Кусачки для ногтей. Сливочный соус. Железная ваза

К библиотеке я подъехал в 17:20. Времени еще до чертиков, и я решил прогуляться по городу. Заглянул в кофейню, выпил кофе и посмотрел по телевизору бейсбол. Потом зашел в развлекательный центр и убил еще какое‑то время игрой. Через реку переправлялись вражеские танки, а я должен был расстреливать их из пушки. Сначала я выигрывал, но уже минут через пять танки поползли на меня, словно стадо обезумевших леммингов, и не успокоились, пока не сравняли мою пушку с землей. В миг, когда меня уничтожили, экран залила ослепительно‑белая вспышка, похожая на ядерный взрыв, и замигала надпись: «GAME OVER – INSERT COIN» [93]. Я решил попытать счастья снова и покорно сунул в щель очередные сто иен[94]. Заиграла электронная музыка, и передо мной вновь появилось дуло, целое и невредимое. Игра была в буквальном смысле на поражение. И слава богу. Если б я не проигрывал, она бы длилась бесконечно, а в бесконечной игре нет никакого смысла. Да и хозяевам игрового центра, мягко говоря, было бы неудобно. Не говоря уже обо мне самом. А потому меня опять уничтожили. Ядерный взрыв. «GAME OVER – INSERT COIN»...

Выйдя из игрового центра, я остановился у витрины скобяной лавки. Под стеклом разложены самые разные инструменты. Гаечные ключи, сверла, пистолеты для забивания гвоздей, электрические отвертки. Чемоданчик размером с дамскую косметичку умудрился вместить целую кучу миниатюрных железяк, включая молоток с ножовкой и электроскоп. Рядом выставлен роскошный набор из тридцати резцов по дереву. Я никогда не думал, что дерево можно резать тридцатью различными способами – и от такого изобилия слегка обалдел. Все резцы отличались друг от друга, и каждый третий был такой странной формы, что я в жизни бы не сообразил, как им пользоваться.

После механических воплей игрового центра здесь было тихо, как за огромным айсбергом. Хозяин, средних лет мужчина в очках и с проплешиной на затылке, сидел за прилавком и разбирал отверткой какой‑то замысловатый прибор.

Я пошарил глазами по стеллажам, пытаясь найти кусачки для ногтей, и обнаружил их рядом с бритвенными приборами. Два десятка кусачек были разложены на полке аккуратно, словно коллекция экзотических насекомых. Одни показались мне особенно странными. Плоский обрубок металла в пять сантиметров длиной без каких‑либо зубцов, рычажков и упоров. Как им стричь ногти – сам черт бы не разобрал.

Взяв это чудо бытового дизайна, я подошел к прилавку. Хозяин отложил полуразобранный миксер и объяснил, как пользоваться тем, что я ему показал.

– Смотрите внимательно. Делаем раз. Делаем два. Делаем три. И получаем обычные кусачки для ногтей!

– С ума сойти, – сказал я. Действительно, очень просто. Он свернул их и предложил мне попробовать самому. У меня тоже получились кусачки.

– Отличная вещь! – сообщил хозяин тоном человека, выбалтывающего страшную тайну. – Фирма «Хенкель», Западная Германия. Всю жизнь будет служить. В дороге незаменима. Не ржавеет, не тупится – хоть собакам когти стриги...

Я заплатил ему две тысячи восемьсот иен[95]. Он поместил кусачки в черный кожаный футляр, вручил мне покупку вместе со сдачей и опять уткнулся в свой миксер. Извлеченные из миксера шурупы он раскладывал по отдельным блюдечкам в зависимости от размера. Черные шурупы в белоснежных блюдечках казались очень счастливыми.

Купив кусачки, я вернулся в машину и стал дожидаться библиотекаршу, слушая «Бранденбургские концерты». А заодно размышляя, отчего шурупы на блюдечках так счастливы. Может, радуются, что наконец отделились от миксера и обрели независимость? А может, им лестно оказаться в таком эксклюзивном месте, как чистое белое блюдечко? Так или иначе, если у тебя перед глазами кто‑нибудь настолько счастлив, его радость невольно передается тебе самому.

