Из посланий Ивана Грозного Курбскому

ПЕРВОЕ ПОСЛАНИЕ (1564 г.)

<...> Мы же хвалим бога за премногую его милость, произшедшую на нас, еже не попусти доселе десницы нашей единоплеменною кровию обагритися, понеже не восхотехом ни под ким же царства, но божиим изволением и прародителей своих и родителей благословением, яко же родихомся в царствии, тако и воспитахомся и возрастохом и воцарихомся божиим велением, и прародителей своих и родителей благословением свое взяхом, а чюжаго не восхотехом. Сего православного истиннаго християнского самодержавства, многими владычествы владеющего, повеления, наш же христианский смиренный ответ бывшему прежде православнаго истиннаго християнства и на­шего самодержания боярину и советнику и воеводе, ныне же крестопреступнику честнаго и животворящего креста господня, и губителю хрестиянскому, и ко врагом християнским слагателю, отступшему божественнаго иконнаго поклонения и поправшему вся священная повеления, и святыя храмы разорившему, осквернившему и поправшему священныя сосуды и образы, яко же Исавр, Гноетезный, Арменин, и сим всим сое­динителю, — князю Андрею Михайловичю Курбскому, восхотевшему своим изменным обычаем быти Ярославскому владыце, ведомо да есть.

Почто, о княже, аще мнишися благочестие имети, единородную свою душу отвергл еси? Что же даси на ней измену в день Страшнаго суда? Аще и весь мир приобрящеши, последи смерть всяко восхитит тя: чесо ради на теле душу предал еси, аще убоялся еси смерти, по своих бесоизвыкших друзей и назирателей ложному слову? И всюду, яко же беси на весь мир, тако же и ваши изволившия быти друзи и служебники, нас же отвергшеся, преступивше крестное целование, бесов подражающе, на нас многоразличными виды сети поляцающе, и бесовским обычаем нас всячески назирающе, блюдуще глаголания и хождения, мняще нас аки безплотных быти, и от сего многая сшивающе на нас поношения и укоризны, и во весь мир позорующих и к вам приносяще. Вы же им воздарие многое за сие злодейство даровали есте нашею же землею и каз­ною, называючи их ложно слугами; и ото сих бесовских слухов наполнилися есте на мя ярости, яко же ехидна смертоносна, возъярився на мя и душу свою погубив, и на церковное разорение стали есте. Не мни праведно быти; возъярився на человека и богу приразитися; ино бо человеческо есть, аще перфиру носит, ино же божествено есть. Или мниши, окаянне, яко убречися того? Никако же. Аще ти с ними воеватися, тогда ти и церкви разоряти, и иконы попирати и крестиян погубляти; аще и ру­ками где не дерзнеши, но мыслию яда своего смертоноснаго много сия злобы сотвориши. <...>

Аще пра­веден и благочестив еси, по твоему глаголу, почто убоялся еси неповинныя смерти, еже несть смерть, но приобретение? Последи же всяко умрети же. Аще ли же убоялся еси ложнаго на тя отречения смертнаго, по твоих друзей, сотонинских слуг, злодейственному солганию, се убо[125] явно есть ваше изменное умышление от начала и доныне. Почто же апостола Павла презрел еси, яко же рече: «Всяка душа владыкам превладеющим да повинуется: никоя же бо владычества, яже не от бога, учиненна суть: тем же противляяйся власти, божию повелению противится». Смотри же сего и разумей, яко противляяйся власти богу противится; аще убо кто богу противится, — сей отступник именуется, еже убо горчайшее согрешение. Сие же убо реченно бысть о всякой власти, еже убо кровми и браньми приемлюще власти. Разумей же реченное, яко не восхищением прияхом царство; тем же наипаче, противляяйся власти, богу противится. Тако же и апостол Павел рече, ты же и сия словеса презрел еси: «Раби, послушайте господий своих, не пред очима точию работающе, яко чело­веком угодницы, но яко богу, и не токмо благим, но и строптивым, не токмо за гнев, но и за совесть». Се бо есть воля господня — еже, благое творяще, пострадати. А аще праведен еси и благочестив, про что не изволил еси от мене, строптиваго владыки, страдати и венец жизни наследити? <...>

А о безбожных язы­цех что и глаголати! Понеже те все царствии своими не владеют: как им повелят работные их, так и владеют. А Российское самодержавство изначала сами владеют своими государствы, а не боляре и вельможи. И того в своей злобе не могл еси разсудити, нарицая благочестие, еже подо властию нарицаемаго попа и вашего злочестия повеления самодержавству быти! А се по твоему разуму нечестие, еже от бога данные нам власти самем владети и не восхотехом подо властию быти попа и вашего злодеяния! Се ли разумевая «супротив», яко вашему злобесному умышлению тогда, божиею милостию и пречистые богородицы заступлением, и всех святых молитвами, и родителей своих благословением погубити себя не дал есми? А какова злая от вас тогда пострадах! Сие убо пространнейши напреди словом известит. <...>

Се убо разумей разньство постничеству, и общежительству и святительству, и царству. И аще убо царю се прилично: иже биющему в ланиту обратити другую? Се убо совершеннейшая заповедь. Како же царство управити, аще сам без чести будет? Святителем же сие прилично. По сему разумей разньства святительству с царством. Обрящеши же много и во отрекшихся мира наказания, аще и не смертию, но зело тяжкая наказания. Колми же паче во царствие подобает наказанию злодейственным человеком быти.

Тако же убо и ваше хотение, еже вам на градех и на властех совладети, идеже быти, не подобает. И что от сего случишася в Руси, егда быша в коемждо граде градоначальницы и местоблюстители, и какова разо­рения быша от сего, сам своима беззаконныма очима видал еси. От сего можеши разумети, что сие есть. К сему пророк рече: «Горе мужу, им же жена обладает, горе граду, им же мнози обладают». Видиши ли, яко подобно женскому безумию владения многих? Аще не под единою властию будут, аще крепки, аще и храбри, аще и разумни, но обаче[126] женскому безумию подобни будут, аще не под единою властию будут. Понеже яко жена не может своего хотения уставити — овогда тако, иногда же инако, тако же убо и многих — ового же тако хотение, инаго же инако. И сего ради разная хотения и разумы женскому безумию подобно есть. Се убо указах ти, како благо есть вам на градех седети и мимо царей царствии владети. От сего убо мнози могут разумети, имущий разум. <...>

