Глава шестая. Вiн кинувся на мене, кусаючись I дряпаючись, поки я, приловчившись

Вiн кинувся на мене, кусаючись i дряпаючись, поки я, приловчившись, вдарив його обома ногами в груди.

О.Соболь и В.Шпаков

Видно, петух Будимир действовал на речную нечисть не хуже козла: никто из воды не выглядывал, не угрожал, не манил. А плестись вдоль берега пришлось долго — ехать прямо не пускали скалы.

«И почему я пологий‑то берег не выбрал?» — удивлялся себе Жихарь. Здесь, на узкой песчаной полоске, любой недоносок мог сверху зашибить его камнем, а потом спуститься и обобрать покалеченного.

— Давай‑ка поживее! — хлопнул он Ржавого по крупу и добавил для порядка: — Волчья ты сыть!

Ржавый затрюхал повеселее. Солнце встало в зенит, навалилась жара.

"Будет тебе Полуденная Роса! — приговаривал Жихарь в уме. — Или я дурак, не знаю, что никакой росы в полдень не бывает? Тыщу лет живешь и на тыщу вперед смотришь, а того не понимаешь, что никуда, не знаю куда, я не поеду.

Чего я там не видел? Разве что то, не зная что? Мне бы до людского жилья добраться, до первого постоялого двора. Там я этот поганый меч первому же невежде продам за булатный, а деньги проем и пропью. И дедово серебро пропью. И сапоги. Да я и золотую ложку не пощажу!" — ярился он, измучившись островным постом. Вчерашнее угощение только растравило богатырское брюхо.

Поэтому возле первого же распадка, где в реку впадал ручей, он спешился, подкрепился хлебом и повел коня по ручью, хотя идти было трудно. Но уж больно не хотелось двигаться вдоль берега.

В каждом ручье, как известно, водится свой небольшой водяной, и его‑то уж с виду нипочем не отличить от простой лягушки, разве что сам скажет. Тут стала одолевать мошкара, и петух Будимир выказал себя с самой лучшей стороны. Он бойко махал крыльями, отгоняя гнус и выхватывая слепней из воздуха, — оберегал человека и коня. А те взмокли.

Не час и не два прошло, прежде чем поднялись они из распадка на ровное место. Здесь через ручей перекинули полусгнивший уже мосточек, и, следовательно, была дорога, точней, широкая тропа. Возле дороги стоял деревянный кумир Проппа, краска на нем вся облезла и выгорела.

Вместо того чтобы рассказать полагающуюся сказку, новеллу или устареллу, Жихарь мстительно прошипел:

— Обойдесся! — и вскочил в седло.

Лес по бокам становился все реже и реже, пока не сменился травянистым лугом. Пора была уже сенокосная, но тут, видно, на этот счет еще не почесались. Только возле самой дороги валялась маленькая, на дитя рассчитанная коса.

Просто так косу никто не бросит — железо дорогое. Видно, зажиточный был хозяин, если позволил себе выковать нарочитое орудие для наследника, или сам он карла? Коса лежала не так чтобы давно, едва успела покрыться желтоватым налетом. По дороге, должно быть, давно никто не проезжал, иначе обязательно подобрали бы. Рука у Жихаря была длинная, он достал косу, не покидая седла, — пригодится.

Как он и ожидал, впереди показалась деревня, окруженная невысоким земляным валом. Ворота заперты. Никаких дозорных не было, никаких мальчишек, что выпрашивают приворотные гостинцы.

Ленивый Жихарь поддел засов концом меча и сдвинул в сторону. Ворота, завизжав, разъехались внутрь. Тишина. Жихарь постучал рукой по шлему, и Будимир понял: вытянул шею и закукарекал, мысля получить ответ от здешних петухов. Но те то ли помалкивали, то ли вовсе не жили.

Жихарь ехал вдоль улицы. Дома стояли крепкие, целые, неразоренные. Возле иных сушились на кольях сети. Богатырь тронул одну рукой — пересохшая бечева сломалась.