Я достал из кармана кусачки, собрал, опробовал на собственном ногте и снова спрятал в футляр. Приятная вещь. Похоже, не зря эта скобяная лавка напомнила безлюдный океанариум, куда я так любил ходить в детстве.

За несколько минут до шести из библиотеки повалил народ. В основном – старшеклассники, которые пытались чему‑то научиться в читальном зале. У многих свисали с плеч такие же спортивные сумки, как у меня. Разглядывая старшеклассников, я вдруг поймал себя на мысли, что тинейджеры, в принципе, – довольно неестественные существа. В каждом что‑то переразвито, а чего‑то пока не хватает. Хотя, возможно, я в их глазах выгляжу еще неестественнее. Такая уж это штука – разница в возрасте. «Generation gap» [96], как это называют сегодня.

В толпе молодежи, впрочем, попадались и старики. Каждый такой старичок приходит в воскресный полдень в читальный зал и неспешно просматривает четыре разные газеты. А потом, стараясь не расплескать полученные знания, идет домой ужинать, как мудрый неторопливый слон. В отличие от тинейджеров, в стариках я ничего неестественного не заметил. Вскоре весь народ покинул библиотеку, и прозвучал сигнал. Шесть часов. Я вдруг почувствовал, что не на шутку проголодался. Если вспомнить, все, что я сегодня ел – половинка сэндвича с ветчиной и яйцом, крохотный чизкейк и пять сырых устриц. А вчера так вообще ни крошки. Мой желудок напоминал огромную яму. Черную и бездонную: брось в нее камень – не дождешься ни звука. Откинувшись на подушку сиденья, я глядел в потолок машины и сосредоточенно думал о еде. Самые разные блюда проплывали в моей голове. Иногда меж тарелок попадались блюдца с шурупами. С белым соусом и круассаном даже шурупы выглядели вполне аппетитно.

В шесть пятнадцать она вышла из дверей библиотеки. Удивилась:

– Твоя машина?

– Да нет, взял напрокат, – ответил я. – А что, не подходит?

– Как‑то не очень, – сказала она. – На таких, по‑моему, ездят люди помоложе.

– В прокате все разобрали. Взял, что осталось. Какая разница?

– Хм‑м... – Обойдя машину, она открыла дверцу. Усевшись рядом, придирчиво оглядела салон, заглянула в пепельницу и исследовала содержимое бардачка.

– «Бранденбургский»?

– Ага. Нравится?

– Да, очень. Постоянно его слушаю. Больше всего люблю, когда Рихтер[97]играет, но с Рихтером запись совсем недавно вышла. А это кто?

– Тревор Пиннок.

– Любишь Пиннока?

– Да нет, – пожал я плечами. – Что увидел, то и купил. Но, по‑моему, неплохо.

– А ты слышал, как это играет Пабло Казальс[98]? – Нет.

– Обязательно найди и послушай, хотя бы разок. Не совсем каноническое исполнение, но с таким чувством – просто блеск!

– Обязательно найду и послушаю, – пообещал я, совершенно не представляя, когда же я все это успею. За оставшиеся восемнадцать часов я еше должен хоть немного поспать. Что ни говори, а двое суток без сна могут испортить любое последнее удовольствие.

– Где поужинаем? – спросил я.

– Как насчет итальянской кухни?

– Замечательно.

– Я знаю одно местечко, недалеко. Там всегда все самое свежее.

– Я голодный, как слон, – предупредил я. – Могу съесть хоть шурупы в белом соусе.

– Я тоже, – кивнула она. – У тебя очень стильная рубашка.

– Спасибо.

Ресторанчик находился в каких‑то пяти минутах езды от библиотеки. Мы проехали по извилистой улочке с пешеходами и велосипедистами, и на одном домике вдруг показалась маленькая скромная вывеска: «Итальянская кухня». Европейский деревянный домик отличался от соседних жилых домов только вывеской. Кроны гималайские кедров у тротуара закрывали вечернее небо над головой.

– В жизни бы не догадался, что здесь ресторан, – сказал я, загоняя машину на стоянку перед домом.

Внутри заведение оказалось совсем крошечным – три столика и четыре табурета у стойки. Официант в белом фартуке посадил нас за у окошка в дальнем углу. За стеклом росла ветвистая слива.

– Ты какое вино будешь? – спросила она.