А сильных есми во Израили не побили, и не вем, кто есть сильнейший во Израили, понеже бо Руская земля правится божиим милосердием, и пречистые богородицы милостию, и всех святых молитвами, и родителей наших благословением, и последи нами, своими государи, а не судьями и воеводы, ниже ипаты и стратиги. Ниже воевод своих различными смертьми разторгли есмя, — аз божиею помощию имеем у себе воевод множество и опричь вас, изменников. А жаловати есмя своих холопей вольны, а и казнити вольны же есми были.<...>

Тако же изволися судбами божиими быти, родительнице нашей благочестивой царице Елене преити от земнаго царствия на небесное; нам же со святопочившим братом Георгием сиротствующим родителей своих и ни откуду же промышления человеческаго не приемлюще, токмо на божие милосердие уповающе и пречистые богородицы милость, и на всех святых молитвы и на родителей своих благословение и упование положихом. Мне же осмому лету от рождения тогда преходяще и тако подовластным нашим аки хотение свое улучившим, еже царство без владателя обретоша, нас убо государей своих никоего промышления доброхотнаго не сподобиша, сами же ринушеся богатству и славе, и тако наскочиша друг на друга. И елико тогда сотвориша! Колико бояр наших, и доброхотных отца нашего и воевод избиша! Дворы, и села, и имение дядь наших себе восхитиша и водворишася в них! И казну матери нашей перенесли в Большую казну, неистово ногами пхающе и осны колюще, а иное же разъяша. А дед твой Михайло Тучков то и творил. И тако князь Василей и князь Иван Шуйские самовольством у меня в бережении учинилися, и тако воцаришася; а тех всех, которые отцу нашему и матери нашей были главные изменники, ис поимания их выпускали и к себе их примирили. А князь Василей Шуйской на дяди нашего княж Андрееве дворе учал жити, и на том дворе, сонмищем июдейским, отца нашего и нашего дьяка ближнего Федора Мишурина изымав и, позоровавши, убили; и князя Ивана Федоровича Бельского и иных многих в разные места заточиша, и на церковь вооружишася, и Данила митрополита, сведше с митрополии, и в заточение послаша; и тако свое хотение во всем учиниша, и сами убо царствовати начаша. Нас же, со единородным братом моим, святопочившим Георгием, питати начаша яко иностранных или яко убожейшую чадь. Мы же пострадали во одеянии и в алчбе! Во всем бо сем воли несть; но вся не по своей воли и не по времени юности. Едино воспомянути: нам бо в юности детская играюще, а князь Иван Васильевич Шуйской седя на лавке, лохтем опершися о отца нашего постелю, ногу положа на стул, к нам же не прикланяяся не токмо яко родительски, но ниже властельски, рабское ничто же обретеся. И такова гордения кто может понести? Како же исчести таковая бедне страдания многа, еже от юности пострадах? Многажды же поздо ядох не по своей воле! Что же убо о казнах родительского ми достояния? Вся восхитиша лукавым умышлением, бутто детем боярским жалование, а все себе у них поимаша во мздоимание, а их не по делу жалуючи, верстая не по достоинству; а казну деда нашего и отца нашего себе поимаша, и тако в той нашей казне исковаша себе сосуды златыя и сребреныя и имена на них родителей своих возложиша, бутто их родительское стя­жание; а всем людем ведомо: при матери нашей у князя Ивана Шуйсково была шуба мухояр зелен на куницах, да и те ветхи; и коли б то было их старина, и чем было сосуды ковати, ино лутчи шуба переменити, а в ысходке сосуды ковати. Что же о казнах дядь наших глаголати? Но все себе восхитиша. По сем же на грады и села возскочиша, и тако горчайшим мучением многообразными виды имения ту живущих без милости пограбиша. Суседствующих же от них пакости и напасти кто может исчести? Подовластных же всех аки рабы себе сотвориша, рабы же своя аки вель­можи сотвориша; правити же мнящеся и строити, и, вместо сего, неправды и нестроения многая устроиша, мзду же безмерну ото всех збирающе, и вся по мзде творяще и глаголюще.

И тако им многа лета жившим, мне же возрастом тела преспевающе, и не восхотех под властию рабскою быти, и того для князя Ивана Василевича Шуйского от себя отослал, а у себя есми велел быти боярину своему князю Ивану Федоровичю Бельскому. И князь Иван Шуйской, приворотя к себе всех людей и к целованию приведе, пришел ратию к Москве, и боярина нашего князя Ивана Федоровича Бельского и иных бояр и дворян переимали советники его Кубенские и иные, до его приезду, и сослали на Белоозеро и убили, да и митрополита Иоасафа с великим безчестием с митрополии согнаша. Тако же и князь Андрей Шуйской с своими единомысленники пришед к нам в ызбу в столовую, неистовым обычаем перед нами изымали боярина нашего Федора Семеновича Воронцова, ободрав его и позоровав, вынесли из ызбы да убити хотели. И мы посылали к ним митрополита Макария, да бояр своих Ивана, да Василья Григорьевичев Морозовых своим словом, чтоб его не убили, и оне едва по нашему слову послали его на Кострому а митрополита затеснили и манатью на нем с ысточники изодрали, а бояр в хребет толкали. Ино то ли доброхотны, что бояр наших и угодных, сопротивно нашему повелению переимали и побили и разными муками и гонении мучили? И тако ли годно за нас, государей своих, души полагати, еже к нашему государьству ратию приходити и перед нами сонмищем июдейским имати, и с нами холопу з государем ссылатися, и государю у холопа выпрашивати? Тако ли пригоже прямая служба воинству? Вся вселенная подсмеет такою правду. О гонении же что изглаголати, каковы тогда случишася? От преставления матери нашия и до того времяни шесть лет и пол не престаша сия злая!

