двери библиотеки.

Алисия спускалась по лестнице вниз. Рядом с нею шла горничная, розовощекая деревенская девушка.

– До свиданья, Роберт, – сказала Алисия, протягивая руку молодому человеку. – До свиданья, и да благословит тебя Господь! Не беспокойся: об отце я позабочусь.

– Я уверен, так оно и будет. Благослови тебя Господь, дорогая!

Во второй раз за этот вечер он коснулся губами ее светлого чела, во второй раз он обнял ее, как брат обнимает сестру. Будь на его месте сэр Гарри Тауэре, он прикоснулся бы к ней с восторгом и страстью, но Роберт – это Роберт, а сэр Гарри – это сэр Гарри, и тут уж у каждого из них, как говорится, свои права и свои привилегии.

Сэр Майкл спустился вниз в пять минут десятого. За ним шел его камердинер – такой же суровый и такой же седовласый. Баронет был бледен, но спокоен. Он протянул племяннику руку, и рука его была холодной, как лед.

– Оставляю все на твое усмотрение; поступай, как знаешь, – сказал сэр Майкл, направляясь к выходу. – Но умоляю, не будь жестоким: ведь я любил эту женщину…

Голос его дрогнул, и он умолк, не окончив фразу.

– Помню, все помню, сэр, – заверил его молодой человек. – Помню и постараюсь завершить дело наилучшим образом.

Предательская слеза затуманила его взор.

Через минуту карета тронулась в путь.

Роберт Одли остался один в темной библиотеке. За каминной решеткой среди серого пепла мерцала малиновая искорка. Роберт Одли сидел один, пытаясь еще раз осознать то, что произошло, осмыслить меру своей ответственности за судьбу несчастной женщины.

«Теперь я знаю, – подумал он, – это был Божий суд над моей жизнью, никчемной и бесцельной, которой я жил до седьмого сентября минувшего года.

Я знаю: эта тяжкая ответственность легла на мои плечи, дабы я смирился пред оскорбленным Провидением и признал, что смертный не властен сам, по своей воле, избирать свой земной путь.

Не скажет он: «Безмятежен будь век мой, и да проживу его, сторонясь порочных, заблудших и одержимых, сторонясь тех, чей удел – суета сует и ловля ветра».

Не скажет он: «Укроюсь я, и отсижусь я в жилище своем, и посмеюсь над глупцами, поверженными в тщетной распре».

Нет, не скажет он так, и не поступит он так, но, преисполненный смирения и страха, он сделает лишь то, что предначертал ему Создатель его.

Уготованный для битвы да посвятит ей себя без остатка, но горе тому, кто притворяется глухим, когда судьба читает имя его, начертанное на скрижалях ее, и горе тому, кто прячется в доме своем, когда набатный колокол призывает его на войну!»

В комнату вошел слуга. Он внес канделябр и зажег свечи. Роберт Одли не пошевелился. Он недвижно сидел в кресле у камина, как привык сидеть на Фигтри-Корт: положив локти на подлокотники кресла и подперев подбородок рукой.

Но когда слуга, закончив работу, направился к выходу, Роберт поднял голову и спросил:

– Можно отсюда телеграфировать в Лондон?

– Отсюда – нет, а из Брентвуда можно, сэр.

Роберт Одли взглянул на часы.

– Если желаете отправить телеграфное послание, сэр, – сказал слуга, – я переговорю с кем-нибудь из наших, и он доберется до Брентвуда верхом.

– Если так, я бы это сделал прямо сейчас. Вы мне устроите это, Ричардс?

– Конечно, сэр.

– Можете подождать, пока я напишу несколько строк?

– Да, сэр.

Слуга принес письменные принадлежности и разложил их перед Робертом.

Роберт окунул перо в чернильницу, задумчиво взглянул на горящие свечи и принялся писать.

«От Роберта Одли, поместье Одли-Корт, графство Эссекс – Френсису Уилмингтону, Пейпер-Билдингс, Темпль.

Дорогой Уилмингтон, если у вас есть на примете специалист по маниакальным синдромам, который умеет хранить тайны своих клиентов, пожалуйста, телеграфируйте мне его адрес».

Запечатав письмо, Роберт Одли передал слуге конверт и монету в один соверен.

– Пошлите кого-нибудь понадежнее, Ричардс. Да скажите, пусть подождет на станции ответа – он придет часа через полтора.

