Лирика Лермонтова 1836-1841 гг.

Условной границей между ранним и зрелым периодами лирики Лермонтова считается 1836 и в особенности 1837 год. В эти годы обострившегося политического самосознания поэта им созданы стихотворения, окончательно определившие его воинствующую социально-политическую позицию: против всего феодального мира («Умирающий гладиатор») и правящей самодержавно-бюрократической клики («Смерть Поэта»), в защиту интересов простого народа («Бородино»), за социальную свободу («Не смейся над моей пророческой тоскою»).

Продолжая вольнолюбивые традиции отечественной поэзии, в особенности декабристской, Лермонтов расширяет свои творческие связи с западноевропейскими поэтами, прежде всего с Гейне, Гюго и Барбье.

Герцен метко и образно сказал, что душу поэта разбудил «пистолетный выстрел, убивший Пушкина». Лермонтов, создав «Смерть Поэта», стал известен всей стране и заявил себя прямым и законным преемником Пушкина. «Призыв к революции» — так охарактеризовал Булгарин этот шедевр социально-политической лирики дворянской революционности.

Ненавидя и презирая бездушие, ложный блеск, вероломство и коварство, тщеславную глупость, надменную невежественность правящей аристократии, поэт бросает ей слова, обжигающие правдой, поразившие современников невиданной гражданской смелостью: «Свободы, Гения и Славы палачи!» Если ранним произведением поэта был свойствен культ героической личности, «божественной избранницы», противопоставленной толпе, то в расцвете своих художественных возможностей он все более обращался к простым людям, к народу. Поэт славит свою родину. Любовь Лермонтова к родине была, как и любовь Пушкина, захватывающей и побеждающей все другие чувства. «Люблю отчизну я», — восклицал он в стихотворении «Родина». И это было признанием любви к трудовому народу. Свое глубокое понимание крестьянства как основной силы исторического развития, свое преклонение перед ним поэт вслед за Крыловым и Гоголем выразил в стихотворении «Бородино». В русском народе Лермонтова привлекают сердечная простота, цельность, великодушие и богатырская мужественность. Это могучее племя, грозная и неисчислимая сила которого подобна неотвратимо надвигающимся тучам, а храбрость поражает презрением к смерти.

Поэтический рассказ солдата о бородинском сражении, увлекая истинностью и простотой, звучит как торжественная симфония о величавом героизме народных масс, как могучая песня любви и преданности своей родине, как восторженная хвала национальному подвигу. Кто не повторял этих замечательных строк: «Недаром помнит вся Россия Про день Бородина!»

В ранних поэмах, связанных с темой угнетения русским самодержавием народов Кавказа, Лермонтов по преимуществу осуждает войну, рисует ее жестокость. В «Бородине» оборона русскими своего отечества изображается как величественный и священный национально-народный подвиг, завершающийся торжеством справедливости.

Поэт сознательно противопоставил национально-освободительную героику защитников бородинского поля безучастности современного ему дворянского поколения. И читатели поняли это. Белинский, отмечая демократизм «Бородина», писал: «В каждом слове слышите солдата».

Тема простого человека, так отчетливо раскрывшаяся в «Бородине», нашла свое воплощение и в других стихотворениях, в особенности в «Казачьей колыбельной песне» и «Завещании». Осуждение завоевательных войн, их братоубийства, бессмысленности громко прозвучало также в стихотворении «Я к вам пишу».

В условиях жесточайшего деспотического произвола, когда в смятении и страхе подавляющее большинство образованного дворянства пребывало «в бездействии пустом», Лермонтов, продолжая традиции декабристской поэзии, посвящал свою лиру обличению социальной пассивности. Поэт призывал к гражданственности, к непримиримости, к социальному протесту. Его поэзия негодующая, бунтарская, вольнолюбиво-мятежная, жизнеутверждающая. Гневным стихом, проникнутым сарказмом, «облитым горечью и злостью“, он творил карающий суд над людьми-масками, над пошлостью, бездушием и внутренней опустошенностью светского общества (“1-е января»; «И скучно и грустно»).