Нам же пятагонадесят[127] лета возраста преходяще, и тако сами яхомся строити свое царство, и по божие милости и благо было началося строити. И понеже грехом человеческим повсегда божию благодать раздражающим, и тако случися грех ради наших, божию гневу распростершуся, пламени огненному царствующий град Москву попалившу, наши же изменные бояре, от тебе же нарицаемыя мученики (их же имена волею премину), аки время благополучно своей изменной злобе улучиша, научиша народ скудожайших умом, бутто матери нашей мать, княгини Анна Глинская, с своими детьми и людьми сердца человеческия выимали и таким чародейством Москву попалили; да бутто и мы тот их совет ведали. И тако тех изменников научением боярина нашего, князя Юрья Василь­евича Глинсково, воскричав, народ июдейским обычаем, изымали его в пре­деле великомученика Христова Димитрия Селунского, выволокли его в соборную и апостольскую церковь Пречистыя богородицы против митрополича места, без милости его убиша и кровию церковь наполниша и выволокли его мертва в передние двери церковныя и положиша его на торжищи яко осужденника. И сие в церкви убийство всем ведомо, а не яко же ты, собака, лжеши! Нам же тогда живущим в своем селе Воробьеве, и те изменники научили были народ и нас убити за то, что бутто мы княж Юрьеву мать, княгиню Анну, и брата его князя Михаила у себя хороним от них. Како убо смеху не подлежит мудрость сия! Почто убо нам самим царству своему запалителем быти? Толика убо стяжания, прародителей наших благословение, у нас погибоша, еже ни во вселенней обрястися может. Кто же безумен или яр таков обрящется, разгневався на рабы, да свое стяжание погубити? И он бы их попа­лил, а себя бы уберег. Во всем ваша собачья измена обличается! Яко же сему подобно, еже Иван Святый водою кропити, толику безмерну вы­соту имущу? И сие убо безумие ваше явственно! И тако ли доброхотно подобает нашим бояром и воеводам нам служити, еже такими собрании собатцкими, без нашего ведома, бояр наших убивати, да еще и в черте кровной нам? И тако ли душу свою за нас полагают, еже убо душу нашу желают от мира сего на всяк час во он век препустити? Нам убо закон полагающе во святыню, сами же с нами же путишествовати не хотяще! Что же, собака, и хвалишися в гордости и иных собак измен­ников похваляешь бранною храбростию? Господу нашему Исусу Христу глаголящу: «Аще царство само на ся разделится, то не может стояти царство то», како же может бранная люте понести противу врага, аще междоусобными браньми растлится царство? Како убо может древо цвести, аще корени суху сущу? Тако и сие: аще не прежде строения в царствии благо будет, како бранная храбре поставятся? Аще убо предво­дитель не множае полк утвержает, тогда множае побеждаем паче бывает, неже победит. Ты же, вся сия презрев, едину храбрость похваляешь, а о чесом же храбрости состоятися, сия ни во что же полагаеши, и являя ся не токмо утвержая храбрость, но паче разрушая. И являя ся яко ничто же еси; в дому изменник, в ратных же пребывании разсуждения не имея, понеже хощеши междоусобными браньми и самовольством храбрость утвердити, емуже быти не возможно.

До того же времени бывшу сему собаке Алексею Адашову, вашему начальнику, нашего царствия во дворе, и в юности нашей, не вем, каким обычаем из батожников водворившася, нам же такия измены от вельмож своих видевше, и тако взяв сего от гноища и учинив с вельможами, а чающе от него прямыя службы. Каких же честей и богатств не исподних его, и не токмо его, но и род его! Какова же служения праведна от него приях? Напреди возвестим. По сем же, совета ради духовнаго, и спасения ради души своея, приях попа Селивестра, а чающе того, что он, предстояния ради у престола владычня, побережет своея души, а он, поправ священныя обеты и херотонию, иже со аггелы у пре­стола владычня предстояния, иде же желают аггели приникнути, иде же повсегда агнец божий жремый за мирское спасение, и никогда же пожренный, — еже он во плоти сый, серафимския службы своими руками сподобися, и сия убо вся поправ, лукавым обычаем, и сперва убо яко благо нача, последуя божественному писанию. Мне же ведевшу в божественном писании, како подобает наставником благим покорятися без всякого разсуждения, и сему, совета ради духовнаго, повинухся волею, а не в неведение; он же восхитився властию, яко же Илия жрец, нача совокуплятися в дружбу подобно мирским. Потом же собрахом вся архиепи­скопы, и епископы, и весь освященный собор русския митрополии, и еже убо в юности нашей содеянная, на вас, бояр наших, наши опалы, та же и от вас, бояр наших еже нам сопротивное и проступки, сами убо пред отцем своим и богомольцем, перед Макарием, митрополитом всеа Русии, во всем в том соборне простихомся; вас же, бояр своих, и всех людей своих в проступках пожаловали и вперед того не воспоминати; и тако убо мы всех вас яко благи начахом держати.

Вы же перваго своего лукаваго обычая не остависте, но паки на первая возвратистеся, и паки начасте лукавым советом служити нам, а не истинною, и вся со умышлением, а не простотою творити. Тако же поп Селивестр со Алексеем здружились и начаша советовати отаи нас, мневше нас неразсудных суще; и тако, вместо духовных, мирская нача советовати, и тако помалу всех вас бояр в самовольство нача приводити, нашу же власть с вас снимающе, и в супротивословие вас приводяще, и честию вас мало не с нами равняюще, молотчих же детей боярских с вами честию уподобляюще. И тако помалу утвердися злоба сия, и вас почали причитати к вотчинам и ко градом и к селом; еже деда на­шего великого государя уложение, которые вотчины у вас взимати и ко­торым вотчина еже несть потреба от нас даятися, и те вотчины ветру по­добно раздаяли неподобно, и то деда нашего уложение разрушили, и тем многих людей к себе примирили. И потом единомысленника своего, князя Дмитрия Курлятева, к нам в синклит припустили; нас же подходя лукавым обычаем, духовного ради совета, бутто души ради то творит, а не лукавством; и тако с тем своим единомысленником нача злый совет утвержати, и ни единыя власти оставиша, идеже своя угодники не поставиша, и тако во всем свое хотение улучиша. Посем же с тем своим единомысленником от прародителей наших данную нам власть от нас отъяша, еже вам бояром нашим по нашему жалованию честию и председанием почтенным быти; сия убо вся во своей власти, а не в нашей положиша, яко же вам годе, и яко же кто как восхощет; потом же утвердися друж­бами, и всю власть во своей воли имый, ничто же от нас пытая, аки несть нас, вся строения и утвержения по своей воле и своих советников хотения творяще. Нам же что аще и благо советующе, сия вся непотребна им учиняхуся, они же аще что непотребна учиняху, аще что строптиво и развращенно советоваху, но сия вся во благо творяху!

И тако убо ниже во внешних, ниже во внутренних, ниже в малейших и худейших, глаголю же до пища и до спания, вся не по своей воле бяху, но по их хотению творяхуся; нам же аки младенцем пребывающим. Ино се ли сопротивно разуму, еже не восхотехом в совершенем возрасте младенцем быти? Та же посем и сия утвердися; еже нам противословие ни единому еже от худейших советников его тогда потреба рещи, но сия вся аки злочестива творяхуся, яко же в твоей бесосоставной грамоте написано; от его же советников, аще кто и худейших нам не яко владыце или яко к брату, но аки к худейшему человеку надменная словеса неистове изношаху, и сия вся благочестиве вменяхуся им; кто убо мало послушание или покой нам сотворит, тому убо гонение и мучение велико; аще же кто раздражит нас чем или кое принесет нам утеснение, тому бо­гатство и слава и честь: аще ли не тако, то душе пагуба и царству разо­рение! И тако убо нам в сицевом[128] гонении и утеснении пребывающим, и таковая злая не токмо от дни и до дни, но от часу растяху; и еже убо нам сопротивно — сия умножахуся, а еже убо нам послушно и покойно, сия умаляхуся. Таково убо тогда православие сияше! Кто же убо может подробну изчести, еже в житейских пребывании, хожениих и в покое, та же и во церковном предстоянии и во всяком своем житие, гонение и утеснение? И тако убо сим бывающим: нам же сия бога ради вмещающим, мняще убо, яко душевныя ради пользы сицевая утеснения творит нам, а не лукавства ради.

