Глава 3. — И если у нас все же родится девочка, — говорит Юля, — мы

— И если у нас все же родится девочка, — говорит Юля, — мы…

— Так-так, — говорю я, — мы…

— …мы назовем ее Пирамидой! Пира! Или Мида! Или…

— Чудесное имя, — говорю я, — по крайней мере — свежее, не…

— Не юли, — говорит Юля, — ты не возражаешь?

— Я — за!..

Юля нежно поглаживает свой округлившийся живот.

— А если все-таки мальчик? — спрашиваю я.

— А мальчика назовем знаешь как?

— Как?

Юля думает.

— Вот как: Сократом!.. — восклицает она.

— Сократом?..

— Сократом!..

— Это в честь кого же? — спрашиваю я.

— В честь твоего Чуича! Кого же еще?..

— Чуича?!!

— Или Сенекой…

—?..

— Или, если хочешь, — Аристотелем… Если хочешь.

— В честь Жоры?

— Именно! В честь твоего пропавшего без вести Жоры.

— Хорошо, — соглашаюсь я, — назовем его, быть по-твоему, назовем его просто: Георгием!..

— Прекрасное имя!..

— Красное! Аж горячее… Крепкое, как Сократ!..

— Ты же можешь клонировать Жору, — говорит Юлия, — можешь, можешь!!! Если захочешь!!!

Я представляю себе: колонии клонов! Чуичи, Чуичи, Чуичи… Это невозможно себе представить — чуичичуичичуичичуичичуичичуичи…

Мне уже слышалась поступь вечности.

— Будь по-твоему, — соглашается Юлия, — Сократ так Сократ...

Я могу себе это только представить.

— Вот такая история…

Я рассказывал Лене историю за историей, как мне казалось, историю своей жизни, рассказывал торопясь, спеша от истории к истории, порой невпопад, все, что приходило в данный момент на ум, обычный поток сознания, мейнстрим, все, что, казалось, на мой взгляд, важным, то, чего нельзя не рассказывать, вернее нельзя забывать, рассказывал, не заботясь о хронологии и не подбирая красивых слов, сухо, а порой даже тошно было слушать: одно и то же, одно и то же, с дотошными подробностями и повторами, так, что хотелось затыкать уши, но и настойчиво, с завидным упрямством педагога, которому есть что сказать, вложить в голову слушающего то, что нужно вложить и так, чтобы это знание вскоре не выветрилось, осталось надолго, может быть, навсегда, рассказывал и рассказывал…

Лена слушала…

— Да ты просто чудик, чудак!

Я рассказывал.

— Кто в такое поверит? Да тебя засмеют!

Я рассказываю.

Затем мы задорно хохочем, рыдаем до слез, до болей в животе, до резей и колик...

— Ох-хо-хо…

— Ах-ха-ха…

— А ты напиши, напиши обо всем, об этом, — предложила Лена, едва сдерживая себя от очередной порции смеха, — о своей пирамиде, о вселенской любви, о генах… Во потеха-то!.. О Жорином клоне, о Тине…

Она так шутила, он так умно шутила.

— Конечно, конечно, — улыбаясь, отвечал я, — напишу, напишу…

— Напиши, напиши… Ты так здорово об этом рассказываешь. Вдруг прочтут и поймут…

— Напишу, напишу…

Потом, мы уже расходились в разные стороны, пятясь, как раки, с радостными лицами и улыбками на устах, она вдруг зачастила:

— Ну, пока, будь здоров, ну, пока… ну, пока…

— Ага, ну, пока… счастливо…

Пока она не споткнулась о камень или о какой-то бордюр, или пень, и тогда можно было слышать ее бурчание… И я опять рассмеялся. Шутка удалась.

А когда день прошел, пришла ночь, за окном загустели сумерки и погасли в доме напротив огни, я прислушался — в доме спали. Я тихонечко выбрался из-под теплого одеяла и по стеночке, не дыша и глуша полами халата стук собственного сердца, босиком…

— Ты куда?..

— Спи, я счас…

… босиком выполз в кухню. Без очков и в пупырышках по всей коже. Найдя на ощупь вчетверо сложенный лист бумаги и ручку, припрятанные еще днем под немытой тарелкой, и забравшись с ногами на ледяной табурет, я включил настольную лампу. Тишина. Я расправил лист, два-три раза черкнул по бумаге пером, чтобы убедиться оставляет оно хоть какой-то след, и немного подумал. Что ж, вперед, кто-то должен быть первым! Надо, нужно писать, думал я, чтобы не забыть, чтобы каждый знал, как там было вчера и вчера, и позапозавчера, и два года тому назад, и две тысячи лет, и три тысячи лет или даже семь, или даже все восемь тысяч лет назад, и давно-предавно, так, что даже не вспомнить, что там было тогда в начале всего — курица или яйцо, или крошечное зерно, или просто какая-то мировая пыль? Что там было в начале, в начале всего?.. Ничего? Пустота? Мрак и тлен? И мир, и покой! Или что?..