Поэт пламенно ненавидел крепостнический строй, проявления в народе терпения и покорности, воспитанные веками угнетения. И уезжая во вторичную ссылку, он произносил с ненавистью и любовью, с горечью и болью: «Прощай, немытая Россия…» Эти и последующие слова, выражая трагедию одинокой, избранной личности, опередившей свое общество, переживающей острый разлад между действительностью и мечтой, заключают в себе гневное возмущение деспотией и неизбывную тоску по воле, обвинение современников в социальной пассивности и боль за страдания народа, пребывающего в рабстве.

Лирический герой Лермонтова непримирим к общественному злу. Несмотря на муки и страдания, доставшиеся на его долю, он непреклонно тверд и несгибаем в служении своим идеалам свободы («Кинжал»; «Пророк»).

Облик Лермонтова, продолжателя Пушкина, выразителя передовых идей своего времени, великолепно очерчен А. И. Герценом в статье «О развитии революционных идей в России». Зрелой лирике Лермонтова присущи мотивы скепсиса и пессимизма. Среди ведущих его тем, как и прежде, отчетливо выдвигается тема гордого одиночества: «Выхожу один я на дорогу…». Но это проявление не индивидуализма, а защиты прав человеческой личности. Со второй половины 30-х годов, наряду с темой мучительного одиночества («На севере диком стоит одиноко»; «Утес»), в поэзии Лермонтова возникает и тема тюремного узничества: «Узник», «Сосед», «Соседка», «Пленный рыцарь».

По своему восприятию действительности, по своей вере в правду народа, в победу его стремлений Лермонтов — оптимист. Но он с горечью принужден был признать свое бессилие пред властью самодержавного произвола («Гляжу на будущность с боязнью»; «И скучно и грустно»). Моральная правота Лермонтова должна была отступить перед несправедливой, но еще грозной тогда внешней силой феодально-крепостнического строя. Этот разлад между социально сущим и должным обусловил печально-скорбные размышления поэта.

Недовольный окружающими его мрачными обстоятельствами, негодуя и протестуя против них, Лермонтов проникнут тоской по человеческому братству, по добру и красоте, по активному действию. Весь устремленный к счастью, к свободе, он требует: «Отворите мне темницу, Дайте мне сиянье дня» («Узник»).

В ранней лирике им воплощался облик поэта-гражданина, устремленного «в даль грядущую» («На буйном пиршестве задумчив он сидел»). В стихотворении «Журналист, читатель и писатель» он признавался: «…бывает время… Когда… с отвагою свободной Поэт на будущность глядит, И мир мечтою благородной Пред ним очищен и обмыт». В поэте утверждалась и крепла вера в непременный расцвет России («На буйном пиршестве задумчив он сидел»). Он занес в записную книжку, подаренную ему В. Ф. Одоевским: Россия «вся… в будущем». Лермонтов был исполнен готовности пойти ради убеждений на любые жертвы («Не смейся над моей пророческой тоскою»).

Как и в раннюю пору, поэт отдает дань сердечным излияниям п природе. Его лирический герой воспринимает настоящую любовь как прекрасный дар, огромный, могучий, как чувство, отражающее полноту жизни, приносящее человеку животворящую радость и безмятежность покоя от душевных тревог и страданий («Как небеса твой взор блистает»). По мнению лирического героя, если любить, то всей полнотой души, самозабвенно и жертвенно, на всю жизнь, находя горячий отклик в родственном сердце, искреннем, неизменно преданном и верном. Но властвующая в жизни дисгармония нарушает красоту любви, делает ее трагичной, приносящей лишь неизбывные муки. Сплетни и интриги светского общества способны опошлить, очернить, осквернить, растоптать и самую чистую, прекрасную земную любовь («Отчего»).

«Дивная простота» и красота «цветущей молодости» любимой проявляются и в «пленительных», «лазурно-голубых», «божественных» глазах, и в «ароматных» устах, и в «волшебной», «как мечта», речи. Истинная любовь преданна и неизменна. На ее пути могут возникать неодолимые преграды, разделяющие любимых. Но и тогда, убеждает Лермонтов, светлое чувство, пережитое ими, будет озарять их последующую жизнь («Расстались мы, но твой портрет…»). И уйдя из жизни, истинно любящий унес с собою образ любимой, который для него дороже рая («Любовь мертвеца»).