Та же, по божию изволению со крестоносною хоругвию всего право­славного християнского воинства, православнаго ради християнства заступления, нам бо двигшимся на безбожный язык Казанский и тако неизреченным божиим милосердием, иже над тем безбожным языком победу показавше, со всем бо воинством православнаго християнства здравы возвратихомся восвояси. Что же убо изреку от тебе нарицаемых мучеников доброхотство к себе? Како убо: аки пленника всадив в судно, везяху зело с малейшими людьми сквозе безбожную и невервую землю! Аще не бы всемогущая десница вышняя защитила мое смирение, то всячески живота гонзнул бы. Таково тех доброхотство к нам, за кого ты глаголешь, и тако за нас душы полагают, еже нашу душу во иноплемен­ных руки тщатся предати!

Та же нам пришедшим в царствующий град Москву, богу же мило­сердие свое к нам множащу и наследника нам тогда давшу, сына Димит­рия. Мало же времени минувшу, еже убо в человеческом бытии случается нам же немощию одержимым бывшим и зельне изнемогшим, тогда убо еже от тебе нарицаемыя доброхотны возшаташася, яко пиянии, с попом Селивестром и с начальником вашим Алексеем Адашовым, мневше нас небытию быти, забывше благодеяний наших, ниже своих душ, еже отцу нашему целовали крест и нам, еже кроме наших детей иного государя себе не искати; они же хотеша воцарити, еже от нас разстоящася в коленех, князя Володимера; младенца же нашего, еже от бога даннаго нам, хотеша подобно Ироду погубити (и како бы им не погубити!), воцарив князя Володимера. Понеже бо и во внешних писаниих древних реченно есть, но обаче прилично: «Царь бо царю не кланяется; но единому умершу, другий обладает». Се убо нам живым сущим, такова от своих подовластных доброхотства насладихомся: что же убо по нас будет! Та же божиим милосердием, нам узнавшим и уразумевшим внятельно, и сий совет их разсыпася. Попу же Селивестру и Алексею Адашову оттоле не престающе злая советовати, и утеснение горчяйшее сотворяти, на доброхотных же нам гонение разными виды умышляюще, князю же Володимеру во всем его хотение утвержающе, та же и на нашу царицу Анаста­сию ненависть зельну воздвигше и уподобляюще ко всем нечестивым царицам; чад же наших ниже помянути могоша. <...>

Та же убо наченшесь войне, еже на германы, — о сем же убо напреди слово пространнейши ся явит, — попу же убо Селивестру и с вами своими советники о том на нас люте належаще, и еже убо, согрешений ради наших, приключающихся болезнех на нас и на царице нашей и на чадех наших, и сия убо вся вменяху аки их ради, нашего к ним непослушания сия бываху! <...>

И сице убо нам в таковых зелных[129] скорбех пребывающим, и понеже убо такова отягчения не могохом понести, еже нечеловечески сотвористе, и сего ради, сыскав измены собаки Алексея Адашова со всеми его со­ветники, милостивно ему свой гнев учинили: смертные казни не положили, но по розным местом розослали. Попу же Селивестру, видевше своих советников ни во что же бывше, и сего ради своею волею отоиде, нам же его благословне отпустившим, не яко устыдившеся, но яко не хотевшу ми судитися зде, но в будущем веце, пред агньцем божиим, еже он повсегда служа и презрев лукавым своим обычаем, злая сотвори ми; но в будущем веце хощу суд прияти, елико от него пострадах душевне и телесне. Того ради и чаду его сотворих и по се время во благоденстве пребывати, точию убо лица нашего не зря. <...> А еже убо мирским, яже подо властию нашею су­щим, сим убо по их измене, тако и сотворихом; исперва же убо казнию конечною ни единому коснухомся; всем же убо, иже к ним не приставше, повелехом от них отлучатися, и к ним не приставати, и сию убо заповедь положивше и крестным целованием утвердихом; и понеже убо от нарицаемых тобою мучеников и согласных им наша заповедь ни во что же бысть и крестное целование преступивше, не токмо отсташа от тех изменников, но и болми начата им помогати и всячески промышляти, дабы их на первый чин возвратити и на нас лютейшее составляти умышление; и понеже убо злоба неутолима явися и разум непреклонен обличися, — сего ради повинные по своей вине таков суд прияли. <...>

О германских же градех глаголеш, яко тщанием разума изменников наших от бога даны нам. Но, яко же научен еси от отца своего диявола лжею глаголати и писати! Како убо, егда начася брань, еже на германы, тогда посылали есмя слугу своего царя Шихалея и боярина своего и вое­воду князя Михаила Васильевича Глинсково с товарыщи германы воевати, и от того времени от попа Селивестра и от Алексея и от вас каковая отягчения словесная пострадах, ихже несть мощно подробну изглаголати. Еже какова скорбная ни сотворится нам, то вся сия герман ради случися! <...>

Мздовоздателя бога призываеш; воистинну то есть всем мздовоздатель всяким делом, благим же и злым; но токмо подобает человеку разсуждение имети, како и против каких дел своих кто мздовоздаяния приемлет? Лице же свое показуеши драго. Кто бо убо и желает таковаго ефиопскаго лица видети? Где же убо кто обрящет мужа правдива и зыкры[130] очи имуща? Понеже вид твой и злолукавый твой нрав испове­дует! <...>

Вы же владатели и учители повсегда хощете быти, аз же яко младенец. Мы же уповаем милостию божиею, понеже доидохом в меру возраста исполнения Христова и, кроме божия милости и пречистые богородицы и всех святых, от человек бо учения не требуем, ниже подобно есть владети множеством народа, и разума от них требовати. <...>

Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским.–М.:Наука,1993.–С.12-14,16,24,26-33, 38,43,46

4. Из «Сказания о князьях Владимирских»