«Зараза!» — похолодел Жихарь. Он осторожно отворил мечом ставню ближайшей избы и заглянул. Там было пусто, на столе стояли кринки и миски с засохшей едой. А так полный порядок, и непохоже, чтобы люди взяли и снялись с насиженного места в страхе перед мором или нашествием. Во дворах стояли телеги, на стенах сараев висела конская упряжь. Ни одной живой души — ни цыпленка, ни собаки, ни кошки…

Самое большое строение было постоялым двором — об этом говорил висевший над крыльцом треснувший кувшин. Горячий воздух переливался над трубой.

«Хоть кто‑то живой», — подумал Жихарь и слез с коня. Дверь была распахнута настежь, тянуло песней на незнакомом языке. Да какой там язык — так, тоскливо мычал кто‑то.

— Здоровы были, хозяева! — объявил себя богатырь.

За длинным, крепким и пустым столом в горнице сидели двое. Можно было бы назвать их красавцами, кабы не плоские круглые глаза вроде совиных.

Иссиня‑черные бороды были тщательно заплетены в косички, волосы тоже торчали во все стороны завитыми пучками. Одета парочка была в просторные балахоны из зеленого шелка.

— У‑у‑у! — Они поднялись, и оказалось, что каждый вдвое выше и шире незваного гостя.

— Хлеб да соль, — растерялся Жихарь. Один из близнецов (а были они как раз таковы) показал на совершенно пустой стол и покрутил пальцем у виска.

— Проходи, коли пришел, — сказал другой. Слова он произносил медленно, с трудом, как будто отвык разговаривать. Первый захохотал, и у гостя отлегло от сердца: смеется — значит, не мертвяк. — Что бы тебе завтра прийти, — продолжал другой. — Мы бы тебя так уж накормили…

— Опомнись, — сказал первый. — Кто завтра явится, того уж и накормим.

И опять захохотал. Жихарь внимательно оглядел себя: не расстегнуты ли штаны, не болтается ли где какая завязка.

— Тогда я вас угощу, — радушно сказал он, доставая из мешка краюху хлеба.

Один из близнецов вышел из‑за стола и прошлепал босыми ногами к двери, поглядел на Ржавого с Будимиром и вроде бы остался доволен. "Вернулся, извлек из‑за печки кусок пергамента и письменные принадлежности.

— А, вы дорожное мыто собираете! — догадался Жихарь.

— Да, и мыто, и жарено, и парено… С этими словами оставшийся за столом близнец брезгливо смахнул краюху со стола.

— Князья такого не едят! — объявил он.

— А вы, что ли, князья?

— Мы такие князья, что тебе и не снилось, — сказал один.

— Мы Гога и Магога, — добавил другой и застрочил пером.

Жихарь подобрал с пола хлеб, обмахнул его рукавом, поцеловал и спрятал в мешок. Может, кистень сходить взять?

— Гога и Магога, — сказал он, — водились в прежние года, и то их потом Македонский под гору загнал.

— Все верно, — сказал один, скорее всего, Гога. — Пришлось нам временно отступить. Только недавно узнали мы, что твой Македонский надулся вина со снегом, застудил пузо и помер. Мы тоже кое‑что соображаем.

— А за что же он вас гонял?

— Македонский‑то? — оторвался от писанины Магога. — Конечно, за правду.

— За нее, матку нашу, — подтвердил Гога.

— Мы его в глаза мужеложцем именовали, — уточнил Магога.

Все трое залились смехом.

«Отчаянные ребята, вроде меня, — радовался Жихарь. — Вот бы мне их сманить в попутчики — с такими не пропадешь…»

— А переночевать у вас можно? — спросил он, отсмеявшись. — Дело‑то к вечеру…

— Нет, переночевать уже не получится, не дотерпим мы до завтра, — сказал Гога. — Понимаешь, у нас эта деревня вся кончилась, дочиста — хоть шаром кати. Так что пошли на кухню.

От гнева у Жихаря даже хвостик на затылке встал дыбом.

— Вы что думаете, я стряпать буду? Я, богатырь?

