Непобедимая французская армия

Кутузова мы видим глазами Толстого и уже не можем видеть иначе.

Наполеон двоится в наших глазах: невозможно забыть коротенького человека с толстыми ногами, пахнущего одеколоном, — таким предстает Наполеон в начале третьего тома «Войны и мира». Но невозможно забыть и другого Наполеона: пушкинского, лермонтовского — могучего, трагически величественного.

По теории Толстого, Наполеон был бессилен в русской войне: он «был подобен ребенку, который, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит».

Толстой был необъективен в отношении Наполеона: этот гениальный человек многое определил в истории Европы и всего мира, и в войне с Россией он не был бессилен, а оказался слабее своего противника — «сильнейшего духом», как сказал сам же Толстой.

И вот теперь та психологическая победа, которую еще на совете в Филях понимал и чувствовал Кутузов, стала видна всем. Что же решило эту победу? Толстой считает: не распоряжения командования, не планы и диспозиции, но множество простых, естественных поступков отдельных людей: то, что «мужики Карп и Влас, и все бесчисленное множество таких мужиков не везли сена в Москву за хорошие деньги, которые им предлагали, а жгли его»; то, что «партизаны уничтожали Великую армию по частям», что партизанских отрядов «различных величин и характеров были сотни... Был дьячок начальником партии, взявший в месяц несколько сот пленных. Была старостиха Василиса, побившая сотни французов».

Толстой совершенно точно понял значение того чувства, которое создало партизанскую войну, заставило людей поджигать свои дома. Выросшая из этого чувства, «дубина народной войны поднялась со всей своей грозной и величественной силой, и... не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие».

Несколько раз мельком Толстой показывает французских пленных: дрожащий от холода босой барабанщик, которого пожалел Петя; обмороженные, больные французы, жалкой толпой бредущие за русской армией; и, наконец, Рамбаль — тот самый офицер, который был так весел в первый день, когда французы вошли в Москву.

Тогда Рамбаль чувствовал себя великодушным победителем, рыцарем. Вот как он входил в русский дом: «высокий, бравый и красивый мужчина... молодецким жестом... расправил усы и дотронулся рукой до шляпы». Он снисходительно и добродушно обращался с побежденными русскими: «почтение всей компании», «французы добрые ребята...» Когда Пьер спас ему жизнь, «красивое лицо его приняло трагически-нежное выражение», и он заявил, что Пьер — француз. «Совершить великое дело мог только француз, а спасение жизни его... было, без сомнения, самым великим делом». Пьер не хотел разделять с ним ужин, но Рамбаль был так искренне добродушен, что Пьер поневоле остался. Весь вечер он слушал самодовольную, веселую и пустую болтовню Рамбаля, привыкшего входить победителем в чужие города. И вот через несколько месяцев мы снова встречаем Рамбаля — вернее, сначала слышим о нем:

«То-то смеху... Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет».

Это рассказывает один солдат другому. Вместе с ними мы приближаемся к костру и видим две «странно одетые фигуры».

Денщик Рамбаля Морель, «обвязанный по-бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку». Сам Рамбаль «хотел сесть, но упал на землю». Когда солдаты подняли его и понесли, Рамбаль «жалобно заговорил: О, молодцы! О, мои добрые, добрые друзья! Вот люди!.. — и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату».

Именно в судьбе Рамбаля, умевшего так молодцевато расправлять усы и так снисходительно разговаривать с побежденными, Толстой показывает, в каком жалком положении оказалась великая французская армия. Ведь эти двое даже не попали в плен, — поняв безвыходность своего положения, они сами вышли из леса, где прятались.

Русские солдаты, встретившие французов, могли бы убить их — это было бы бесчеловечно, но понятно после жестокой войны, которую они выиграли. Но жестокости уже нет в душе народа, «чувство оскорбления и мести» уже заменилось в ней «презрением и жалостью».

Французов накормили, дали им водки, Рамбаля отнесли в избу... Молодые солдаты хохотали до упаду, слушая песни Мореля, а старые, улыбаясь, поглядывали на него.

«— Тоже люди, — сказал один из них, уворачиваясь в шинель, — и полынь на своем кореню растет».

Это «тоже люди» было сказано Кутузовым, который всегда чувствует одно с солдатами. Помните: «Мы себя не жалели, а теперь и их пожалеть можно...» (Разрядка моя. — Н. Д.)

Для Толстого всегда главное, лучшее качество, которое он ценит в людях — человечность. Бесчеловечен Наполеон, одним взмахом руки посылающий на гибель сотни людей. Всегда человечен Кутузов, стремящийся и в жестокости войны сохранить жизнь людей.

Это же естественное — по мысли Толстого — чувство человечности живет теперь, когда враг изгнан, в душах простых солдат; в нем и заключено то высшее благородство, которое может проявить победитель.

Дата добавления: 2015-08-03