<...>[131] В лето 5 (тысяч) четыреста 57-е Августу, кесарю римскому, грядушу во Египет с своими ипаты, иже бо власть египет­ская рода Птоломеева. И срете его Ирод Антипатров, творя ему велие послужение вои и пищею и дарми. Предаде же бог Египет и Клеопатру в руце Августу. Август же начат дань покладати на вселенней. И постави брата своего Патрикиа царя Египту; Августалиа, другаго брата своего, по­стави Александрии властодръжца; Ирода же Антипатрова Асколотянина за многиа ради его почести постави царя над Июдеею во Иерусалиме; Асию же поручи Евлагерду, сроднику своему; Алирика же, брата своего, постави в повершии Истран; Пиона постави во Отоцех Златых, иже ныне наричются Угрове; а Пруса, сродника своего, в брезе Вислы реце в граде Малъборек, и Турн, и Хвоини, и прословы Гданеск, иные многие горады по реку, глаголемую Немон, впадшую в море. И жит Прус многа времяна и до четвертаго роду; и оттоле и до сего времени зовется Прускаа земля.

И в то время некий воевода новгородцкий именем Гостомысл скончевает свое житие и созва вся владелца Новагорода и рече им: «О мужие новгородци, совет даю вам аз, яко да пошлете в Прускую землю мужа мудры, призовите от тамо сущих родов владелца себе». Они же шедше в Прускую землю и обретоша тамо некоего князя именем Рюрика, суща от рода римскаго Августа царя. И молиша князя Рюрика посланници от всех новгородцов, дабы шел к ним княжити. Князь же Рюрик прииде в Новгород, имеа с собою два брата; имя единому Трувор, а другому Сенеус, а третий племяник его с ним именем Олег. И от того времени и наречен бысть Великий Новъград; и нача князь великий Рюрик прьвый княжити в нем в лето 6375. От великаго князя Рю­рика князь велики Владимер 4-е колено, иже просвятил Рускую землю святым крещением в лето 6496-е.

Поставление великих князей руских, откуду бе и како начашася ставити на великое княжение святыми бармами и царевы венцем. В лето 6622 бысть сий князь великий Владимер Всеволодич Манамах, князь великий киевъский, правнук великого князя Владимера, крестившаго Рускую землю, от него же чьтвертое колено. Той бо Манамах прозвася от таковыа вины. Егда седе в Киеве на великое княжение, начат съвет творити со князи своими, и з боары, и с велможи, глаголя так рек: «Еда аз мал есмь иже преже мене царствовавших и хоругви правя­щих скипетра Великиа Росиа, яко же князь великий Олег хо­дил и взял из Царяграда велию дань на вся воа своа и здрав возвратися восвоаси, и потом князь великий Всеслав Игоревич ходил и взял на Костянтине граде тяжчайшую дань. А мы есмь божиею милостию настолници своих прародителей и отца моего великого князя Всеволода Ярославич и наследници тоа же чести от бога сподоблени. И ныне убо съвет ищу от вас, моеа полаты князей, и боар, и воевод, и всего над вами христолюбиваго воиньства; и да превознесется имя святыа живоначалныа Троица вашаа храбрости могутством божиею волею с нашим повелением; и кий ми совет противу воздаете?». Отвещаста же великому князю Владимеру Всеволодичю князи, и боаре его, и воеводы и реша ему: «Сердце царево в руце божий, яко же есть писано, а мы вси есмы раби твои и под твоею властию». Великий же князь Владимер збирает воеводы благоискусныи и благоразумныи и богоразсудныи, поставляет чиноначалники над различными чины борениа тысящники, и сотники, и пятдесятникы; и съвокупи. многи тысяща воинъств, и отпусти их на Африкию Царя-града области; и поплениша их доволно, и возвратишася с многым богатством здравии восвоаси.

Тогда бе во Цареграде благочестивый царь Костянтин Манамах, и в то время брань имеа с персы и с латыни. И составляет же съвет благъпремудре и царский, отряжает убо послы к великому князю Владимеру Всеволодичю: митрополита ефескаго Неофита от Асиа и с ним два епископа, митулинскаго и милитинского, и стратига антиохийскаго, игемона иерусалимскаго Иеустафиа, и иных своих благородных.. От своеа же царскиа выа снимает животворящий крест от самого животворящего древа, на нем же распятся владыка Христос. Снимает же от своеа главы и царский венець и по­ставляет его на блюде злате. Повелевает же принести и крабеицу сердоликову, из неа же Август, царь римский, веселяшеся. Посылает же и ожерелие, сиреч святыа бармы, иже на плещу свою, и чепь от злата аравийска скованну, и ины многы дары царскиа. И дасть их митрополиту Неофиту и епископом и своим благородным послаником, и отпусти их к великому князю Владимеру Всеволодичю, моля его глаголя: «Прийми от нас, о боголюбивый благоверный княже, сиа честныа дарове, иже от начала вечных лет твоего благородиа и поколений царскых жребий на славу и честь на венчание твоего волнаго и самодеръжавнаго царствиа. О нем же начнут молитися наши посланници, что мы от твоего благоро­диа просим мира и любве; яко да церкви божиа будут, и все православие в покои пребудет под сущею властию нашего царства и твоего волнаго самодеръжавства Великиа Росиа; яко да нарицаешися отселе боговенчанный царь, венчан сим царским венцем рукою святейшаго митрополита Кир Неофита с епископы». И с того времени князь великий Владимер Всеволодичь наречеся Манамах, царь Великиа Росиа. И потом пребыста прочая времяна с царем Костянтином князь великий Владимер в мире и любви. Оттоле и доныне тем царским венцем венчаются великие князи владимерстии, его же прислал греческий царь Костянтин Манамах, егда ста­вятся на великое княжение руское. А преставися князь вели­кий Владимер киевский Манамах в лето 6633, княжив в Киеве лет 13, а жил всех лет 73, и положен быстъ во святей Софеи в Киеве маиа в 19 день.

Дмитриева Р.П. Сказание о князьях Владимирских. – М.,1955. – С.188-191

5. Послесловие к «Апостолу» 1564 года[132]

Изволением Отца, и споспешением Сына, и совершением святаго Духа, повелением благочестиваго царя и великаго князя Ивана Василиевича, всея Великая Росия самодержца, и благословением пресвященнаго Макария, митрополита всея Русии, многи святыя церкви воздвизаеми бываху во царствующем граде Москве, и по окрестным местом, и по всем градом царства его, паче же в новопросвещенном месте — во граде Казани и в пределех его. И сия вся святыя храмы благоверный царь украшаше честными иконами, и святыми книгами, и сосуды, и ризами, и прочими церковными вещми по преданию и по правилом святых апостол и богоносных отец и по изложению благочестивых царей греческих, во Царъграде царьствовавших Великаго Константина, Иустинияна и Михаила, и Феодоры, и прочих благочестивых царей, в своя времена бывших. И тако благоверный царь и великий князь Иван Василиевичь всея Русии повеле святыя книги на торжищих куповати и в святых церквах полагати Псалты­ри, и Евангелия, и Апостолы, и прочая святыя книги. В них же мали обретошася потребни, прочии же вси растлени от преписующих, ненаученых сущих и не искусных в разуме, ово же и неисправлением пишущих.

