ГЛАВА XX.

Был прекрасный вечер, такой теплый, что Дориан не надел пальто и несего на руке. Он даже не обернул шею своим шелковым кашне. Когда он, куряпапиросу, шел по улице, его обогнали двое молодых людей во фраках. Онслышал, как один шепнул другому: "Смотри, это Дориан Грей". И Дорианвспомнил, как ему раньше бывало приятно то, что люди указывали его другдругу, глазели на него, говорили о нем. А теперь? Ему надоело постояннослышать свое имя. И главная прелесть жизни в деревне, куда он в последнеевремя так часто ездил, была именно в том, что там его никто не знал.Девушке, которая его полюбила, он говорил, что он бедняк, и она ему верила.Раз он ей сказал, что в прошлом вел развратную жизнь, а она засмеялась ивозразила, что развратные люди всегда бывают старые и безобразные. Какой Унее смех -- совсем как пение дрозда! И как она прелестна в своем ситцевомплатьице и широкополой шляпе! Она, простая, невежественная девушка, обладаетвсем тем, что он утратил. Придя домой, Дориан отослал спать лакея, который пе ложился, дожидаясьего. Потом вошел в библиотеку и лег на диван. Он думал о том, что емусегодня говорил лорд Генри. Неужели правда, что человек при всем желании не может измениться?Дориан испытывал в эти минуты страстную тоску по незапятнанной чистоте своейюности, "белорозовой юности", как назвал ее однажды лорд Генри. Он сознавал,что загрязнил ее, растлил свою душу, дал отвратительную пищу воображению,что его влияние было гибельно для других, и это доставляло ему жестокоеудовольствие. Из всех жизней, скрестившихся с его собственной, его жизньбыла самая чистая и так много обещала -- а он запятнал ее. Но неужели всеэто непоправимо? Неужели для него нет надежды? О, зачем в роковую минуту гордыни и возмущения он молил небеса, чтобыпортрет нес бремя его дней, а сам он сохранил неприкосновенным весь блесквечной молодости! В ту минуту он погубил свою жизнь. Лучше было бы, если бывсякое прегрешение влекло за собой верное и скорое наказание. В каре --очищение. Не "Прости нам грехи наши", а "Покарай нас за беззакония наши"воткакой должна быть молитва человека справедливейшему богу. На столе стояло зеркало, подаренное Дориану много лет назад лордомГенри, и белорукие купидоны попрежнему резвились на его раме, покрытойискусной резьбой. Дориан взял его в руки, -- совсем как в ту страшную ночь,когда он впервые заметил перемену в роковом портрете, -- и устремил на егоблестящую поверхность блуждающий взор, затуманенный слезами. Однажды ктото,до безумия любивший его, написал ему письмо, кончавшееся такими словами:"Мир стал иным, потому что в него пришли вы, созданный из слоновой кости изолота. Изгиб ваших губ переделает заново историю мира". Этиидолопоклоннические слова вспомнились сейчас Дориану, и он много разповторил их про себя. Но в следующую минуту ему стала противна собственнаякрасота, и, швырнув зеркало на пол, он раздавил его каблуком на серебряныеосколки. Эта красота его погубила, красота и вечная молодость, которую онсебе вымолил! Если бы пе они, его жизнь была бы чиста. Красота оказаласьтолько маской, молодость -- насмешкой. Что такое молодость в лучшем случае?Время незрелости, наивности, время поверхностных впечатлений и нездоровыхпомыслов. Зачем ему было носить ее наряд? Да, молодость его погубила. Лучше не думать о прошлом. Ведь ничего теперь не изменишь. Надоподумать о будущем. Джеймс Вэйн лежит в безымянной могиле па кладбище вСелби. Алан Кэмпбел застрелился ночью в лаборатории и не выдал тайны,которую ему против воли пришлось узнать. Толки об исчезновении БэзилаХоллуорда скоро прекратятся, волнение уляжется -- оно уже идет на убыль.Значит, никакая опасность ему больше не грозит. И вовсе не смерть БэзилаХоллуорда мучила и угнетала Дориана, а смерть его собственной души, мертвойдуши в живом теле. Бэзил написал портрет, который испортил ему жизнь, -- иДориан не мог простить ему этого. Ведь всему виной портрет! Кроме того,Бэзил наговорил ему недопустимых вещейи он стерпел это... А убийство?Убийство он совершил в минуту безумия. Алан Кэмпбел? Что из того, что Аланпокончил с собой? Это его личное дело, такова была его воля. При чем жездесь он, Дориан? Новая жизнь! Жизнь, начатая сначала, -- вот чего хотел Дориан, вот кчему стремился. И уверял себя, что она уже началась. Во всяком случае, онпощадил невинную девушку. И никогда больше не будет соблазнять невинных. Онбудет жить честно. Вспомнив о Гетти Мертон, он подумал: а пожалуй, портрет в запертойкомнате уже изменился к лучшему? Да, да, наверное, он уже не так страшен,как был. И если жизнь его, Дориана, станет чистой, то, быть может, всякийслед пороков и страстей изгладится с лица портрета? А вдруг эти следы уже исейчас исчезли? Надо пойти взглянуть. Он взял со стола лампу и тихопько пошел наверх. Когда он отпирал дверь,радостная улыбка пробежала по его удивительно молодому лицу и осталась нагубах. Да, он станет другим человеком, и этот мерзкий портрет, которыйприходится теперь прятать от всех, не будет больше держать его в страхе. Ончувствовал, что с души наконец свалилась страшная тяжесть. Он вошел, тихо ступая, запер за собой дверь, как всегда, и сорвал спортрета пурпурное покрывало. Крик возмущения и боли вырвался у него.