И СНОВА.

Старинная пословица говорит: нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Это будет уже другая река — она течет, движется, меняются ее берега; и вода, и небо над ней каждую секунду становятся иными. Человек тоже меняется — каждое прожитое мгновенье рождает в нем новый опыт, новую мысль, новое чувство.

Нельзя дважды войти в одну и ту же книгу. Если это настоящая книга, она движется и растет вместе с нами.

«Война и мир» — из тех книг, которые нельзя перечитывать; ее каждый раз читаешь заново и заново открываешь для себя Наташу и Пьера, князя Андрея и мальчика Николеньку, Кутузова, Долохова, капитана Тушина... Заново открываешь себя самого, потому что книга эта всякий раз рождает новые мысли.

В самом ее названии — вся жизнь человеческая: ВОЙНА и МИР. Это книга о рождении и смерти, о любви и горе, о счастье и страданиях, о молодости и старости, о чести, благородстве, о серьезности и легкомыслии, о разочарованиях, потерях и поисках... Эта книга охватывает все, чем живет человек, от самых маленьких личных событий до грандиозного и величественного единения людей в час общей беды народа.

Для каждого из нас при каждом чтении это новая книга: сегодня она о Наташе, завтра — о Кутузове, через год — о Пьере. На самом же деле это всегда книга о том, что произошло с целым народом, поэтому каждый из нас видит в ней свое, поэтому в дни испытаний мы прибегаем к роману Толстого за помощью, советом, исцелением.

Поэтому второй такой книги нет. Дело не только в том, что она охватывает две разные войны, и годы мира между войнами, и еще годы после войны; в ней меняются поколения: уходят старики, дети становятся взрослыми, а взрослые — стариками, и уже новые дети шумят в старых домах.

Каждый из старых и молодых, взрослых и детей, появившихся на ее страницах, объясняет нам не только то, что было вчера, но и то, что есть сегодня, будет завтра — вот почему второй такой книги нет.

Я снова открываю «Войну и мир», чтобы проверить какую-то цитату, и, открыв, зачитываюсь надолго.

Опять Наташа пляшет у дядюшки, и он видит, что ее «дух и приемы... были те самые, неподражаемые... русские», которых ждут от нее все вокруг. Она еще счастлива, полна радости и любви, еще не испытала горя — но в сердце ее уже живет та Наташа, которая отдаст повозки раненым, а много позже станет женой декабриста.

Снова поднимается грозная народная стихия навстречу Наполеону, и купец Ферапонтов поджигает свой хлеб, а другие купцы несут горящие бревна в свои дома, чтобы поджечь их, и мужики в белых рубахах работают на поле сражения, как привыкли работать на мирных полях.

Я перечитываю «Войну и мир» и вижу страницы и главы, о которых ничего не сказала: ночь на святках; опера, которую Наташа слушает рядом с Элен; женитьба Бориса на Жюли; объяснение Андрея с отцом, многие страницы о войне — и каждая строчка рождает новые и новые мысли.

Но вот страницы, над которыми я думала, о которых писала:

«Пьер... сидел у себя наверху перед столом в накуренной низкой комнате, в затасканном халате и переписывал подлинные шотландские акты, когда кто-то вошел к нему в комнату. Это был князь Андрей.

— А, это вы, — сказал Пьер с рассеянным и недовольным видом. — А я вот работаю, — сказал он, указывая на тетрадь с тем видом спасения от невзгод жизни, с которым смотрят несчастливые люди на свою работу».

Как же так? Сколько раз я читала эти строки — и никогда не видела в них того, что вижу сегодня. Внизу, у графини Елены Васильевны, — раут, на нем присутствуют важные лица, но Пьер с некоторых пор «стал чувствовать тяжесть и стыд в большом обществе» — я читаю это как бы впервые, потому что раньше не обращала внимания ни на то, как плохо Пьеру в своем доме, ни на то, что он опять живет наверху — в той комнате, где жил при отце, куда поднимался к нему Борис Друбецкой. И никогда я не замечала, что Пьер курит, — это ему, кажется, и не идет совсем!

И «затасканный халат», напоминающий Обломова, — нет, Пьер другой, он умеет заставить себя работать; но нужно ли это? Никогда раньше я не видела трагических строк: «с тем видом спасения от невзгод жизни, с которым смотрят несчастные люди на свою работу», — ведь это правда, в работе действительно спасенье, но Толстой как будто осуждает или, может быть, жалеет Пьера... А я всегда считала достоинством способность уйти в работу от горя, раздражения, тоски. Правильно ли я понимаю Толстого и как же быть на самом деле, если человеку плохо, и только в своем труде он находит утешение?

«Князь Андрей с сияющим, восторженным и обновленным к жизни лицом остановился перед Пьером и, не замечая его печального лица, с эгоизмом счастия улыбнулся ему.

— Ну, душа моя, — сказал он, — я вчера хотел сказать тебе и нынче за этим приехал к тебе. Никогда я не испытывал ничего подобного. Я влюблен, мой друг». (Курсив мой. — Н. Д.)

Что же такое дружба, если Пьеру плохо, а князь Андрей не видит этого и занят собой? Но — с другой стороны — что же такое дружба, если несчастливый Пьер отвечает: «я очень рад» — и «действительно лицо его изменилось, морщина разгладилась и он радостно слушал князя Андрея».

Неужели все это можно объяснить так просто, что князь Андрей в этой сцене плох, эгоистичен, а Пьер благороден и хорош? Но ведь через три года Пьер будет так же счастлив своей любовью к той же Наташе — и забудет все горе, причиненное им обоим смертью князя Андрея — нет, нельзя судить так просто; все в человеке сложнее; счастье эгоистичнее горя, и как осуждать счастливого за то, что он счастлив?

Но как прекрасна эта способность забыть свою беду и обрадоваться за другого!

«— Я бы не поверил тому, кто бы мне сказал, что я могу так любить, — говорил князь Андрей. — Это совсем не то чувство, которое было у меня прежде. Весь мир разделен для меня на две половины: одна — она и там все счастье, надежда, свет; другая половина — все, где ее нет, там все уныние и темнота...

— Темнота и мрак, — повторил Пьер, — да, да, я понимаю это».

Они говорят каждый о своем — и оба об одном; они понимают друг друга с полуслова — и вовсе не понимают; но это и есть дружба; не дано одному человеку понять в другом все — хорошо это или плохо?

И снова я открываю «Войну и мир» — и перечитываю много раз читанные страницы. Опять Кутузов идет перед строем войск; опять капитан Тушин бегает со своей трубочкой от одного орудия к другому; и Долохов мечет банк, и Наташа гадает перед зеркалом... Я читаю все эти знакомые строки, но в каждой из них открывается новое, неизведанное; их нельзя исчерпать, их можно только читать снова и снова...

Дата добавления: 2015-08-03