Ричардс отправился в людскую.

Сидя у камина, слуги терялись в догадках, обсуждая события минувшего дня, о которых знали не более того, что рассказал им камердинер сэра Майкла. Он же поведал им о том, что, когда хозяин вызвал его к себе, он был бледен, как смерть, а когда заговорил, голос у него был странный, не такой, как всегда, и ему, Парсонсу, показалось, что в ту минуту сэр Майкл был так слаб, что его можно сбить с ног голубиным перышком.

Мудрецы из людской сошлись на том, что сэр Майкл получил неожиданные известия от мистера Роберта – у слуг достало смекалки увидеть прямую связь между трагедией и появлением в доме молодого адвоката, – и тут одно из двух: либо это были известия о смерти какого-то близкого и дорогого родственника – старшие слуги отправили на тот свет одного за другим все семейство Одли, пытаясь угадать, кто бы это мог быть, – либо новости о тревожном падении курса ценных бумаг, провале спекулятивной сделки или крахе банка, в который была вложена большая часть всех денежных средств баронета.

Общее мнение склонилось к последней версии, и пересуды о воображаемом крахе доставили слугам мрачное и странное удовольствие, ибо, окажись вымысел явью, это означало бы конец их безбедному житью в богатом поместье снисходительного хозяина.

А Роберт Одли все сидел у печального камина, который казался печальным даже теперь, когда пламя, озарив все его углы, загудело в широком дымоходе. Роберт прислушивался к стенаниям мартовского ветра, что бродил вокруг дома, шевеля заросли плюща, покрывавшего старинные стены. Он устал, он измучился, ему не давало покоя воспоминание о том, как он проснулся в два часа минувшей ночи, разбуженный треском и жаром горящих построек. Если бы не его присутствие духа, не его холодная решимость, Люк Маркс нашел бы в этом пожаре неминуемую гибель. Несчастье оставило следы и на Роберте: он опалил волосы на голове, а левая рука покраснела и ныла от ожога, который он получил, когда тащил из огня мертвецки пьяного Люка.

Пережитое совершенно вымотало его, он забылся, наконец, тяжелым сном и проснулся лишь тогда, когда Ричардс, войдя в библиотеку, подал ему ответную телеграмму.

Ответ был коротким:

«Дорогой Одли, всегда рад услужить. Элвин Мосгрейв, доктор медицины, 12, Сэвилл-Роу. Ему вполне можно довериться».

– Завтра утром нужно будет доставить в Брентвуд еще одну телеграмму, Ричардс, – сказал Роберт. – Хорошо, если кто-нибудь из ваших людей сделает это до завтрака. Я дам ему полсоверена за труды.

Ричардс поклонился.

– Спасибо, сэр; денег не нужно, сэр. В котором часу послать слугу?

– Чем раньше, тем лучше, – ответил Роберт, и, подумав, добавил: – Лучше всего в шесть.

– Будет сделано, сэр.

– Комната для меня приготовлена, Ричардс?

– Да, сэр; мы приготовили ту самую, в которой вы обычно останавливаетесь.

– Ну и отлично. Спать пойду сейчас же. Принесите мне стакан разбавленного бренди, да потеплее, и подождите, пока я напишу второе послание.

Во втором послании к доктору Мосгрейву содержалась настоятельная просьба немедленно приехать в поместье Одли-Корт по весьма серьезному делу.

Написав телеграмму, Роберт с чистой совестью признался самому себе, что на этот день и час он сделал все от него зависевшее.

Он взял в руку стакан с бренди. Сейчас ему, в самом деле, нужно было выпить: он почувствовал, что продрог до костей. Роберт медленно потягивал золотистый напиток и думал о Кларе Толбойз, думал о строгой, серьезной девушке, за брата которой он сегодня отомстил.

Знала бы она, какой страшный пожар случился в здешних местах!

Знала бы она, какой опасности подвергался он, Роберт, и как отличился, вытаскивая из огня мертвецки пьяного хозяина постоялого двора!

Такие мысли бродили сейчас в голове Роберта Одли, но внезапно на него накатила теплая волна, и он ослаб – ослаб настолько, что уже не в силах был даже мысленно перенестись туда, где под холодным февральским небом шумят суровые ели и где он впервые увидел эти чудесные карие глаза, так похожие на глаза его пропавшего друга…

Дата добавления: 2015-08-05