Лирический герой поэзии Лермонтова ищет в любимой человека и друга, способного понять и разделить его душевные тревоги, бури чувств и мыслей. Поэтому, оставаясь интимными, любовные стихи Лермонтова, как и в ранней лирике, превращаются одновременно в гражданско-философские («Я к вам пишу») и политические («Не смейся над моей пророческой тоскою»). Возвеличивая любовь, поэт, однако, не считает ее призванной заполнить все существование человека. Определяющую роль в его жизни должна играть социальная активность («Пленный рыцарь»).

В стихах Лермонтова отображается природа Кавказа и средней русской полосы. Поэт воспринимает пейзаж восторженно, удивляясь и поражаясь его величию, законосообразности и красоте. В его восприятии природа одухотворена, очеловечена. Умиротворенная, она противопоставлена конфликтности людей («Я к вам пишу»).

В своем творчестве Лермонтов оставался всегда прирожденным социальным бойцом, видящим смысл и счастье жизни человека в постоянном движении вперед, в борьбе за утверждение свободного человека на земле, за преодоление разрыва между человеком и природой.

В поэзии Лермонтова, органически сплавляющей интеллектуализм с эмоциональностью, пламенную героичность с нежностью, отчетливо обозначаются гражданская и интимно-элегическая линии. Гражданские мотивы отразились в жанрах социально-политического и философского раздумья («И скучно и грустно», «Выхожу одни я на дорогу»), обличительно-сатирического монолога («Умирающий гладиатор»), народно-героического сказа («Бородино»), лирико-патриотической исповеди («Родина»), философской («Три пальмы») и политической («Воздушный корабль») баллады, литературно-общественной эпиграммы («Эпиграмма на Ф. Булгарина»), публицистического диалога («Журналист, читатель и писатель»).

Интимно-элегические мотивы, органически объединяясь в ряде случаев с социально-политическими и философскими, раскрылись в лирических новеллах («Соседка», «Свиданье»), исповедях и посланиях («А. О. Смирновой»), психологических миниатюрах («На севере диком»), альбомных стихах («В альбом автору „Курдюковой“) и балладах („Тамара“).

Гражданско-героические и обличительно-сатирические мотивы, занявшие в поэзии Лермонтова ведущее место, выразились „железным стихом, облитым горечью и злостью“. Поэт обращается к гражданской и философской, эмоционально-повышенной, гиперболической лексике и фразеологии: „торжественно гремит рукоплесканьями“ („Умирающий гладиатор“), „И полон ум желаний и страстей“ („Сосед“), „под бременем познанья“ („Дума“), „И жизнь постиг“ («Я к вам пишу»). Усиливая высокий строй и эмоциональность стиха, поэт, использует также архаические слова, вроде: «длани» («Умирающий гладиатор»), «персты» («Еврейская мелодия»), «сей» («Смерть Поэта»), «злато» («Поэт»), «влачил» («Я к вам пишу»), «хладный» («Последнее новоселье»), «судия» («Пророк»). Повышению эмоционального строя служат и такие необычные словосочетания, как «Бесчувственной толпы минутною забавой» («Умирающий гладиатор»), «Коварным шепотом насмешливых невежд» («Смерть Поэта»), «неверием осмеянных страстей» («Дума»), «Покрытый ржавчиной презренья» («Поэт»), с «насмешкой глупою ребяческих сомнений» («Последнее новоселье»).

Ради усиления ораторской патетики своих произведений Лермонтов использует и словесно-изобразительные средства. Он применяет заостренно-эмоциональные, оценочные эпитеты, выдвигая и подчеркивая их значение: «Ликует буйный Рим… Бесчувственной толпы минутною забавой… Насмешливых льстецов несбыточные сны» («Умирающий гладиатор»). Или: «Перед опасностью позорно-малодушны, И перед пластик) — презренные рабы» («Дума»). Его сравнения, как правило, зрительно и эмоционально максимальны, необычны, исключительны: «…Жалкий раб,—он пал, как зверь лесной» («Умирающий гладиатор»); «И старик во блеске власти Встал, могучий, как гроза» («Дары Терека»).

