Слова в масках

Среди слов, ежегодно, ежечасно создаваемых народами, особое место занимает одна их любопытная и даже курьезная группа. Я говорю о словах как бы переодетых, по разным причинам замаскированных.

С первым таким словом мы встретились в самом начале этой книги. Речь шла о выражении «рынду бей», этой своеобразной команде русского флота. Но замаскированных слов много, и происхождение их совершенно различно.

Вы, полагаю я, еще помните: в языкознании установление происхождения слов называется «этимологизацией». Когда такую же работу проделывают не осведомленные ученые, а сам народ, руководствуясь смутным ощущением сходства между словами, он обычно впадает в удивительные ошибки. Приравнивая чужое слово к своему схожему, стараясь дать ему объяснение на основании этого сходства, люди как бы вскрывают его этимологию. Но такие доморощенные этимологии недаром ученые именуют народными или «ложными». Надо сказать, что иной раз они приводят к самым неожиданным результатам.

В свое время католический монах Доминик основал в Тулузе, во Франции, новый монашеский орден. Его последователей стали звать по имени их духовного вождя – доминиканцами, по‑латыни – «dominicani» от слова «dominicanus»; точно так же последователей Ария звали арианами, а Нестора – несторианами.

Но слово «доминус» по‑латыни значит «господин», «господь», а окончание слова «домини‑кани» созвучно со словом «канис» – «собака». Этого оказалось достаточно: народная этимология сделала из имени ордена, словосочетание «до´мини ка´нэс», то есть «божьи псы». Создалась легенда: мать святого Доминика перед его рождением видела будто бы во сне собаку, бежавшую с факелом в зубах. Конечно, это было сочтено предзнаменованием, что ее сын станет «божьим псом», повсюду несущим светоч истинной веры. Кончилось тем, что изображение собаки с факелом сделалось гербом доминиканского ордена.

В любом языке мира есть немало слов, возникших именно благодаря таким ложным «этимологизациям». Французы из перешедших к ним латинских непонятных выражений «бо´нум и ма´лум аугу´риум», означавших «доброе и плохое предсказание», сделали свои «bonheur» и «malheur» – «счастье» и «несчастье». Но слова эти пишутся и произносятся так, что место непонятного слова «аугу´риум» в них как бы заняло понятное французское слово «heure» – «час»: «счастье» – «добрый час», «несчастье» – «дурной час».

Всем нам известно полушутливое выражение: «быть не в своей тарелке». Фамусов говорит Чацкому в «Горе от ума»: «Любезнейший! Ты не в своей тарелке. С дороги нужен сон!» Уже Пушкин заметил, что это русское выражение является переводом с французского, скорее точным, чем правильным. Во Франции одно и то же слово «ассьетт» означает и «тарелку» и «положение, расположение духа». Французы говорят «не в своем обычном расположении духа», «не в настроении», а мы перевели это каламбуром «не в своей тарелке». Это несомненная ошибка, но надо признать, что она никому не принесла ни малейшего вреда, а язык русский обогатила удобным и небесполезным, хотя и совершенно бессмысленным, если не знать его истории, постоянным словосочетанием. Оно прочно вошло и в нашу литературу и в разговорную речь.

Однако, разумеется, литературный язык гораздо реже принимает, а тем более сохраняет, подобного рода «слова‑ошибки», чем народная речь.

В наших говорах и вообще в просторечье надолго прижились такие слова, как «полусадник» (от французского «palissade» – ряд растений, подвязанных к колышкам или к изгороди) или «полуклиника» (вместо греческого «poly» (много) «klynike» (врачевание).

В народе упорно держалось смешное слово «спинжак» (то, что носят на спине), из английского «пиджак». Каждый, кто читал рассказы Н. А. Лескова, знает, каким великим мастером на отыскивание и комическое использование таких «маскированных слов» был этот писатель: «клеветон» (фельетон), «публицейские (полицейские) ведомости», «потная спираль» (спертый воздух), даже «гимназист Пропилей» (помесь слов «пропиливать» и «пропиле´и» – колоннада по‑древнегречески) не составят и одной сотой его удивительной коллекции. Множество таких же народных этимологий встречается и в пьесах А. Н. Островского: достаточно вспомнить знаменитое «мараль пущать», вместо «морально чернить человека»,

Особенно распространены народные этимологии разных чужестранных имен, фамилий, географических названий, Это и естественно: имя не имеет ясного значения; его легче связать с любым желательным смыслом, нежели значимое слово. Поэтому, как только народ замечает хотя бы отдаленное сходство чуждой ему иноплеменной фамилии с тем или иным русским словом, переосмысление ее происходит легко и просто.

Известно, что фамилию любимого солдатами полководца Багратиона, которая по‑грузински значит просто «Багратов», «сын Баграта», воины 1812 года произносили и толковали, как «Бог+рати+он», видя в ней своего рода благоприятное пророчество. Напротив того, талантливый и дальновидный, но непонятный солдатской массе медлитель Барклай де Толли превратился в устах рядовых в «Болтай, да и только»[[88]].