– Не знаю... Полагаюсь на тебя, – сказал я. В винах я разбираюсь гораздо хуже, чем в пиве. Пока она выпытывала у официанта секреты карты вин, я разглядывал сливу за окном. Японскую сливу в садике итальянского ресторана. Странное сочетание. А может, и не странное. Возможно, в Италии тоже бывают японские сливы. Как во Франции – выдры.

Решив, что будем пить, мы разработали план наступления на местную еду. Это заняло у нас кучу времени. Покопавшись в aperitivo [99], мы выбрали салат из креветок в земляничном соусе, сырые устрицы, паштет из гусиной печенки по‑итальянски, жареную каракатицу в собственных чернилах, маринованную корюшку и баклажаны, запеченные в сыре. Из пасты она остановилась на spaghetti al pesto genovese [100], а я предпочел tagliatelle alla casa [101].

– Может, возьмем еще одну macchemni al sugo di pesce [102]и разделим на двоих? – предложила она.

– Неплохая мысль, – одобрил я.

– Какая сегодня фирменная рыба? – спросила она у официанта.

– Только что привезли branzino, – ответил тот. – Судака, иначе говоря. Для вас можем запечь его в миндальном соусе.

– О да, пожалуйста! – тут же попросила она.

– И мне тоже, – добавил я. – А вместо гарнира – грибное rizotto [103]со шпинатом.

– А мне – овощное с помидорами.

– Вообще‑то, rizotto у нас очень большие... – забеспокоился официант.

– Ничего, – сказал я. – Я со вчерашнего утра ничего не ел, а у нее растяжение желудка.

– Ага, – кивнула она. – Просто не желудок, а черная дыра.

– Как изволите, – сдался официант.

– На десерт – виноградный шербет и лимонное суфле, – добавила она. – А напоследок «эспрессо».

– Тогда и мне то же самое, – попросил я. Зачитывая вслух наш заказ, бедняга официант дважды

переводил дух. Когда он, наконец, удалился, она рассмеялась:

– Ты столько себе заказал... Зачем? Лишь бы от меня не отстать?

– Вот еще, – возразил я. – Я сейчас хоть слона могу съесть, не веришь? Тысячу лет уже так не голодал.

– Это здорово! – похвалила она. – Людям, которые мало едят, я не доверяю. Так и кажется, будто они что‑то скрывают. Правда же?

– Не знаю... – пожал я плечами. Я и правда не знал.

– «Не знаю» – твое любимое выражение, да? Я не знал, что на это ответить, и просто кивнул.

– С чего бы это, а? Почему все твои образы такие неопределенные?

«Не знаю», – чуть не ляпнул я снова, но тут появился официант. С почтительностью придворного костоправа, исцеляющего ножку Его Высочества, откупорил бутылку и разлил вино по бокалам.

– Помнишь Камю, «Постороннего»[104]? Там главный герой все время говорил «я не виноват». Как же его звали‑то...

– Мерсо, – подсказал я.

– Точно, Мерсо! Я давно читала, еще в школе... А сегодняшние школьники Камю не читают. Вообще. Я на работе все эти данные обрабатываю, так что знаю. А ты каких писателей любишь?

– Тургенева.

– Ну, Тургенев... Это все‑таки не очень великий писатель. Да и старомодный какой‑то.

– Не знаю, – пожал я плечами. – Мне нравится... Флобер тоже неплох. И Томас Гарди.

– А современных совсем не читаешь?

– Иногда. Сомерсета Моэма.

– Считать Моэма современным, – она потянулась к своему бокалу, – это все равно что искать пластинки Бенни Гудмена[105]в музыкальных автоматах.

– Главное, читать интересно, – не сдавался я. – Помню, «Острие бритвы» прочел раза три. Пускай и не памятник литературы, зато увлекательно. По‑моему, лучше так, чем наоборот.

– М‑да... – Она задумалась. – Ну ладно. Рубашка у тебя все равно очень стильная.

– Спасибо, – улыбнулся я. – Ты тоже прекрасно выглядишь.

– Благодарю, – сказала она. На ней было платье из темно‑синего бархата с белым кружевным воротничком. На шее – две серебряные цепочки.