И сие доиде и царю в слух, он же начат помышляти, како бы изложити печатныя книги, яко же в грекех, и в Венецыи, и во Фрягии, и в прочих языцех, дабы впредь святыя книги изложилися праведне. И тако возвьщает мысль свою пресвященному Макарию, митрополиту всея Русии. Святитель же, слышав, зело возрадовася и, богови благодарение воздав, царю глаголаше, яко от бога извещение приемшу и свыше дар сходящ. И тако повелением благочестиваго царя и великаго князя Ивана Васильевича всея Русии и благословением пресвященнаго Макария митрополита начата изыскивать мастерства печатных книг в лето 61 осмыа тысящи, в 30-е лито государьства его. Благоверный же царь повеле устроите дом от своея дарения казны, иде же печатному делу строитися, и нещадно даяше от своиг царских сокровищ делателем — Николы Чюдотворца Гостунского диякону Ивану Фе­дорову да Петру Тимофееву Мстиславцу на составление печат­ному делу и к их упокоению, донце же и на совершение дело их изыде. И первое начата печатати сия святыя книги — деяния апостольска, и послания соборная, и святаго апостола Павла послания в лето 7070 первое априля в 19 на память преподобнаго отца Иоана Палеврета, сиречь ветхия лавры. Совершени же быша в лето 7070 второе марта в 1 день при архиепископе Афанасие, митрополите всея Росия, в первое лето святительства его, в славу всемогущия и живоначалныя Троица, Отца, и Сына, и святаго Духа, аминь.

Послесловия к изданиям Ивана Федорова // Памятники литературы Древней Руси. Середина XVI века. – М.: Худож.лит-ра, 1986. – С. 288, 290

6. «Домострой»[133] (извлечения)

Наказание от отца к сыну (гл. 1). Благословляю аз грешный, имя рек, и поучаю, и наказую, и вразумляю сына своего, имя рек, и его жену, и их чад и домочадцов быти во всяком християнском законе и во всякой чистой совести и правде, с верою творяще волю божию и храняще заповеди его; себе утвержающе во всяком страсе божии и в законном жительстве; и жену поучаю­ще, тако же и домочадцов своих наказующе не нужею, ни ранами, ни роботою тяжкою, имеюще, яко дети, во всяком покои, сыты и одены, и в теплом храме, и во всяком устрои. И вдаю вам християньскому жительству писание се на память и вразумление вам и чадом вашим. Аще сего моего писания не внемлете и наказания не послушаете, и по тому не учнете жити, и не тако творити, яко же есть писано, — сами себе ответ дадите в день страшнаго суда; и аз вашим винам и греху не причастен: кроме моея душа; аз о сем, о всяком благочинии благословлял и плакал, и молил, и поучал, и писание предлагал вам; и аще восприимите сие мое худое учение и грубое наказание со всею чистотою душевною и, прочитая, прося у бога помощи и разума, по елику возможно, как бог вразумит вас, и начнете делом творити вся си, — будет на вас милость божия, и пречистыя богородицы, и великих чудотворцев, и наше благо­словение, отныне и до века. И дом ваш, и чада ваша, и стяжание ваше, и обилие ваше, что вам бог подаровал от нашего благосло­вения и от своих трудов, да будет благословенно, исполнено вся­ких благ во веки, аминь.

Како царя и князя чтити и повиноватися во всем и всякому покорятися и правдою служити им во всем, к болшим и к меншими скорбным и маломощным, ко всякому человеку какову быти и себе о сем внимати (гл. 7). Царя бойся и служи ему верою и всегда о ном бога моли и ложно отнюд не глаголи пред ним; но с покорением истинну отвещай ему, яко самому богу, и во всем повинуйся ему. Аще земному царю правдою служиши и боишися его, тако научишися и небеснаго царя боятися: сей временен, а небесный вечен и судия нелице­мерен: воздаст комуждо по делом его. Тако же и князем покаряйтеся и должную ему честь воздавай, яко от него посланом во от­мщение злодеем, в похвалу же добродеем. Князю своему прияйте всем сердцем и властелем своим; ни помыслите на ня зла. Глаголеть бо Павел апостол: «Вся владычества от бога учинена суть: да аще кто противится властелем, то божию повелению противитца». А царю и князю и всякому велможе не тщися служити лжею и клеветою и лукавством: погубит господь вся глаголющая лжу, а шепотники и клеветники от народа прокляти суть. Старей­шим себе честь воздавай и поклонение твори; средних яко братию почитай; маломожных и скорбных любовию привечай; юнейших яко чада люби; всякому созданию божию не лих буди; славы земныя ни в чем но желай, вечъных благ проси у бога; всякую скорбь и тесноту з благодарением терпи; обидим не мсти; хулим моли; зла за зло не воздавай; согрешающая не осужай; воспомяни своя грехи: о тех крепко пекися; злых мужей совету отвращайся; буди ревнитель правожительствующим, и тех делания написуй в сердцы своем, и сам також твори...

Како детей своих воспитати во всяком наказании и страсе божии (гл. 15). А пошлет бог у кого дети, сынове или дщери, ино имети попечение отцу и матери о чадех своих: снабдити их и воспитати в добре наказании[134] и учити страху божию и вежству и всякому благочинию и, по времени и детем смотря и по возрасту, учити рукоделию матери дщери, а отцу сынове, кто чево достоин, каков кому просуг[135] бог даст; любити их и беречи и страхом спасати, уча и наказуя и разсужая, раны возлогати: наказуй дети во юности, покоит тя на старость твою; и хранити и блюсти о чистоте телесней и от всякаго греха отцем чад своих, якоже зеницу ока и яко своя душа. Аще что дети согрешают отцовым и матерним небрежением, им о тех гресех ответ дати в день страшнаго суда. А дети аще небрегомы будут, в ненаказании отцов и матерей, аще что согрешат или что зло со­творят, и отцем и матерем з детми от бога грех, а от людей укор и посмех, а дому тщета, а себе скорбь и убыток, а от судей продажа[136] и соромота...

