Упражнение 1. Рассмотрите представленные ниже образцы правки рукописей. Прочитайте и проанализируйте их.

Вопросы к обсуждению:

1.Каковы задачи правки в каждом из трех случаев?

2. Что и почему изменилось в содержании каждого из трех текстов? Приведите примеры.

3. Как и почему изменилась форма каждого из трех текстов? Приведите примеры.

4. Какие приёмы исправления рукописи чаще всего использует каждый из редакторов? Приведите примеры.

5. Есть ли сходство между правками всех трех текстов? Каковы отличия? Чем они обусловлены?

-а-

Первоначальный текст

В 1840 - 48 по проекту Б. [архитектора А. П. Брюллова] выстроено на Дворцовой площади здание штаба гвардейского корпуса, в котором проявлено тонкое понимание рацее существовавшего ансамбля.

После правки

В 1840-48 по проекту Б. построено на Дворцовой площади здание штаба гвардейского корпуса, в котором проявлено тонкое понимание ансамбля площади, созданного до Брюллова В.В. Растрелли и К.И. Росси.

-б-

Первоначальный текст

Автоколебания – колебания, стационарная амплитуда которых определяется свойствами колебательной системы и не зависит от начальных условий. После правки

Автоколебания – колебания, стационарная (установившаяся) амплитуда которых определяется свойствами колебательной системы и не зависит от начальных условий.

-в-

Первоначальный текст

Химический атомизм проявил особую плодотворность и творческую силу в структурной теории (теории строения), созданной А. М. Бутлеровым (cм.). Такие частицы при приближении к атомному ядру испытывают действие весьма интенсивных отталкиваемых сил. Этот замечательный опыт непреложно доказывает, что внутренняя энергия А. [атома] может иметь только определенные дискретные значения... Осуществить такие условия на сто процентов, разумеется, невозможно, но некоторого приближения к ним удалось достичь.

После правки

Химический атомизм,оказался особенно плодотворным в теории строения, созданной А. М. Бутлеровым (см.). Такие частицы при приближении к атомному ядру испытывают сильное отталкивание. Этот опыт доказывает, что внутренняя энергия А. может иметь только определенные дискретные значения... Осуществить такие условия полностью, разумеется, невозможно, но некоторого приближения к ним удалось достичь.

Упражнение 2. Проанализируйте, мотивированы ли исправления редактора в рукописи статьи. Предложите свои варианты правки, если это необходимо. Воспользуйтесь знаками правки, данными выше.

-I-

Авторская рукопись

Положение в научной журналистике превосходное. Положение в научной журналистике скверное. Оба взаимозаключающих тезиса могут быть доказаны. Все хорошо. А разве нет? Научно-популярных журналов немало, тиражи их внушительные, нет массового издания, которое не благоволило бы к темам науки, читательский интерес интенсивен и устойчив, - издательства охотно печатают научно-популярные книги. Лет пятнадцать, даже десять назад картина выглядела гораздо хуже. Положение неудовлетворительно. Разве нет? Фронт научно-популярных журналов крайне узок (есть " «Химия и жизнь», но «Физики и жизни», «Биологии и жизни», не говоря уже о научно-популярных журналах гуманитарного направления, нет вовсе). Парадоксально, но в эпоху научно-технической революции отделы науки отсутствуют даже в некоторых крупных газетах. Не хватает самих научных журналистов, — разговоры о планомерной подготовке пополнения который год остаются разговорами. Платят за научно-популярные книги скупо, кое-какие из них залеживаются на прилавках — это при огромном-то читательском интересе! И так далее.

Однако я хочу перевести разговор несколько в иную плоскость. Выскажу не новую мысль. Объем научной информации удваивается сейчас примерно за 5 - 10 лет. Удваивается за десятилетие и число научных работников. Объем же публикаций, равно как и число научных журналистов, за тот же срок не удваивается, удваиваться не может, да и вообще чисто количественный путь роста, в силу некоторых объективных причин, не чересчур перспективен.

В 50-х и особенно в 60-х годах начался процесс, который, если судить по газетно-журнальным публикациям, научной журналистикой осознан не был. Бурно стали возникать и находить применение такие научные дисциплины и методы, как «мозговой штурм», морфологический анализ, системотехника, прогностика и тому подобное. Если упрощенно, очень упрощенно, то все эти новинки направлены, в сущности, на одно: на повышение к.п.д. мысли, к.п.д. принимаемых решений.