– Сразу после твоего звонка пошла домой и переоделась, – объяснила она. – У меня работа от дома в двух шагах. Очень удобно.

– И не говори, – кивнул я. «И правда, удобно!» – хмыкнуло эхо в моей голове.

Принесли закуски. Мы замолчали и накинулись на еду. Каждое блюдо было легким и аппетитным – не к чему придраться. Все продукты свежайшие. Упругие устрицы пахли так, будто их подобрали с морского дна всего минуту назад.

– Как твои дела? – спросила она, вонзая вилку в устрицу. – Разобрался со своими единорогами?

– Пожалуй, – кивнул я, стирая с губ салфеткой чернила каракатицы. – Можно сказать, разобрался.

– И где же ты их нашел?

– Вот здесь, – сказал я и постучал себя пальцем по лбу. – Единороги живут у меня в голове. Целое стадо.

– Это ты в переносном смысле?

– Да нет. Переносить тут нечего и некуда. Они действительно обитают в моем сознании. А кое‑кто их обнаружил и рассказал мне их историю.

– Интересно. Какую?

– Да ничего интересного... – Я передал ей блюдо с баклажанами. Она взамен отдала мне корюшку.

– Нет, расскажи! Я правда хочу послушать.

– В общем, у каждого человека в глубине мозга существует нечто вроде ядра, которое он не может ни осознать, ни почувствовать. В моем случае это ядро имеет форму города. По городу течет река, а сам он обнесен высокой кирпичной стеной. Жители города не могут выйти за стену. Это могут только единороги. Единороги вдыхают в себя чувства и воспоминания горожан. Они впитывают человеческое «эго», как промокашка воду, и уносят из города во внешний мир. Поэтому в самом городе нет никакого «эго». Нет понятия человеческого «я». И я живу в этом городе... Вот такая история. Сам я этого города никогда не видел, поэтому больше ничего о нем не знаю.

– Какая оригинальная история, – восхитилась она.

Я вдруг понял, что старик ничего не рассказывал мне про Реку. Черт побери, похоже, меня все больше затягивает в тот мир.

– Но я же не сочинял ее специально, – сказал я.

– Ну и что? Пускай даже на уровне подсознания – она же все равно твоя и больше ничья, так или нет? Никто у тебя ее не отнимет.

– В этом смысле – конечно...

– Неплохая корюшка, правда?

– Объедение.

– А тебе не кажется, что твоя история похожа на ту, что я тебе рассказала, про Ленинград? – проговорила она задумчиво, разрезая баклажан пополам. – Ведь украинские единороги тоже существовали обособленно от всего мира – то ли в кратере, то ли за какой‑то стеной?

– Да, – соглашаюсь я. – И правда похоже.

– По‑моему, тут должно быть какое‑то общее звено...

– Ах, да, – вспомнил я и сунул руку в карман пиджака. – У меня для тебя подарок.

– Серьезно? – обрадовалась она. – Обожаю подарки.

Я вытянул из кармана футляр с кусачками для ногтей и положил ей на ладонь. Она с удивлением повертела инструмент в пальцах.

– Что это?

– Давай покажу, – сказал я и взял у нее металлический брусочек. – Вот смотри. Делаем раз. Делаем два. Делаем три...

– Кусачки для ногтей?

– Угадала. Удобная штука, особенно в дороге. Захочешь сложить – делай все в обратном порядке.

Я сложил кусачки и отдал ей. Она попробовала сама: развернула, а потом сложила обратно.

– Забавная вещь. Спасибо, – сказала она. – И часто ты даришь девушкам кусачки для ногтей?

– Да нет. Тебе первой. Проходил мимо скобяной лавки, понравились – я и купил. Там еще был набор из резцов по дереву. Но уж больно громоздкий...

– Ну что ты, кусачек вполне хватит! Спасибо. У меня дома все кусачки куда‑то теряются. А твои я всегда буду с собой носить...

Она сложила кусачки в футляр и спрятала в сумочку.

Официант забрал пустые тарелки и выставил новые, с пастой. Мой звериный голод бушевал по‑прежнему. Шесть закусок ухнуло в желудок, не оставив следа. Я постарался как можно скорее завалить эту яму огромной порцией спагетти по‑домашнему, а сверху утрамбовать макаронами в рыбном соусе. И лишь после этих подготовительных работ у ямы показалось какое‑то дно.