Старые имена географические, которые в значительной своей части достаются народам от их древних предшественников по жизни в той или другой местности, обычно бывают совершенно непонятны им по своему происхождению и составу. Их невозможно раскрыть обычными путями так, как раскрываются имена нового происхождения. Очень понятно, что значит слово «Владикавказ» или «Днепропетровск». А вот каково значение самих слов «Кавказ» и «Днепр», остается для неязыковеда довольно загадочным. Поэтому народная этимологизация таких старинных таинственных имен – явление в высшей степени частое. Она сплошь и рядом приводит к созданию сложных легенд, относящихся к происхождению имени, а нередко и самого населенного пункта или урочища, им названного.

Есть в Саксонии городок Бауцен. Это название – переделанное славянское «Будышын». Слово же «будышын», состав которого довольно темен, местные жители, лужичане (западные славяне), в свое время объясняли при помощи наивной легенды. Один из их древних князей, будучи на охоте в этих местах, получил‑де из дому известие: у княгини родился ребенок. «Буди сын!» (то есть «Пусть это будет сын, а не дочь!») – воскликнул обрадованный князь, и город, который был основан на том месте, получил такое имя: «Будисын».

Топонимика (географические имена) любой страны дает сотни точно таких же, до странности похожих друг на друга «этимологий».

Жители Архангельска доныне охотно рассказывают, будто предместье города Соломбала названо так в память первого бала, данного на этом месте Петром Великим. Было начало XVIII века, в Архангельске не существовало еще никаких подходящих помещений, и молодому царю пришлось устроить этот «бал» просто на лугу, устланном соломой. Отсюда и название: «Соло´ма‑бал». Не говоря уже о том, что танцевать на соломе довольно неудобно, хорошо известно, что само слово «бал» было редким во дни Петра; вместо него говорили «ассамблея», «куртаг» и пр. Название же «Соломбала», безусловно, финского происхождения и, пожалуй, связано с финскими словами «suo» – «болото» и «lemboj» – «черт» плюс характерный (РайвоЛА, МууриЛА) финский суффикс названий местностей: «суолембо‑ла» – «черто‑болот‑ское».

О возникновении имени города Калач Волгоградской области рассказывают, будто оно связано с никому не известной девушкой, якобы угощавшей некогда калачами своего изготовления проходивших мимо воинов. На деле же оно, всего верней, возникло из тюркского слова «кала», означавшего крепость, огражденное поселение.

Географических имен, включающих в себя это слово, множество на нашем юго‑востоке; да и в соседней Воронежской области имеется еще один населенный пункт «Калач». Неужто и там сердобольная девушка тоже занималась пекарным делом?

Число таких примеров можно было бы легко удесятерить. Стремление языка искусственно придавать заимствованным словам звучание и значение по образу и подобию слов собственных, по‑моему, в лучших доказательствах и не нуждается. Может быть, впрочем, вам показалось, что это любопытное явление не столь уж важно, что ряженые, замаскированные чужестранцы не играют в языке большой роли?

Это не совсем верно. Во‑первых, мы столкнулись и с примерами обратного положения вещей, когда говорили о словах с народной этимологией, получивших благодаря ей свою форму и вошедших даже в общерусский, даже в литературный язык («рынду бей» и т. п.). Во‑вторых, мы, вполне возможно, далеко не со всех переодетых снимаем маски.

Спросите у десяти ваших друзей, от какого слова происходит название болезненного явления «ко´лики». Девять из них ответят вам: от того же, что и «ко´лотье», «коло´ть». Так называется «колющая» резкая боль в кишечнике и желудке. На деле же слово это французское, точнее – греческое, пришедшее в наш язык через французский. «Ко´лон» – по‑гречески «толстая кишка»; «коликэ носос» – ее заболевание. Отсюда произошли и французское слово «colique» (ко´лики) и медицинский современный термин «коли´т». А к русскому глаголу «коло´ть» наши «ко´лики» не имеют никакого отношения.

Таких неразоблаченных пришельцев в нашем языке, если поискать, найдется не так уж мало, да и в языках других народов тоже. Надо сказать, что порою далеко не столь уж просто заставить их скинуть с себя маску утвердившейся народной этимологии.

Возьмите для примера название древнего нашего города Холм, стоящего на реке Ловати, на старом водном пути «из варяг в греки», – от чего оно происходит? От русского слова «холм» – пригорок, или же от скандинавского «хольм» – остров. Ведь у шведов много названий, в состав которых этот «хольм» входит: «Кексхольм», «Борнхольм», «Стокхольм». «Стокхольм» по‑шведски значит «Палочный остров», а наши предки новгородцы в свое время тоже этимологизировали это слово по‑своему: у них столица Швеции именовалась «Стеко´льна».

Словом, ясно: вопрос о словах, созданных при помощи народной этимологии из ввозного чуждого словесного материала, а затем вошедших так или иначе в общенародный (а порой и в литературный) язык и упорно скрывающих до сих пор свое происхождение, и не так уж прост, как может показаться, и гораздо интересней, чем представляется с первого взгляда. Им занимались пока еще далеко не достаточно.

Дата добавления: 2015-08-03