Чем вызван этот всплеск? Позволю себе небольшое отступление. До 1967 года я ра- ботал в отделе науки «Комсомольской правды». Это место, что ни говори, своего рода нервный узел, чутко настроенный на события науки и жизни. Беспокоила ли нас тогда судьба биосферы? Нет. То есть мы, конечно, выступали против фактов загрязнения среды, писали об опасности неумеренного применения ядохимикатов, но понимания, что само экологическое равновесие находится под угрозой, у нас не было. Не было его, как ни странно, в общем, и среди ученых; мы держали тесную связь с биологами, и они бы нас, конечно, «заразили» такого рода беспокойством. Проблема накатилась, как вал цунами, хотя теперь, задним числом, ясно, что этот вал можно было разглядеть задолго до приближения.

Текст после правки

Положение в научной журналистике превосходное. Положение в научной журналистике скверное. Оба исключающих тезиса могут быть с одинаковым успехом доказаны. Ведь все зависит от того, под каким углом рассматривать упомянутый вопрос. Так, например, в подтверждение первой точки зрения скажем: научно-популярных журналов у нас немало, тиражи их внушительные, нет массового издания, которое не благоволило бы к темам науки, читательский интерес интенсивен и устойчив, издательства охотно печатают научно-популярные книги. Лет пятнадцать, даже десять назад картина была гораздо худшей. А вот другой взгляд. Фронт научно-популярных журналов крайне узок (есть «Химия и жизнь», но «Физики и жизни», «Биологии и жизни», не говоря уже о научно-популярных журналах гуманитарного направления, нет вовсе). В некоторых крупных газетах все еще не созданы отделы науки. Не хватает и самих журналистов, пишущих на темы науки, разговоры, о планомерной подготовке которых пока остаются только разговорами. Отдельные книги пишутся скучновато, тяжелым языком, и кое-какие из них залеживаются на прилавках — это при огромном-то читательском интересе!..

Однако я хочу перевести разговор несколько в иную плоскость. Как известно, в течение 5-10 лет объем научной информации удваивается. Удваивается за десятилетие и число научных работников. Объем же научно-популярной периодики, равно как и число научных журналистов, остаются прежними.

В 50-х и особенно 60-х годах начался процесс, который, если судить по газетно-журнальным публикациям, пока обходится научной журналистикой должным вниманием; Бурно стали возникать и практически решаться наукой такие вопросы, как «мозговой штурм», морфологический анализ, прогнозирование и т. п., которые, в сущности, направлены на то, как повысить к. п. д. мысли, к. п. д. принимаемых решений.

Чем вызвано, что с такой остротой возник именно этот комплекс вопросов? Позволю себе небольшое отступление. До 1967 года я работал в отделе науки «Комсомольской правды», который всегда был своего рода нервным узлом, чутко настроенным на то, что происходит в мире науки. Однако беспокоила ли серьезно: нас, журналистов, тогда судьба биосферы? Нет. То есть мы, конечно, выступали против, фактов загрязнения среды, писали об опасности неумеренного применения ядохимикатов, но понимания, что само экологическое равновесие находится под угрозой, у нас не было. Не было его, как ни странно; в общем то и среди ученых. Проблема накатилась, как вал цунами, хотя теперь, задним числом, ясно, что этот вал можно было разглядеть задолго до приближения.

-II-

Авторская рукопись

Нынче мы наблюдаем не только размах научно-технической революции, но и всевозрастающее стремление людей к профессиональному совершенству, к тонкому знанию своего дела, к умению творить по законам красоты. И это мы называем мастерством или искусством в работе. Мне кажется, что именно этим можно объяснить и возрастание требовательности советского общества ко всему тому, что создает человек, и возникновение атмосферы нетерпимости ко всякого рода небрежности, невыразительности, серости, в чем бы они ни проявлялись — в материальном производстве или в духовной жизни. Все это имеет непосредственное отношение и к нашей журналистской профессии. * Размышляя ' над профессиональным совершенствованием людей различных специальностей, советский журналист начинает все больше задумываться над тем, имеет ли он моральное право писать посредственно о мастерстве других и правомерно ли вообще ему выступать в роли общественного судьи тех, кто творит по законам красоты, если он сам еще не овладел высотами профессионального искусства.

Как-то мне довелось присутствовать на заседании коллегии одного министерства. Отчитывался редактор отраслевой газеты. По всему было видно: редактора решили «призвать к порядку». Он пропустил статью в защиту изобретения, несовместимого, по мнению некоторых присутствующих, с современными научными взглядами. Особенно решительно нападал один из /известных специалистов.