— В Начале было Слово, — прошептал я и прислушался, ожидая чего-то — тишина… И затем эту мысль перенес на бумагу…

В тишине только скрип пера.

Это были первые слова, которые увидели свет.

И пошло-поехало…

И пошло.

И поехало.

Так было положено Начало.

Всего…

— Да-да, ты рассказывал… Ты взял на себя роль…

— Рассказчика… Всего лишь рассказчика…

Как радостно время от времени воскресить в памяти прелестные мгновения молодости, когда жизнь казалась простой и беспечной и не требовала никакой платы за любопытство и наслаждения, которыми она щедро тебя одарила!

— А как сложились ваши отношения с Аней?

Да-да, наши отношения с Аней… Вот о чем бы я хотел еще рассказать. Как сложились? Я убежден, что как бы они ни сложились, это бы ничего не изменило. При мысли об этом сердце сжимается, как при виде пропасти, которая вдруг возникает на твоем пути.

— И Тина-таки…

— Да.

Оказалось — я рассказывал новую историю, новейшую, и даже не историю, а путь, новый путь, я бы сказал, алгоритм, алгоритм построения новой жизни, светлой, радостной, совершенной, да, Совершенной, Путь, который был указан давно, но так просто и четко не выписан, пошажно и посоразмерно и аж погенно (словцо-то какое), да-да, аж погенно… Каждому гену — свою тропку, которая вывела бы все-все гены Жизни на Дорогу Любви… Да!..

— Ты мне все уши прожужжал своим совершенством, — говорит Лена. — Ты бы лучше…

И эта история повторяется.

— Эта твоя философия неуспеха, не очень-то принимается современниками. Добиться успеха, стать знаменитым… Об этом только и твердят на каждом шагу.

С успехом не так все просто. Никакое скопление народа не должно, считаю я, мешать тебе приближать совершенство. Даже если перед тобой крепко запрут двери, его можно затащить через окно.

— Мир туп и сер оттого, что в нем закончились лампочки.

Нужно изменить сущность успеха, его формулу, кость... Нужно научиться стыдиться… Наконец, — sapere aude! (Решись стать мудрым! — Лат.) И вскоре ветви деревьев начнут гнуться под тяжестью его плодов.

Мне не стыдно за Аню.

— И ни Жорин Иисус, ни Тина так и не смогли… Не успели?

— Успели!.. А как же!.. Всё сложилось, только вот…

В том памятном заснеженном январе, когда мир узнал о случившемся (цунами!), мы с Аней встретились на каком-то симпозиуме… Потом Юля пришла ко мне летом с рекомендательным письмом академика, был июнь или июль, а потом, в августе, мы отправились в первое свое путешествие на автомобиле. С ней я стал забывать прошлое, которое никак не отпускало меня… В ней я нашел, наконец нашел то, что так тщетно искал в других: мы срослись душами, срослись так, что заканчивали фразы друг друга…

— Я звонила Полу Пайака, — сказала Лена, — он теперь глава Global Language Monitor. Я спросила его, какие сейчас наиглавнейшие в мире слова. И знаешь, что он мне ответил?

— Какие?

— Беженец, цунами и Папа.

— И коллайдер… А теперь и 12.12.12… Или 21.12.12! Собственно, это уже не столь важно. Неделя туда, неделя сюда…

— Теперь — да!

— Это и есть картина, если хочешь — кристалл современного мира.

— Но в нем нет твоей Пирамиды.

— Наступивший год инкрустирует в кристалл мира и это слово. Слово и стиль... Да-да, стиль Новой Жизни — The Piramiden Way of Life...

— Думаешь, у него есть шанс пробить себе дорогу в этой сумасшедшей сутолоке наших дней? — спрашивает Лена.

— Это спасет мир...

— А как же так всеми ожидаемый конец света? 21.12.12!

— Ой, брось! Брось ты верить всей этой хрени собачьей!

— Но майя точно выверили…

— Майя, майя… Нострадамусы… Кейси… Глобы… Брось! Наш Путь…

— Ты считаешь, что это тот самый Путь, о котором не уставал говорить Иисус?..

— Призрак совершенства по миру кочует...

— А как же красота?

Если взять и вдруг незаметно уйти, думал я. Никто же не хватится. Какое-то недолгое время, мир, конечно, повздыхает, поахает… Но через неделю-другую о тебе никто не вспомнит. Жернова жизни перемелют и эту новость, из памяти мира выпадут все сведения о каком-то строителе, каменщике, строившем какую-то там Пирамиду (Новую Вавилонскую башню?), чтобы добраться до Неба…

— Красота в совершенстве. Бог творит ее из хаоса мироздания, и если ты совершенен, и у тебя есть глаза, чтобы видеть, ты обязательно увидишь ее. И никогда не разрушишь.