Никакой перемены! Только в выражении глаз было теперь что-то хитрое, да губыкривила лицемерная усмешка. Человек на портрете был все так же отвратителен,отвратительнее прежнего, и красная влага на его руке казалась еще ярче, ещеболее была похожа па свежепролитую кровь. Дориан задрожал. Значит, толькопустое тщеславие побудило его совершить единственное в его жизни доброедело? Или жажда новых ощущений, как с ироническим смехом намекнул лордГенри? Или стремление порисоваться, которое иногда толкает нас на поступкиблагороднее пас самих? Или все это вместе? А почему кровавое пятно сталобольше? Оно расползлось по морщинистым пальцам, распространялось подобнокакой-то страшной болезни... Кровь была и на ногах портрета -- не капала лиона с руки? Она была и на другой руке, той, которая не держала ножа,убившего Бэзила. Что же делать? Значит, ему следует сознаться в убийстве?Сознаться? Отдаться в руки полиции, пойти на смерть? Дориан рассмеялся. Какая дикая мысль! Да если он и сознается, кто емуповерит? Нигде не осталось следов, все вещи убитого уничтожены, -- он,Дориан, собственноручно сжег все, что оставалось внизу, в библиотеке. Людирешат, что он сошел с ума. И, если он будет упорно обвинять себя, его запрутв сумасшедший дом... Но ведь долг велит сознаться, покаяться перед всеми,поыести публичное наказание, публичный позор. Есть бог, и он требует, чтобычеловек исповедовался в грехах своих перед небом и землей. И ничто неочистит его, Дориана, пока он не сознается в своем преступлении...Преступлении? Он пожал плечами. Смерть Бэзила Холлуорда утратила в егоглазах всякое значение. Он думал о Гетти Мертон. Нет, этот портрет, этозеркало его души, лжет! Самолюбование? Любопытство? Лицемерие? Неужелиничего, кроме этих чувств, не было в его самоотречении? Неправда, было нечтобольшее! По крайней мере, так ему казалось. Но кто знает?.. Нет, ничего другого не было. Он пощадил Гетти только из тщеславия. Всвоем лицемерии надел маску добродетели. Из любопытства попробовал поступитьсамоотверженно. Сейчас он это ясно понимал. А это убийство? Что же, оно так и будет его преследовать всю жизнь?Неужели прошлое будет вечно тяготеть над ним? Может, в самом делесознаться?.. Нет, ни за что! Против него есть только однаединственная -- ито слабая -- улика: портрет. Так надо уничтожить его! И зачем было так долгоего хранить? Прежде ему нравилось наблюдать, как портрет вместо негостарится и дурнеет, но в последнее время он и этого удовольствия неиспытывает. Портрет не дает ему спокойно спать по ночам. И, уезжая изЛондона, он все время боится, как бы в его отсутствие чужой глаз неподсмотрел его тайну. Мысль о портрете отравила ему не одну минуту радости,омрачила меланхолией даже его страсти. Портрет этот -- как бы его совесть.Да, совесть. И надо его уничтожить. Дориан осмотрелся и увидел нож, которым он убил Бэзила Холлуорда. Он нераз чистил этот нож, и на нем не осталось ни пятнышка, он так и сверкал.Этот нож убил художника -- так пусть же он сейчас убьет и его творение, ивсе, что с ним связано. Он убьет прошлое, и, когда прошлое умрет, ДорианГрей будет свободен! Он покончит со сверхъестественной жизнью души впортрете, и когда прекратятся эти зловещие предостережения, он вновь обрететпокой. Дориан схватил нож и вонзил его в портрет. Раздался громкий крик и стук от падения чего-то тяжелого. Этот криксмертной муки был так ужасен, что проснувшиеся слуги в испуге выбежали изсвоих комнат. А два джентльмена, проходившие на площади, остановились ипосмотрели на верхние окна большого дома, откуда донесся крик. Потом пошлиискать полисмена и, встретив его, привели к дому. Полисмен несколько разпозвонил, но на звонок никто не вышел. Во всем доме было темно, светилосьтолько одно окно наверху. Подождав немного полисмен отошел от двери и занялнаблюдательный пост на соседнем крыльце. -- Чей это дом, констебль? -- спросил старший из двух джентльменов. -- Мистера Дориана Грея, сэр, -- ответил полицейский. Джентльмены переглянулись, презрительно усмехаясь, и пошли дальше. Одиниз них был дядя сэра Генри Эштона. А в доме, на той половине, где спала прислуга, тревожно шепталисьполуодетые люди. Старая миссис Лиф плакала и ломала руки. Фрэнсис был бледенкак смерть. Прождав минут пятнадцать, он позвал кучера и одного из лакеев, и онивтроем на цыпочках пошли наверх. Постучали, но никто не откликнулся. Онистали громко звать Дориана. Но все было безмолвно наверху. Наконец, послетщетных попыток взломать дверь, они полезли на крышу и спустились оттуда набалкон. Окна легко поддались, -- задвижки были старые. Войдя в комнату, они увидели на стене великолепный портрет своегохозяина во всем блеске его дивной молодости и красоты. А на полу с ножом вгруди лежал мертвый человек во фраке. Лицо у него было морщинистое, увядшее,отталкивающее. И только по кольцам на руках слуги узнали, кто это.

Дата добавления: 2015-08-03