— Что ты, что ты! — замахал руками Гога. — Богатыри сами никогда не стряпают!

— Вот иных богатырей самих, бывает, стряпают, — поднял голову Магога. — Нам ведь для людей ничего не жалко, даже самих людей. Зато завтра путник приедет — будет чем угостить!

С этими словами он развернул пергамент перед Жихарем. Жихарь буквы‑то знал, а в слова их складывать всегда ленился. Но тут то ли страх помог, то ли дедовы ночные уроки сказались, да и написано было крупно:

СИВО ДНЯ ТРИ БЛЮДА

шшы с добрава моладца

канина пиченая

питух жариный

— А завтрашнего путника угостим — значит, и на послезавтра пустые не будем!

— хвастал Магога. — И послепослезавтра, и на пятый день. А как же!

Заведение закрывать нельзя, кушать‑то все хотят…

Гога крепко схватил богатыря сзади за руки. Жихарь пнул сапогом назад и вверх, вырвался, кинулся к стенке и достал меч.

— Только подойдите! — сказал он. — Кишки выпущу, намотаю на поганое мотовило… И добавил растерянно:

— Всех убью, один останусь…

— А вот меч убери, — посоветовал Гога и пошел на него, широко расставив руки. — Ибо сказано, что не дано нам погибнуть от руки человеческой…

Македонский не управился же…

От души прокляв косорукого Македонского, Жихарь зажмурился и сделал свой неотразимый выпад. Меч брякнул и переломился у самой рукояти: то ли под зеленым балахоном были на Гоге латы, то ли сам Гога был не из людской плоти.

Магога между тем спокойно сидел за столом и украшал пергамент затейливой рамочкой.

Да, кистень остался притороченным к седлу, при богатыре был только недлинный нож. Но и от ножа толку не было — Гога лишь посмеивался, гоняя гостя из угла в угол.

— Ты бы лучше не бегал, — убеждал он. — А то невкусный станешь…

— В уксусе отмокнет, — не глядя, отозвался Магога. — Если ты, подлец, уксус не выпил…

— Как можно! — опустил руки Гога. Жихарь пырнул его ножом прямо в брюхо, но и брюхо было твердое. — Хватит, поиграли, — заключил Гога.

Жихарь, не соображая, что творит, метнулся от него к противоположной стене, с разгону добежал до половины, оттолкнулся ногами и полетел головой вперед. Заостренное навершие шлема вонзилось Гоге в грудь как раз напротив сердца.

Гога охнул, остановился и, причитая, начал крутиться по горнице. Жихарь торчал у него из груди, словно кривой нож‑складень. Чуть голова не оторвалась, но вовремя лопнул ремень‑подбородник. Оба рухнули одновременно.

Шлем остался торчать в Гогиной груди.

— Сколько можно возиться! — возмутился Магога, поднял башку и увидел кончающегося братца. Магога опрокинул стул и бросился к Жихарю. Жихарь побежал к двери, Магога за ним. Жихарь спрыгнул с крыльца, слыша за собой тяжкое шлепанье.

Конь Ржавый испуганно всхрапнул и метнулся в сторону. Огромный кулак ударил богатыря в спину, он рванулся лицом вниз и сомлел, словно княжеская дочь, чтобы не слышать, как его будут резать, свежевать и пихать в печку. Все это он уже проходил в детстве, но тогда была всего лишь старая ведьма…

…Из тьмы его вывел радостный крик Будимира. Жихарь открыл глаза и увидел траву. Он подрыгал ногами и руками — все было на месте, только спина болела. Жихарь сел и замотал простоволосой головой.

Вовсе никакой не кулак треснул его по хребту. Это была башка великана Магоги. Жихарь взял вражескую конечность за волосы и поднял. Магога еще успел показать ему язык, да тот так высунутым и остался.

Богатырь поглядел на крыльцо. На ступеньках валялось бывшей головой вниз тело Магоги, и крови в этом теле было столько, что конь Ржавый с отвращением поднимал копыта, сторонясь растекающейся лужи.