Како дети учити и страхом спасати (гл. 17). Казни сына своего от юности его и покоит тя на старость твою и даст красоту души твоей. И не ослабляй, бия младенца: аще бо жезлом биеши его, не умрет, но здравее будет; ты бо, бия его по телу, а душу его избавляtши от смерти. Дщерь ли имаши, положи на них грозу свою, соблюдеши я от телесных, да не посрамиши лица своего, да в послушании ходит; да не свою волю приимши, и в неразумии прокудит[137] девство свое и сотворится знаем[138] твоим в посмех и посрамят тя пред множеством народа; аще бо отдаси дщерь свою бес порока, то яко велико дело совершиши, и посреди собора похвалишися; при концы не постонеши на ню. Любя же сына своего, учащай ему раны, да последи о нем возвеселишися. Казни сына своего измлада и порадуешися о нем в мужестве; и посреди злых похвалишися, и зависть приимут враги твоя. Воспи­тай детище с прещением[139] и обрящещи о нем покой и благослове­ние. Не смейся к нему, игры творя: в мале бо ся ослабиши, в велице поболиши, скорбя; и после же яко оскомины твориши души твоей. И не даж ему власти во юности, но сокруши ему ребра, донележе растет, а, ожесточав, не повинет ти ся[140]; и будет ти досажение, и болезнь души, и тщета домови, погибель имению, и укоризна от сусед, и посмех пред враги, пред властию платежь и досада зла.

Похвала женам (гл. 20). Аще дарует бог жену добру, дражайши есть камени многоценнаго: таковая от добры корысти не лишится; делает мужу своему все благожитие. Обретши волну и лен, сотвори благопотребно рукама своима. Бысть яко корабль, куплю деющи, издалече збирает в себе богатетство. И востает из нощи и даст брашно[141] дому и дело рабыням; от плода руку своею насадит тяжание[142] много. Препоясавше крепко чресла[143] своя, утвердит мышца своя на дело. И чада своя поучает, такоже и раб, и не угасает светилник ея всю нощь. Руце свои простирает на полезная; лакти же своя утвержает на вретено, милость же про­стирает убогу, плод же подает нищим. Не печется о дому мужь ся. Многоразлична одеяния преукрашена сотвори мужу своему, и себе, и чадом, и домочадцем своим...

Поучати мужу своя жена, как богу угодити и мужу своему уноровити, и како дом свой добре строии, и вся домашняя порядня и рукоделье всякое знать, и слуг учить, и самой делать (гл. 29). Подобает поучити мужем жен своих с любовию и благоразсудным наказанием; жены мужей своих вопрошают о всяком благочинии: како душа спасти, богу и мужу угодити и дом свой добре строити и во всем ему покарятися; и что мужь накажет, то с любовию приимати и со страхом внимати, и творити по его наказанию. Перьвие — имети страх божий, и телесная чистота, якоже впереди указано бысть. Востав от ложа своего, предочистив себе и молебная совершив, женам и девкам дело указати дневное всякому рукоделию, что работы: дневная ества варити и которои хлебы печи: ситные и решетные; и сама бы знала, как мука сеяти, как квашня притворити и замесити, и хлебы валяти и печи, и квасны и бухоны[144] и выпеклися, а колачи и пироги тако же, и колко муки возмут и колко испекут, и колко чево родится и с четверти или из осмины или из решота, и колко высевков и колко испекут: мера знати во всем. А еству мясную и рыбную, и всякие пироги, и всякие блины, и всякие каши и кисели, и всякие приспехи[145] печи и варити — все бы сама госу­дарыня умела: ино умеет и слуг научити, и все сама знает. А коли хлебы пекут, тогды и платя моют: ино с одного сьтряпня, и дро­вам не убыточно; и дозирати, как красные рубаши моют и лучшее платья; и колко мыла идет и золы и на колко рубашек; и хорошо бы вымыти и выпарити, и начисто выполоскати, и иссушити, и искатати и скатерти, и убрусы[146], и ширинки[147], и утиралники тако-же; и всему счет самой знати, и отдати и взяти все сполна, и бело и чисто. А ветчано[148] вежливо бы поплачено[149], ино сироткам пригодитца... Коли все знает добрая жена доброго мужа наказанием и грозою и своим добрым разумом, ино все будет споро и всево будет много. А которая женыцина или девка рукодельна, и той дела указати: рубашка делати, или убрус брати, или постав[150] ткати, или золотное или шелковое, пяличное дело; и которая чему учена, того всего досмотрити и дозрети, и всякой мастери самой прядено[151], и тафта, и камка[152], и золото, и серебро отвесити, и отмерити, и сметити, и указати, сколко чего надобно и сколко чего даст; и прикроити, и примерити; самой все свое рукоделие знати... А сама бы государыня отнюд никакоже, никоторыми делы, опрично немощи, без дела не была, ино и слушкам, на нее смотря, по­вадно делати. Мужь ли придет, гостья ли обычная приидет, всегды бы над рукоделии сидела сама: то ей честь и слава и мужу по­хвала; а николи же бы слуги государыни не будили: государыня бы слуг будила, а ложася бы спать всегды от рукоделия молебная совершив.

По вся дни жене с мужем о всем спрашиватися и советовати о всем — и как в люди ходити, и к себе призывати, и з гостьями что беседовати (гл. 34). А по вся бы дни у мужа жена спрашивалась и советова о всяком обиходе и воспоминала, что надобет. А в гости ходити и к себе звати, ссылатца с кем велит мужь; а гостьи коли лучится или самой где быти за столом сести, луччее платя переменити; отнюд беречися жене от пьянаго пития; пьяный мужь дурно, а жена пьяна в миру не пригоже. А з гостьями беседовати о рукодельи и о домашьнем строении: как порядна[153] вести и какое рукоделейцо зделати; чего не знает, и оного у добрых жен спрашиватися вежливо и ласково, и кто что укажет, на том ниско челом бити. Или у себя в подворье у которой гостьи услышит добрую пословицу[154]: как добрые жены живут, и как порядню ведут, и как дом строит, и как дети и служок учат, и как мужей своих слушают, и как с ними спрашиваются, и как повинуются им во всем — и то в себе внимати; а чего доброво не знает, ино спрашиватца вежливо, а дурных и пересмешных и блудных речей не слушати и не беседовати о том.. С такими то з добрыми женами пригоже сходитися ни ествы, ни пития для, добрыя ради беседы и науку для; да внимать то в прок себе, а не пересмехатися и ни о ком не переговаривати. И спросят о ком про кого иногды, и учнут питати, ино отвещати: «Не ведаю аз ничего того, и не слыхала, и не знаю, и сама о ненадобном не спрашиваю; ни о княинях, ни о боярынях, ни о суседах не пересужаю».