— Газете, — говорил он, — ее следует увлекаться сенсациями, тем более в науке. Сенсация — это «вдруг». Это неожиданность, бывшее скрытое и неизвестное до вчерашнего дня, а сегодня найденное газетчиком и доложенное общественному мнению. А такого положения с научным материалом быть не может. Особенно осторожно надо относиться к открытиям, которые не согласуются с научными истинами. Выступавший подверг сомнению миссию прессы воздействовать на развитие науки и рекомендовал журналистам — популяризаторам науки и техники знакомить читателя только с апробированными техническими новинками. — Я понимаю, — продолжал он, — изгнание со страниц газет научных и технических сенсаций, может быть, скажется на читабельности газеты. Но что поделаешь... Редактор, казалось, был смущен «железной» логикой выступавшего. Но не думал сдаваться. Отвечая своему оппоненту, он говорил: — Советской журналистике должна быть присуща достоверная сенсация. Изгнание ее. со страниц газет и журналов лишило бы нашу печать важной функции пропаганды нового, передового. Поиск интересных и нужных обществу проблем, в том числе и в области науки, — наша первейшая обязанность.

Текст после правки

Мы наблюдаем не только, размах научно-технической революции, но и всевозрастающее стремление людей к профессиональному совершенству, к тонкому знанию своего дела. И это мы называем мастерством или искусством. Мне кажется, что именно этим можно объяснить и возрастание требовательности советского общества ко всему тому, что создает человек, и возникновение атмосферы нетерпимости ко всякого рода рутинерству, застою, консерватизму, в чем бы они ни проявлялись — в материальном производстве или в науке. Все это имеет непосредственное отношение и к нашей журналистике. ' Размышляя над профессиональным совершенствованием людей различных специальностей, советский журналист начинает все больше задумываться над тем, имеет ли он моральное право писать посредственно о мастерстве других и правомерно ли вообще ему выступать в роли общественного судьи тех, кто ищет новые пути в науке и технике, если он сам еще не овладел высотами профессионального искусства.

Как-то мне довелось присутствовать на заседании коллегии одного министерства. Отчитывался редактор отраслевой газеты. По всему было видно: редактора решили «призвать к порядку». Он поместил статью в защиту изобретения, по мнению некоторых присутствующих, несовместимого с современными научными взглядами. Особенно решительно нападал один известный специалист.

— Газете, — говорил он, — не следует увлекаться сенсациями, тем более в науке. Сенсация — это «вдруг». Это неожиданность, бывшее скрытое и неизвестное до вчерашнего дня, а сегодня найденное газетчиком и доложенное общественному мнению. А такого положения с научным материалом быть не может. Выступавший подверг сомнению миссию прессы воздействовать на развитие науки и рекомендовал журналистам-популяризаторам знакомить читателя только с апробированными новинками. Казалось, редактор был смущен «железной» логикой выступавшего. Но не думал сдаваться. — Советской журналистике, — говорил он, — присуща достоверная сенсация. Изгнание ее со страниц газет и журналов лишило бы нашу печать важной функции пропаганды нового, передового. Поиск интересных и нужных обществу проблем, в том числе и в области науки, — наша первейшая обязанность.

Упражнение 3. Сравните отрывки из первоначального варианта (Шамардинский список, 1986 г.) и окончательной редакции повести Л.Н. Толстого «Хаджи-Мурат». Что и почему изменилось в содержании текста? Какие виды правки использовал Л.Н. Толстой?

-I-

Шамардинский список

Я возвращался домой полями. Была самая середина лета. Луга убрали и только что собирались косить рожь. Есть прелестный подбор цветов этого времени года: душистые кашки, красные, белые, розовые, любишь-не-любишь., со своим пряным прелым запахом, желтые, медовые и островидные, - лиловые, тюльпано-видные горошки, разноцветные скабиозы, нежный с чуть розовым пухом подорожник и, главное, прелестные васильки, ярко-синие на солнце, голубые и лиловые вечером. Я люблю эти нолевые цветы с их тонкостью отделки и чуть заметным, не для каждого, своим нежным и здоровым запахом. Я набрал большой букет и уже на обратном пути заметил в канаве чудный малиновый в полном цвету репей, того сорта, который у нас называется татарином и который старательно окашивают или выки дывают из сена покосники, чтобы не колоть на него рук. Мне вздумалось сорвать этот репей, положить его в середину букета. Я слез в канаву и согнал влезшего в цветок шмеля и, так как ножа у меня не было, стал отрывать цветок. Мало того, что он колол со всех сторон, даже через платок, которым я завернул руку, стебель его был так страшно крепок, что я бился с ним минут 5, по одной разрывая волокна. Когда я оторвал, я измял цветок, потом он своей аляповатостью и не шел к нежным тонким цветам букета. Я пожалел, что погубил эту красоту, и бросил цветок. «Какая энергия и сила жизни», — подумал я, подходя к нему...

