Глава 33. Чернильные сумерки, отчаяннее горят фонари, я вижу мошкару в ярком свете

Чернильные сумерки, отчаяннее горят фонари, я вижу мошкару в ярком свете, нарядных людей в белом, много молодежи, каменную кладку, затем снова танцующих рядом, музыкантов, стойку бара и официанта, разговаривающего с барменом... Мои губы купаются в ее волосах, ее теплая кисть в моей большой надежной ладони...

Но здесь случаются и землетрясения, камни как горох сыплются с гор, и приходится неделями разгребать завалы. А зимой серо и тоскливо, безлюдно, что называется пусто, снега почти нет, поэтому горные вершины никогда не сияют, слепя глаза белизной, не алеют по утрам румянцем и не золотятся вечерним солнцем. Зимние дожди тихи, дни длинны, унылы и абсолютно безмолвны, а ночи промозглы и безнадежно бессонны.

Ничто так не сближает, как музыка.

Я что-то шепчу ей на ухо, произношу слова, которые ничего не значат, я даже не прислушиваюсь к ним, несу привычную сказочную чушь, от которой ее кожа покрывается пупырышками, я чувствую это кожей своих крепких нежных пальцев и продолжаю шептать и шептать, глядя невидящими глазами в черную пустоту южной ночи. Для меня эта роль привычна, и я прекрасно ее играю. Соблазнитель юных сердец? Да нет. Нет, мне тоже хорошо. Впервые за долгие годы абсолютного одиночества. Я признаюсь в этом себе, и этим признанием делаю ей больно. Я чуть было ее не раздавил, на что она только заглянула мне в глаза.

Все когда-нибудь кончается, умирает и эта музыка. Внезапная тишина разрушает наши объятия, но обещает рождение новой музыки, новых надежд... Снова раздаются аплодисменты, аплодируем и мы друг другу. Да, этот танец достоин похвалы.

Мы усаживаемся за свой столик и какое-то время молчим. Полумрак, который здесь царит, не в состоянии скрыть румянец на ее щеках, глаза тоже блестят, но нам нечего сказать друг другу, потому что сейчас, мы молча признаем это, никакие слова не нужны. И официанту, подающему десерт, нет необходимости приходить ей на помощь своим «Это вино вам к лицу».

— Выпьем еще? — предлагаю я, когда официант наполняет фужеры.

— Охотно.

Ее длинные пышные волосы, подчеркивающие изящную шею… Я вдруг тянусь к ним, коротко прикасаюсь и убираю руку — знак душевного расположения и признательности.

Мы не чокаемся, просто, глядя в глаза друг другу, чуть приподнимаем фужеры и отпиваем по глотку.

Так вот в чем смысл жизни! Какой прекрасный, наполненный всеми смыслами жизни, прожит день!

Я снова задаю себе немой вопрос: неужели любовь?

Когда мы бредем домой мимо спящих домов, где нет улиц в привычном понимании — дома разбросаны по побережью, как спичечные коробки, я не думаю о том, как пройдет ночь. Я только обнимаю рукой ее хрупкие озябшие плечи, прижимаю к себе. Я готов нести ее на руках. Жаль, что вот уже и знакомый подъезд, наша уютная квартира на восьмом этаже — временное пристанище.

Ничто так не сближает, как уют квартиры.

И снова мои губы купаются в ее волосах. Мы не пьяны, мы просто не в состоянии сдерживать себя от натиска судьбы и желания.

Утром:

— Смотри, а вот и расческа!

Она находит ее в книжке.

— Ты...

Ее первое “ты”.

Ничто так не сближает...

Это «ты» приходит как тать. Вдруг стена, которая нас так долго разделяла, стена, сотканная из вежливости и взаимного уважения, может быть, даже почитания, стена эта рухнула, открыв все шлюзы нежной доверительности и такому взаимопроникновению, которое, пожалуй, граничит только с любовью...

— Опять любовь?.. Я уже не верил себе.

— А ты, мне кажется, влюбчив, — замечает Лена.

— Ты думаешь?..

Дата добавления: 2015-08-03