Напряженная эмоциональность лермонтовского стиха создается и самыми разнообразными средствами синтаксиса, из которых наиболее часто используются восклицательные и вопросительные предложения, повторы, антитезы, параллелизмы, перехваты, анафоры и градации.

Вопросительно-восклицательная организация речи придает стихам повышенную взволнованность то ораторского обращения, то интимно-сердечного излияния. Усиливая патетику и динамику воспроизводимого чувства, поэт нередко начинает фразу глаголом, являющимся опорным словом фразы: «Погиб поэт — невольник чести— Пал оклеветанный молвой!» («Смерть Поэта»). При повторении слов и фраз происходит возврат к предмету мысли, но обогащенный уже новыми чувствами: «Детей играющих — возлюбленных детей» («Умирающий гладиатор»); «А годы проходят—все лучшие годы!» («И скучно и грустно»).

Подхваты слов из конца предыдущей стихотворной строки в начало следующей за ней создают эмоциональные нажимы: «Один как прежде …и убит! Убит!» («Смерть Поэта»). Или: «Забытый, Он угасал один — Один…» («Последнее новоселье»). Анафора усиливает мысль или чувство: «Зачем он руку дал клеветникам ничтожным, Зачем поверил он словам и ласкам ложным…» («Смерть Поэта»).

Высокая интеллектуальность гражданско-обличительной лирики Лермонтова проявляется в обилии резких и ярких антитез («Гляжу на будущность с боязнью, Гляжу на прошлое с тоской», «Но светлая слеза — жемчужина страданья»), глубоко обобщенных афоризмов: «Его грядущее — иль пусто, иль темно».

Идейно-смысловая, эмоционально-психологическая напряженность стихотворений Лермонтова обусловила динамизм их композиции. В «Смерти Поэта», последовательно эмоционально повышаясь, следуют картины гибели поэта, обращения к свету, дуэль, раздумья о взаимоотношениях поэта со светским обществом, проклятие палачам свободы. В стихотворении «Тучи» чувство одиночества выражается постепенным его нагнетанием: вначале констатируется движение туч, «вечных странников», потом следуют вопросы о причинах их изгнанничества и, наконец, в завершающих, проникновенно сострадательных строках высказывается сочувствие им. Градация принимает иногда форму синтаксической анафоры, проходящей через все стихотворение и заканчивающейся обобщающим выводом («Когда волнуется желтеющая нива», «Благодарность»).

Повышая эмоционально-психологическую напряженность стиха, Лермонтов завершает его острой, особо выразительной концовкой (point). Эта концовка может принимать самые разнообразные виды, например: утверждения («Кинжал»); призыва-вопроса («Поэт“); обращения (“1-е января»); обобщающего суждения («И скучно и грустно»). Ораторская патетика гражданских стихов Лермонтова, разрывая правильные строфические чередования, чаще всего выражается в свободной строфике («Смерть Поэта», «Не смейся над моей пророческой тоскою», «Журналист, читатель и писатель», «Я к вам пишу», «Родина», «Это случилось в последние годы могучего Рима»).

Стихи интимно-элегического характера потребовали иной формы. В них высокая лексика сменяется интимной, ораторская тональность — напевной, свободная строфика — правильно-чередующейся рифмой. В интимно-элегических стихах много чаще, нежели в гражданских, используется интонационная пауза, усиливающая их эмоционально-психологическое напряжение: «Желанья… что пользы напрасно и вечно желать?» («И скучно и грустно»); «Что ж делать?..» («А. О. Смирновой»).