(Цит. по: Л. Мышковская. Работа Толстого над произведением. — М.: Федерация, 1931, с. 139-140.

Окончательная редакция

Я возвращался домой полями. Была самая середина лета. Луга убрали и только что собирались косить рожь. Есть прелестный подбор цветов этого времени года: красные, белые, розовые-, душистые, пушистые кашки; наглые маргаритки; молочно-белые с ярко-желтой серединой «любишь-нелюбишь» со своей прелой пряной вонью; желтая сурепка со своим медовым запахом; высоко стоящие лиловые и белые тюльпановидные колокольчики; ползучие горошки; желтые, красные, розовые, лиловые, аккуратные скабиозы; с чуть розовым пухом и чуть слышным приятным запахом подорожник; васильки, ярко-синие на солнце и в' молодости, и голубые, и краснеющие вечером и под старость; и нежные, с миндальным запахом, тотчас же вянущие, цветы повилики. Я набрал большой букет разных цветов и шел домой, когда заметил в канаве чудный малиновый, в полном цвету, репей того сорта, который у нас называют «татарином» и который старательно окашивают, а когда он нечаянно скошен, выкидывают из сена покосники, чтобы не колоть на него рук. Мне вздумалось сорвать этот репей и положить его в середину букета. Я слез в канаву и, согнав впившегося в середину цветка и сладко и вяло заснувшего там мохнатого шмеля, принялся срывать цветок. Но это было очень трудно: мало того, что стебель кололся со всех сторон, даже через платок, которым я завернул руку, — он был так страшно крепок; что я бился с ним. минут пять, по одному разрывая волокна. Когда я, наконец, оторвал цветок, стебель уже был весь в лохмотьях, да и цветок уже не казался так свеж и красив. Кроме того, он по своей грубости и аляповатости не подходил к нежным цветам букета. Я пожалел, что напрасно погубил цветок, который был хорош в своем месте, и бросил его. «Какая, однако, энергия и сила жизни, — подумал я, Вспоминая те усилия, с которыми я отрывал цветок. — Как он усиленно защищал и дорого продал свою жизнь».

(Л. Н. Толстой. Хаджи-Мурат. — Собр. соч., т. 14. - М.: Гослитиздат, 1953, с. 15-16).

-II-

Шамардинский список

Куст татарина состоял из трех отростков. Один был оторван. Я вспомнил, как трудно было оторвать цветок, и подумал, что перенес этот куст, если уж отдал этот отросток. На других двух были колючие листки и на каждом по цветку. Все это было в ужасном виде, засыпано пылью, вымазано грязью. Видно, он был уже прижат к земле и после поднялся. Но на одном стебле, сломанном и висящем, еще держались уже не малиновые, а черные шишки, которые были -когда-то цветками, а один отросток, тот, который поник, еще торчал кверху ко- лючками, защищая из-за грязи все-таки краснеющий цветок. Точно вырвали у него кусок тела, вывернули внутренности, оторвали руку, выкололи глаз, свернули скулу. Но он все стоит и не сдается, и один торжествует над человеком, уничтожившим всех его братьев кругом его. «Молодец», — подумал я. И какое-то чувство бодрости, энергии, силы охватило меня. «Так и надо, так и надо». И мне вспомнилась одна кавказская история. Положение человека такое же, как и этого репейника, и человек был тоже татарин. Человек этот был Хаджи-Мурат. Вот что я знаю про это.

(Там же, с. 140 -141).

Окончательная редакция

Куст «татарина» состоял из трех отростков. Один был оторван, и, как отрубленная рука, торчал остаток ветки.

На других двух было на каждом по цветку. Цветки эти когда-то были красные, теперь же были черные. Один стебель был сломан, и половина его, с грязным цветком на конце, висела книзу; другой, хотя и вымазанный черноземной грязью, все еще торчал кверху. Видно было, что весь кустик был переехан колесом и уже после поднялся и потому стоял боком, но все-таки стоял. Точно вырвали у него кусок тела, вывернули внутренности, оторвали руку, выкололи глаз. Но он все стоит и не сдается человеку, уничтожившему всех его братии кругом его. «Экая энергия! — подумал я. — Все победил человек, миллионы трав уничтожил, а этот все не сдается». И мне вспомнилась давнишняя кавказская история, часть которой я видел, часть слышал от очевидцев, а часть вообразил себе. История эта, так как она сложилась в моем воспоминании и воображении, вот какая.