Когда вся паста исчезла, подали судака. Мы выпили еще вина.

– Кстати, хотела спросить, – сказала библиотекарша, не отрываясь от бокала, и ее голос отозвался странным гулом. – Насчет погрома в твоей квартире. Это они использовали какой‑то механизм? Или просто несколько человек постарались?

– Никаких механизмов. Кое‑кто в одиночку трудился.

– Крепкий орешек, должно быть.

– Да уж, работал без устали.

– Твой знакомый?

– Первый раз его видел.

– М‑да... Если б у тебя в квартире провести матч по регби, кавардак был бы меньше.

– Пожалуй, – отозвался я.

– Так значит, это связано с единорогами? – спросила она.

– Похоже на то.

– И как проблемы разрешились?

– Да никак. По крайней мере, для них, – ответил я.

– А для тебя?

– И да, и нет. Да – потому что выбора не было. Нет – потому что не сам выбирал. В этой свалке моего мнения с самого начала никто не спрашивал. Все равно что в матче по водному поло в команду оленей затесался человек...

– Значит, завтра ты уедешь далеко‑далеко?

– Угу.

– Очень сильно запутался, да?

– Настолько, что сам не пойму. Да что там я... Весь мир запутывается больше и больше. Расщепление ядра, раскол в соцлагере, компьютерный прогресс, эмбрионы в пробирке, спутники‑шпионы, искусственные органы, лоботомия и так далее. Люди садятся в машину, даже не зная, как ею управлять. Меня же, если говорить очень просто, засосало в информационную войну. Иными словами, все это замыкается на проблему одушевления искусственного интеллекта.

– Стало быть, у компьютера когда‑нибудь появится душа?

– Скорее всего, – кивнул я. – Придет день, когда машина будет сама выбирать, какую информацию в себя закладывать и обрабатывать. И никто не сможет эту информацию украсть.

Официант выставил перед нами тарелки с судаками и rizotto.

– Не понимаю я всего этого, – сказала девушка, вонзая рыбный нож в судака. – Моя библиотека – такое спокойное место. Много книг, все приходят читать, и только. Информация доступна, никто за нее не воюет.

– Жаль, что я не работаю в библиотеке, – вздохнул я. И действительно об этом пожалел.

Мы съели судаков и вычистили тарелки с rizotto до последнего зернышка. Дно моего желудка постепенно приближалось.

– Вкусный был судак, – удовлетворенно промурлыкала она.

– Тут все дело в сливочном соусе, – объяснил я. – Лук‑шалот шинкуем мелкими кольцами, перемешиваем с чистейшим сливочным маслом – и прожариваем на медленном огне. Постоянно переворачивая, чтобы не потерял вкус.

– Любишь ты еду готовить...

– С девятнадцатого века кухня почти не изменилась. По крайней мере, в отношении вкусной еды. Свежесть продуктов, усердие повара, вкус, красота всегда одинаковы.

– Лимонное суфле у них тоже класс, – сказала она. – В тебя еще влезет?

– Конечно, – сказал я. Что‑что, а суфле я могу уписывать по пять порций в один присест.

Я проглотил виноградный шербет, прикончил суфле и выпил эспрессо. Суфле и правда оказалось отменным. Настоящий десерт в моем понимании. У кофе выдержали ту бархатистую крепость, от которой приятно покалывает ладони.

Как только мы забросили всю провизию в свои гигантские ямы, нас вышел поприветствовать шеф‑повар. Изумительно, сказали мы ему.

– Для того, кто может столько съесть, хочется готовить и готовить! – согнулся в поклоне шеф. – Даже в Италии найдется мало клиентов с таким исключительным аппетитом.

– Большое спасибо, – поклонились мы в ответ. Когда шеф‑повар вернулся на кухню, мы заказали еще по кофе.

– Первый раз встречаю человека, который съедает столько же, сколько я, а потом хорошо себя чувствует, – призналась она.

– Я могу и продолжить, – не сдавался я.

– У меня дома – мороженая пицца и бутылка «Шивас Ригал».

– Отлично!