Расширяя содержание лирики, Лермонтов более полно, нежели Пушкин, осваивает размеры силлабо-тонического стиха и придает им небывалую до него гибкость. Господствующим размером поэзии Лермонтова остается ямб, которым написано примерно две трети стихов 1836—1841 годов. Среди этих стихов имеются трехстопные («И. П. Мятлеву»), пятистопные («Благодарность»), но преобладают четырехстопные («Ветка Палестины», «Бородино», «Гляжу на будущность с боязнью») и шестистопные («Умирающий гладиатор», «Когда волнуется желтеющая нива», «Печально я гляжу на наше поколенье»). Андрей Белый убедительно показал, что Лермонтов, обогащая четырехстопный ямб, искусно использует пиррихии и другие средства. Придавая пятистопному ямбу легкость и естественность, Лермонтов не придерживается строгого правила Пушкина ставить цезуру на второй стопе и не допускает цезур на без-, ударной третьей стопе. Добиваясь совершенной полноты выражения содержания своих стихов, он, как отметили В. М. Фишер и другие исследователи, комбинирует шестистопный ямб с пятистопным («Кинжал») и с четырехстопным («Поэт», «Не верь себе»), четырехстопный с пятистопным («Ребенка милого рожденье»), трехстопным («Как небеса твой взор блистает») и двухстопным («Любовь мертвеца»).

Вслед за ямбическими стихами идут амфибрахические («Воздушный корабль», «Три пальмы», «Тамара»), хореические («Узник», «Спор», «Горные вершины»), анапестические («Соседка», «Русалка») и дактилические, которых всего три: «Молитва» («Я, матерь божия, ныне с молитвою»), «Пленный рыцарь» и «Тучи». Здесь амфибрахии состоят из двух («Есть речи — значенье»), трех («Тамара»), четырех («Три пальмы») и пяти («Дубовый листок оторвался от ветки родимой») стоп. А наряду с этим пятистопный амфибрахий чередуется с трехстопным и четырехстопным («И скучно и грустно»), двухстопный — с трехстопным («На светские цепи»). Лермонтов с равным искусством пишет хореические трехстопные («Горные вершины»), четырехстопные («Узник») и пятистопные («Выхожу один я па дорогу») стихи. В его стихах чередуется четырехстопный хорей с трехстопным («Казачья колыбельная песня», «Спор»). В «Русалке» мы встречаем очень редкую комбинацию анапеста с амфибрахием.

Ритмо-метрический строй стихов «Лилейной рукой оправляя» и «На бурке под тенью чинары» настолько сложен, что их принимают то за анапесто-ямбы, то за дольники и амфибрахии. Думается, что их основу составляет все же амфибрахий. Лермонтов обращается, правда, реже, нежели Пушкин, и к формам античного стиха — к гекзаметру («Это случилось в последние годы могучего Рима»). Больше, чем Пушкин, он использует трехсложные размеры, которые затем особенно щедро будут применяться Некрасовым.

Напрягая эмоциональность стиха, Лермонтов ставит цезуру на самых различных местах («Никто моим словам», «Я к вам пишу»). Тому же содействуют переносы конца фразы из одной строки в другую («Умирающий гладиатор“, “1-е января»).

Поэт весьма разнообразен и в рифме. В ранней лирике поэт в ряде случаев применял белый стих («Желтый лист о стебель бьется», «Три ночи я провел без сна — в тоске», «Тростник»), но в поздней лирике, усиливая музыкальность рифмы, он отказывается от этого. После 1836 года им написано без рифм лишь стихотворение «Слышу ли голос твой». Лермонтов, как и Пушкин, не гнушается и глагольной рифмы («Парус»). В стихотворении «Ты помнишь ли, как мы с тобою» он явно злоупотребляет ею. Но в большинстве его поздних стихов глагольная рифма отсутствует: «Узник», «Тучи», «Утес», «Пророк». Вслед за Державиным, Жуковским, Рылеевым и Полежаевым Лермонтов узаконивает дактилическую рифму, обойденную Пушкиным: «Я, матерь, божия, ныне с молитвою…», «Графиня Эмилия», «Тучи». Им широко применяются и почти не использовавшиеся до пего сплошные рифмы: «Есть речи — значенье…», «Пленный рыцарь“. Придавая стиху энергичность, поэт часто применяет мужские рифмы (“1-е января»). В «Сказке для детей» он признавался, что в мужских рифмах «…без ума от тройственных созвучий И влажных рифм — как например на ю».