Нельзя уходить! Даже те минуты абсолютной прострации, которая наступает после жуткого напряжения, жадного поиска выхода из тупика, даже такие минуты приносят мне удовлетворение. C’est la vie! (Такова жизнь, — фр.). Ведь плодотворно только чрезмерное…

Выдохся, я просто выдохся…

— Чем же ты теперь занимаешься? — спрашивает Лена.

И, конечно же, потерпел неудачу!

— Теперь, — говорю я, — я кошу здесь в скверах траву, и моим ежедневным неотложным занятием является забота о чистоте. Скверов, улиц, мыслей и душ…

Я поймал себя на мысли, что, боясь признаться себе, всегда готовил смелый путь к бегству.

— Господи! Я так счастлив! Мой геном абсолютно реализован. И что может быть лучше запаха скошенных трав?..

Бежать? Но куда?! Нет! Нельзя уходить!

Лена тоже согласна — нельзя уходить:

— А как же твоя империя?!

Собственно, я не помню, как все произошло. Это ведь само собой разумеется: мы — пара! Мы просто лежим рядом, Лена курит, я вижу, как сизый дымок вьется от ее сигареты…

Вдруг мы узнаем: мы — пара… Вдруг оказалось, что совершенно не зная друг друга, мы стали приобретать новые знания друг о друге, которые по силе своих впечатлений, затмили все до сих пор существующие наши знания друг о друге. И это приобретение было сладостно-прекрасным!

— Обещаешь? — спрашивает Лена.

— Что?

— Что напишешь?

— Ага… Напишу-напишу… И будь что будет.

— Что ты имеешь в виду?

— Да так…

Вдруг я заметил: старею… Я мог бы перечислить тысячу признаков, обнаруженных в себе новых признаков, свидетельствующих о моих новых качествах, отнюдь не согласующихся с утверждением о том, что… Собственно, moi aujourd’hui et moi tantot, sommes bien deux (Я сегодняшний и я недавний — это уже двое, — франц.). А тем более, давний! И тем более, — в молодости! В старости, правда, есть и свои прелести, скажем, никуда не надо спешить, чего-то там не успеть и время от времени не смотреть на часы. Но никто не сможет убедить меня в том, что вечно спешащая, торопящаяся и не все успевающая безрассудная молодость уступает этой созерцающе-надменной и надутой старости…

Никто!

Когда я говорю об этом Жоре, он смеется:

— Да ты, мальчик мой, совсем юн!

— Говоришь Жоре, — спрашивает Лена, — он же пропал без вести.

— Жора не может пропасть, — говорю я, — даже без вести.

Я не понимаю его.

— Никогда не думай о старости, — говорит он, — живи вечным сегодня, сейчас! И заглядывай только в будущее. Во вчерашнем же дне выискивай блёстки счастья. Ты был там хоть в чем-нибудь счастлив?

Этот вопрос застает меня врасплох.

— Где? — спрашиваю я.

— В Караганде.

— Я стал плохо спать…

— Работай же! Работай тридцать шесть часов в сутки и будешь спать как сурок.

— Жор, опять ты за своё. В сутках 24 часа.

— У кого как…

А как же твои залысины, думаю я, как же твой белый пушок на голове?

— Плюнь на тело, — говорит Жора, заметив мое замешательство, живи духом. Только он животворит. На, хочешь?

Он достал из кармана бумажный белый пакетик.

— Что это? — спросил я.

— Фенаминчик… Помогает прекрасно!..

Я зачем-то ещё раз спросил его о нашем будущем. Жора молчал. Мы сидели в тени платана, Жора любовался парой каких-то южных птичек, попыхивая своей трубкой. Своим вопросом я прервал его мысли, он внимательно посмотрел на меня, выпустил облачко голубого дыма.

— Futura sunt in minibus deorum (Будущее в руках богов, — лат.), — тихо произнес он, — и мы не можем его изменить, как бы не старались. Мы можем его только испортить своими телодвижениями. Как думаешь?

Я только согласно кивнул.

— Не соглашайся так безнадежно и быстро, — подбодрил меня Жора, — с нами теперь ведь и Иисус, и Тина… Они — наши боги, так что будущее и в наших руках.

Я ещё верил Жоре.

И возлагал большие надежды на Тину — она сможет!..

Этот узел волос у неё на затылке

С беспомощной прядью на шее

Он ее не сумеет найти

А она найтись не сумеет …

Ти, найтись сумей…

Найдись, а…

Сумей же…

А мне казалось, что Тина уже у меня в кулаке…

Как та синица…

Как перо Жар-птицы…

Дата добавления: 2015-08-03