(Там же, с. 16).

-III-

Шамардинский список

Опять выстрел и опять Хаджи-Мурат, выхватив вату, завалился за лошадь и заткнул рану в боку. — Убит, убит! — закричали горцы и бросились к нему. — Нет еще, — и Хаджи-Мурат выхватил кинжал, бросился к тому, в которого он два раза промахивался, и не успел тот поднять руки, как кинжал пропорол ему брюхо. Но в то же время две пули пробили грудь Хаджи-Мурата. Он упал. Он умирал и вдруг понял это. И Вали-Магома такой, каким он его видел в последний раз, свистящим и кидающим камни и смеющимся, представился ему. Вспомнилась ему улыбающаяся,, краснеющая Марья Дмитриевна, вспомнился ему и враг, сам высокий рыжий Шамиль со своим торжественным величием, и Вали-Магома, и Шамиль, и Марья Дмитриевна — все смешалось в одно и из-за всего выступил алла, -от которого он пришел и к которому шел теперь. И он вдруг понял все. Что этого не надо было, что все было не то. Все думали, что кончилось. Но вдруг его страшная окровавленная голова поднялась из-за лошади, он поднялся весь, поднял голову кверху и остановился. Все замерли. Вот его-то в эту минуту мне напомнил запыленный,.сломанный репей. Смущение нападавших продолжалось недолго. Еще две пули ударились в грудь Хаджи-Мурата. Одна попала в золотой и отскочила, другая попала в сердце. — Алла! — проговорил Хаджи-Мурат, упал навзничь и уже не двинулся.

(Там же, с. 162—163).

Окончательная редакция

Еще пуля попала Хаджи-Мурату в левый бок. Он лег в канаву и опять, вырвав из бешмета кусок ваты, заткнул рану. Рана в бок была смертельна, и он чувствовал, что -умирает. Воспоминания и образы с необыкновенной быстротой сменялись в его воображении одно другим. То он видел перед собой силача Абнунцал-Хана, как он, придерживая рукою отрубленную, висящую щеку, с кинжалом в руке бросился на врага; то видел слабого, бескровного старика Воронцова с его хитрым белым лицом и слышал его мягкий голос; то видел сына Юсуфа, то жену Софиат, то бледное, с рыжей бородой и прищуренными глазами, лицо врага своего Шамиля. И все эти воспоминания пробегали в его воображении, не вызывая в нем никакого чувства: ни жалости, ни злобы, ни какого-либо желания. Все это казалось так ничтожно в сравнении с тем, что начиналось и уже началось для него. А между тем его сильное тело продолжало делать начатое. Он собрал последние силы, поднялся из-за завала и выстрелил из пистолета в подбегавшего человека и попал в него. Человек упал. Потом он совсем вылез из ямы и с кинжалом пошел прямо, тяжело хромая, навстречу врагам. Раздалось несколько выстрелов, он зашатался и упал. Несколько человек милиционеров с торжествующим визгом бросились к упавшему телу. Но то, что казалось им мертвым телом, вдруг зашевелилось. Сначала поднялась окровавленная, без папахи, бритая голова, потом поднялось туловище, и, ухватившись за дерево, он поднялся весь. Он так казался, страшен, что подбегавшие остановились. Но вдруг он дрогнул, отшатнулся от дерева и со всего роста, как подкошенный репей, упал на лицо и уже не двигался.

Он не двигался, но еще чувствовал. Когда первый подбежавший к нему Гаджи-Ага ударил его большим кинжалом по голове, ему казалось, что его молотком бьют по голове, и он не мог понять, кто это делает и зачем. Это было последнее его сознание связи с своим телом. Больше он уже ничего не чувствовал, и враги топтали и резали то, что не имело уже ничего общего с ним. Гаджи-Ага, наступив ногой на спину тела, с двух ударов отсек голову и осторожно, чтобы не запачкать в кровь чувяки, откатил ее ногою. Алая кровь хлынула из артерий шеи и черная из головы и залила траву. И. Карганов, и Гаджи-Ага, и Ахмет-Хан, и все милиционеры, как охотник над убитым зверем, собрались над телами Хаджи-Мурата и его людей (Ханефи, Курбана и Гамзалу связали) и, в пороховом дыму стоявшие в кустах, весело разговаривая, торжествовали свою победу. Соловьи, смолкнувшие во время стрельбы, опять защелкали, сперва один близко и потом другие на дальнем конце. Вот эту-то смерть и напомнил мне раздавленный репей среди вспаханного поля.

(Там же, с. 128-129).

Дата добавления: 2015-08-03