Почти каждое стихотворение поздней лермонтовской лирики ритмо-метрически и строфически оригинально. Его строфика богаче пушкинской. У него имеются и весьма редкие строфы: семистрочные («Бородино»), одиннадцатистрочные («Памяти А. И. Одоевского»), двенадцатнстрочные («Свиданье») и тринадцатистрочные («Слепец,'страданьем вдохновенный»). Он неоднократно обращается к онегинской строфе («Моряк», «Тамбовская казначейша»).

Обогащая звучание стиха, Лермонтов сознательно применяет средства звукописи. Чудесный образец его звукописи — «Русалка». В музыке этого стиха, созданной подбором слов, синтаксической структурой и рифмой, большую роль играет искусное нагнетание мягких звуков: «Русалка плыла по реке голубой». Поэт повышает музыкальность своего стиха не только за счет скопления определенных звуков, как в «Русалке…», но и вводя внутренние рифмы, ассонансы: «Где ты росла, где ты цвела» («Ветка Палестины»); «Степью лазурною, цепью жемчужною» («Тучи»); «Чернея па черной скале» («Тамара»).

Имея в виду метро-ритмическое, рифмическое и строфическое богатство, гибкость, звучность стиха Лермонтова, В. М. Фишер назвал его «самым музыкальным русским поэтом» XIX века. Музыкальность лермонтовского стиха искусно сочетается с пластичностью, о чем так ярко писал Белинский.

Лермонтов начал свой творческий путь бурнопламенным романтиком. Но и в самых ранних его стихах, сатирически обличающих высший свет («Булевар», «Примите дивное посланье», «Что толку жить!»), намечаются реалистические тенденции. В последующем творчестве под влиянием ширившегося освободительного движения, роста демократических идей, настоятельного требования времени к сближению литературы с действительностью, к осознанию ее конкретно-исторической сущности эти тенденции непрестанно усиливались. Оставаясь в основном романтической, поэзия Лермонтова постепенно приобретала реалистическую трезвость, что сказывалось в ослаблении автобиографичности и углублении обобщающего начала, во все большей смысловой точности изобразительных средств и т.д.

Сложное состояние «переходности» Лермонтова от романтизма к реализму особенно ощутимо выразилось в стихотворении «Не верь себе». Здесь авторское сознание явно двоится между «мечтателем» и «скептиком». Не романтик, а реалист произносит эти предельно естественные, ясные, обычные фразы: «И верится, и плачется, И так легко, легко…» («Молитва»); «Я знал его—мы странствовали с ним В горах Востока…» («Памяти А. И. Одоевского»); «Наедине с тобою, брат, Хотел бы я побыть» («Завещание»).

В реалистических стихах, идя за Пушкиным, Лермонтов нарушает привычные жанровые границы и создает сложные, синтетические лирические формообразования. В них зарисовка пейзажа органически объединяется с выражением чувства, в элегию врывается сатира, высокая гражданственность сплавляется с интимностью, фразеологическая патетика соседствует с просторечием. Примером тому могут служить «Бородино», «Утес», «Выхожу один я на дорогу».

О своем обращении к реализму Лермонтов счел необходимым заявить и в декларативной форме: в первой строфе поэмы «Сашка», в первой и третьей строфах поэмы «Сказка для детей», в стихотворениях «Журналист, читатель и писатель» и «В альбом С. Н. Карамзиной». В стихотворении «Не верь себе» Лермонтов низводит романтического поэта с пьедестала никем не понятого мечтателя и направляет его мысли к подлинной жизни — сложной и мучительной.

Расширяя смысловое значение своих стихов, сообщая им глубокую объемность, масштабность, Лермонтов, как и в стихотворении «Парус», применяет средства реалистической символики («Ветка Палестины», «Тучи», «Утес») и аллегории («Три пальмы», «Спор»).

Дата добавления: 2015-08-03