Слуг наказывати, как в люди посылать с чим (гл. 35). А слуг своих заповедывай: о людех не перегова­ривати, и где в людех были и что видели недобро, — тово дома не сказывали бы; а что дома деется, тово бы в людех не сказывали бы: о чем послано, то и паметуй, а о ином о чем учнут спрашивати, того не отвечевай и не ведай, и не знай того; борзее отделавшися, да домой ходи и дело кажи, а иных вестей не приноси, што не при­казано; ино промежь государей никакой ссоры не будет, и неподоб­ные речи и блудные то бы отнюдь не было; то доброму мужу по­хвала и жене, толко у них таковы служки вежливы. А пошлешь куды слушку или сына, и што накажешь говорити, или што зде­лати, или што купить, — и ты вороти да спроси ему, што ты ему наказал: что ему говорити, или что ему зделать, или что ему купити? — И толко по твоему наказу тебе все изговорит, ино добро. А пошлешь с слугою к кому еству или питье, или что-нибуди, да воротив, спроси его, куды несет. Толко так скажет, как наказано, то добро. А посылати питие в полне, а еству целу: ино солгать не уметь. А товар посылай сметив или смеряв, а деньги счетши, а што весовое, свесив; а всего лучши запечатав: ино безгрешно. Да о том наказывати: что послано, без государя отдать ли или домов отнести... А куды пошлют в добрые люди, у ворот легонко поко­лотить; а по двору идешь, и кой спросит: «Каким делом идешь?» — ино того не сказывати, а отвечать: «Не к тебе аз послан; к кому аз послан, с тем то и говорить». А у сеней, или у избы, или у кельи и ноги грязные отерти, нос высмаркати и да выкашлятся да искусно молитва сотворити; а толко «аминя» не отдадут, ино и в другое и в третие молитва сотворити, поболши перваго; а ответа не от­дадут, ино легонько потолкатися; и как впустят, ино в ту пору носа не копать перстом, ни кашлять, ни сморкать; вежливенько стоять и на сторону не смотрить, да что наказано, то исправить; а о ином ни о чем не беседовать, да борзее к себе пойти, да тот ответ государю сказать, о чем посылан. А где лучится быти у кого в подворье или в келье, при государи или без государя, — ника­кой вещи, ни доброй, ни худой, ни дорогой, ни дешевой, не ворошити, не смотрети бес прощения[155], ни с места на место не переложити и, с собою возмя, ничево не вынести без благословения; а ествы и пития також не покушати, чево не велено: то святотатьство и лакомство; кто на то дерзает без благословения и без веления, тому ни в чем не верити, и за очи его никуда не пошлют, по евангелию: «вмале бе верен, надо многими тя по­ставлю»...

Как избная нарядня устроити хорошо и чисто (гл. 38). Стол и блюда, и ставцы, и лошки, и всякие суды[156], и ковши, и братены[157], воды согрев из утра, перемыти, и вытерьти, и высушить; а после обеда такоже, и вечере. А ведра и ночвы, и квашни, и корыта, и сита, и решета, и горшки, и кукшины[158], и корчаги, — також всегды вымыти, и выскресть, и вытерть, и высушить, и положить в чистом месте, где будет пригоже быти: всегда бь всякие суды и всякая порядня вымыто и чисто бы было; а по лавке и по двору и по хоромам суды не волочилися бы, а ставцы, и блюда, и братены, и ковши, и лошки по лавке не валялися бы; где устроено быти, в чистом месте лежало бы опрокинуто ниц; а в каком судне што — ества или питие, — и то бы покрыто было чистоты ради... Изба, и стены, и лавки, и скамъи, и пол, и окна, и двери, и в сенех, и на крылци — вымыть и вытерть, и выместь, и выскресть, — всегда бы было чисто; и лесницы и ниж­нее крылце — все бы то было измыто и выскребено, и вытерто, и сметено; да перед нижним крыльцом сена положить — грязные ноги отирать, ино лесница не угрязнится, и у сеней перед дверьми рогошка или войлок ветшаный положить или потирало ноги гряз­ные отирать, чтобы мосту не грязнить... Ино то у добрых людей, у порядливой жены всегда дом чист и устроен, все по чину: и упрятано где что пригоже, и причищено, и приметено; всегды в устрои, как в рай войти. Всего того и всякой порядни жена смотрила [бы] и учила слуг и детей добром и лихом; не имет слово, — ино ударить. И увидит мужь, что непорядливо у жены и у слуг или не потому о всем, что в сей памяти писано, — ино бы умел свою жену наказывати всяким разсужением и учити. Аще внимает и по тому все творит, и любити и жаловати. Аще жена по тому на­учению и наказанию не живет и так того всего не творит и сама того не знает и слуг не учит — ино достоит мужу жена своя на­казывати и ползовати страхом наедине; и понаказав, и пожаловати и примолвити; и любовию наказывати и разсужати. А мужу на жену не гневатися, а жене на мужа: всегды жити в любви и в чистосердии. И слуги и дети тако же, посмотря по вине и по делу, наказати и раны возлогати; да казав[159], пожаловати; а государыни за слуг печаловатися, по разсужению: ино служкам надежно. А толко жены, или сына, или дщери слово не имет, не слушает, и не внимает, и не боитца, и не творит того, как мужь или отец или мати учит, — ино плетью постегать, по вине смотря; а побить не перед людми, на едине: поучити да примолвити и пожаловати; а никако же не гневатися ни жене на мужа, ни мужу на жену. А про всяку вину по уху, ни по виденью[160] не бити; ни под сердце кулаком, ни пинком, ни посохом не колоть, ни каким железным или деревянным не бить: хто с серца или с кручины так бьеть, многи притчи от того бывают: слепота и глухота, и руку и ногу вывихнут, и перст; и главоболие, и зубная болезнь, а у беремен­ных жен и детем поврежение бывает во утробе. А плетью, с нака­занием, бережно бити: и разумно и болно, и страшно и здорова. А толко великая вина и кручиновата дело и за великое и за страш­ное ослушание и небрежение — ино, соимя рубашка, плеткою вежливенко побить, за руки держа, по вине смотря, да поучив, примовити; а гнев бы не был; а люди бы того не ведали и не слыхали; жалоба бы о том не была...

Хрестоматия по древней русской литературе XI-XVII веков. –

М.: Гос.учебно-педагогич.изд-во, 1955. – С.271-277

Дата добавления: 2015-08-03