Ее дом действительно оказался в двух шагах от библиотеки. Стандартный коттедж, какие строят на продажу, хоть и совсем маленький – лишь на одну семью. С аккуратным вестибюлем и крошечным садиком, где мог бы вытянуться и хорошенько поспать один человек. Хотя солнечного света садику явно не хватало, в уголке цвели кустики какой‑то азалии. У домика даже имелся второй этаж.

– Этот дом я купила, когда замуж вышла, – сообщила она. – Ссуду в банке погасила из мужниной страховки. Покупала – думала, детей заведу. А для одной здесь слишком много места...

– Пожалуй, – согласился я, присев на диван в просторной гостиной.

Она достала из холодильника пиццу, сунула в микроволновку и выставила на стол в гостиной бутылку «Шивас Ригал», какое‑то вино, пару стаканов и ведерко со льдом. Пока она наливала себе вино, я включил магнитофон и, порыскав на полочке, подобрал несколько кассет на свой вкус. Джеки Маклин, Майлз Дэвис, Уинтон Келли[106]и прочие в том же духе. Пока разогревалась пицца, мы прослушали «Грув Багза», а за ней и «Экипаж с бахромой на верхушке» – я под виски, она под вино.

– Любишь старый джаз? – спросила она.

– Еще школьником бегал в джаз‑кафе и все это слушал...

– А новой музыки совсем не слушаешь?

– Ну почему же? «Полис». «Дюран Дюран»... То и дело кто‑нибудь ставит.

– А сам для себя?

– А мне не нужно, – ответил я.

– Вот и он – мой муж, то есть – всегда старый джаз слушал...

– Как и я?

– Да, совсем как ты. Его убили железной вазой для цветов.

– То есть как?

– В автобусе какой‑то панк разбрызгивал краску из баллончика. Муж пытался его урезонить, а тот ударил его вазой по голове.

– Но зачем панку цветочная ваза?

– Не знаю, – пожала она плечами. – Понятия не имею. Я тоже не знал.

– Так нелепо, да? Умереть в городском автобусе от цветочной вазы...

– И не говори. Мне очень жаль.

Когда пицца разогрелась, я съел свою половину и растянулся на диване со стаканом виски в руке.

– Хочешь увидеть череп единорога? – спросил я.

– Еще бы! – оживилась она. – А что, у тебя есть?

– Не настоящий, конечно. Копия.

– Все равно хочу...

Я вышел на улицу, достал из машины сумку. Стоял тихий октябрьский вечер. Из‑за рваных облаков выглядывала почти круглая луна: похоже, завтра будет прекрасная погода. Я вернулся в дом, сел на диван, расстегнул молнию на сумке, вытащил завернутый в банное полотенце череп, развернул и передал ей. Она поставила стакан с вином, взяла череп и осмотрела со всех сторон.

– Здорово сделано!

– Еще бы. Черепных дел мастер изготовил, – сказал я и отхлебнул еще виски.

– Прямо как настоящий...

Я выключил музыку, достал из сумки каминные щипцы и легонько ударил череп по темени. «Кон‑н‑н», – прозвучало в ответ.

– Что это?

– Каждый череп издает свой неповторимый звук, – объяснил я. – А тот, кто в этом разбирается, может считывать хранящиеся внутри воспоминания.

– Какая чудесная история, – опять восхитилась она. И, взяв щипчики, постучала по черепу сама. – Никогда бы не сказала, что это копия.

– Неудивительно. Человек, который его делал, просто сдвинулся на черепах.

– А мужу череп проломили. Значит, правильный звук уже бы не получился?

– Даже не знаю...

Она поставила череп на стол и снова взяла стакан. Мы с нею сидели бок о бок на диване, каждый со своим стаканом, и смотрели на череп. Голая кость таращилась пустыми глазницами – то ли беззвучно хохотала, то ли хотела втянуть в себя весь окружающий воздух.

– Поставь музыку, – попросила она.

Я выбрал кассету, зарядил в магнитофон, нажал на «воспр.» и снова сел на диван.

– Тебе здесь уютно? Или, может, пойдем наверх?

– Здесь хорошо, – ответил я.