Жихарь глянул выше. На навесе крыльца сидел петух Будимир, держа в когтях косу. Коса была красной.

Ни Гога, ни Магога не погибли от человеческой руки, ведь нельзя назвать рукой голову в шлеме, и Петуха с человеком не спутаешь.

Жихарь долго сидел, где упал, все еще не веря в спасение. «Не уважил Проппа, дубина, вот и влип! — казнил он себя. — Только как же я с петушком‑то теперь рассчитаюсь?»

Он тяжело поднялся и вернулся в избу, захватив на всякий случай кистень. Но Гога не подавал признаков жизни. Жихарь выдернул шлем из груди — теперь она была мягкая, человеческая. Вытер шлем полой зеленого балахона, яростно пнул обломки меча‑подлеца. Потом по‑хозяйски прошел на кухню.

Покойные князья пренебрегали не только хлебом, но и крупой. Жихарь нагреб полное решето гречки и вынес на улицу. Будимир тотчас, не выпуская своей маленькой косы из лап, слетел вниз и весело стал клевать. Жихарь еще сходил на кухню, нашел ячменя для Ржавого. Самому есть отчего‑то расхотелось.

«У них ведь и оружие должно быть», — думал он, шаря по ларям и кладовкам.

Но попадались только тяжелые мясницкие ножи разных очертаний и назначений.

Их и в руки‑то брать было противно.

Жихарь поставил на место опрокинутый стол. В глиняном пузырьке оставалось еще немного чернил. Жихарь поднял перо и, поражаясь новому умению, начертил на оборотной стороне пергамента несколько строк. Подождал, пока чернила просохнут. С омерзением взял кухонный нож и отсек голову Гоге. Кровь из людоеда уже почти вся вытекла.

Жихарь вынес голову во двор к самому тыну и насадил на кол — все‑таки сказалась служба у князя Жупела. Рядом пристроил голову Магоги, а под ними прикрепил пергамент с надписью:

ЭТО БЫЛИ ГОГА И МАГОГА. ОНИ БОЛЬШЕ НЕ БУДУТ.

В небе загорались первые звезды. Жихарь схватил обезглавленного Магогу за ноги и кое‑как затащил в избу, положив рядом с братиком. Долго смотрел, не стоит ли чего прихватить с собой, и решил, что не стоит. Потом спохватился и полез под печку.

— Выходи, дедушка, не надо здесь жить… Но под печкой молчали. Жихарь нашарил в пыли что‑то мягкое и вытянул наружу. Домовой был мертв. Жихарь ласково погладил мохнатое тельце, тронул мозолистые лапки.

— Еще и глаза ему выкололи, скоты, — сказал он и вышел с домовым на руках прочь. Уже почти стемнело. Жихарь положил замученного старого малыша под изгородь. — Посвети нам, Будимир, — попросил он и подсадил отяжелевшего от крупы кочета на крышу. Потом отвязал коня.

Петух зашипел, захлопал крыльями, раздувая бегающие по перьям искры. Сухая дранка скоро занялась, весь двор осветился. Через мгновение пламя стояло столбом, и в этом столбе метался, катался, купался красный петух.

Жихарь вырезал ножом пласт дерна, углубил ямку, положил в нее домового, закрыл пластом и заровнял могилку.

— Следи, чтобы другие избы не тронуло! — предупредил он Будимира. Отважный петух послушно покинул сразу осевшее пламя и принялся склевывать самые бойкие искры на лету.

Ночевал Жихарь в телеге, набросав туда прошлогоднего сена. Долго не мог заснуть, глядел на пожарище.

А когда отгорело, со стороны людоедского подворья послышались плач и причитания. Это другие домовые, дворовые, банники и овинники отпевали своего товарища.

Будимир не стал тревожить их своим кукареканьем, пропустил первую побудку.

Они поскорбели и разошлись по своим дворам и домам, чтобы дожидаться старых хозяев или новых жильцов.

Скверно было на душе — то ли из‑за домового, то ли еще из‑за чего.

Дата добавления: 2015-08-03