Пэт Бун[107]бархатным голосом запел «Буду дома». Время словно потекло вспять, но мне было уже все равно. Пускай себе течет куда хочет. Она задернула кружевную штору на окне, погасила в комнате свет. И начала раздеваться в лунном сиянии. Сняла с шеи цепочки, расстегнула браслет часов, стянула через голову бархатное платье. Я тоже снял часы, машинально опустил их куда‑то за спинку дивана. Стащил пиджак, ослабил галстук и допил виски.

Под «Все мысли о Джорджии» Рэя Чарльза[108]она стянула чулки. Облокотившись о стол, я закрыл глаза и почувствовал, как время перекатывается в моей голове, точно лед на донышке пустого стакана. Мне чудилось, будто однажды – когда‑то очень давно – все это уже случалось со мной. Женщина раздевается, мягкая музыка, слова, которые мы говорим друг другу – все словно скопировано откуда‑то. Копия картинки немного изменена. Но в самой перемене особого смысла нет. Как бы ни закрутилось теперь – результат будет тот же. Нельзя обскакать кого‑то на карусели. Здесь никто не обгоняет, никто не отстает. И все прибывают туда же, откуда уехали.

– Странное чувство, – сказал я, не открывая глаз. – Словно все это уже однажды со мной случалось...

– Конечно, случалось. – Она забрала у меня стакан и начала расстегивать мне рубашку – медленно и аккуратно, словно очищала фасолины от кожуры.

– А ты откуда знаешь?

– Просто знаю – и все, – ответила она. Склонилась и повела губами по моей груди. Голой кожей я чувствовал ее мягкие волосы. – Все, что с нами происходит, уже когда‑то случалось. Мы просто возвращаемся по кругу туда, откуда пришли. Тебе не кажется?

И я отдал свое тело ее поцелуям и касаниям. В голове проносились карпы, кусачки для ногтей, химчистка, улитка на цветочном листе. Сколько на свете подсказок, думал я.

Полузабытых и почти незаметных ориентиров, которые мы оставляем на пути.

Я открыл глаза, бережно обнял ее и попробовал нащупать застежку лифчика у нее на спине. Но никакой застежки не нашел.

– Спереди, – шепчет она.

Эволюция мира и впрямь не стоит на месте.

После третьего раза мы приняли душ и, завернувшись вдвоем в одеяло, стали слушать пластинку Бинга Кросби[109]. В сердце у меня пели птицы. Мой пенис был совершенен, как пирамида Хеопса, волосы библиотекарши восхитительно пахли шампунем, и даже диван по упругости оказался вовсе не далек от идеала. Отличный диван с подушками, собранный и обтянутый вручную. Из тех добрых старых времен, когда люди еще умели делать диваны.

– Отличный диван, – сказал я.

– Совсем убогий. Никак не соберусь выкинуть да новый купить.

– Оставь себе этот, не пожалеешь.

– Ладно, оставлю...

Бинг Кросби запел «Дэнни‑Бой» – и я, не удержавшись, запел вместе с ним.

О, Дэнни‑бой, зовет труба в дорогу В леса и долы, где ручьи журчат Пожухли розы, осень у порога – Пора тебе идти, а мне скучать

Так возвращайся – летом ли, зимою, Когда устанет мир под снегом спать,

В густой тени или в палящем зное – О, как тебя мне будет не хватать...

– Твоя любимая песня? – спросила она.

– Она, – кивнул я. – В третьем классе я играл ее на губной гармошке. Занял на школьном конкурсе первое место и получил в награду целую коробку карандашей. Представляешь – в детстве я здорово играл на гармошке...

Она рассмеялась.

– Все‑таки, жизнь – удивительная штука...

– О да, – согласился я.

Она снова поставила «Дэнни‑Бой», и мы с Бингом спели еще раз.

А если вдруг увянут все левкои И я пойму, что ты уснул навек Я отыщу тот луг, где ты покоен, Приду и передам тебе привет.

Так возвращайся – летом ли, зимою...

Я спел второй раз, и мне вдруг стало очень грустно.

– Ты будешь мне писать? – спросила она.

– Буду, – ответил я. – Хоть и не знаю, доходит ли оттуда корреспонденция...

Она разлила по стаканам остатки вина и отпила глоток.

– Сколько времени? – вдруг вспомнил я.

– Полночь, – сказала она.

Дата добавления: 2015-08-03