Глава 4. Я приехал в Москву и с Курского вокзала позвонил Жоре.

Я приехал в Москву и с Курского вокзала позвонил Жоре.

— Ты где? Приезжай...

Улицы просто кишели людьми. Москва!.. Мне пришлось выискивать лабораторию Жоры где-то на окраине Москвы, в одном из корпусов Института дружбы народов. Новое здание из стекла и бетона сверкало в лучах солнца. Жора встретил меня на крыльце.

— Как нашел? — спросил он вместо приветствия.

Сверкающие стеклянные двери приветливо распахнулись, мы зашли в роскошный светлый вестибюль, пересекли его по диагонали и тут же по крутым ступенькам юркнули вниз, как вскоре оказалось — в преисподнюю ада. Да-да, это были владения ада. Со света ничего нельзя было разглядеть. Я слышал только уверенные шаги Жоры и слепо спешил за ним.

— Здесь осторожненько…

Жора дождался, пока я поравнялся с ним, и, положив на голову свою теплую ладонь, чуть-чуть примял меня к земле. Нужно было сделать поклон, чтобы пройти под какой-то трубой. Глаза постепенно свыкались с темнотой, и я почувствовал себя уверенней. Перед нами был длинный коридор, под сводом которого висели едва различимые тусклые лампочки, вкрученные в голые патроны, и из них густая удушливая темнота выжимала жалкий и, казалось, липкий желтоватый свет. Справа по ходу прохладно серебрились изолированные фольгой длинные теплопроводы, по которым Жора время от времени приветственно похлопывал правой рукой, мол, свои идут, все в порядке. Когда впереди возникала очередная преграда, Жора дожидался меня, а иногда даже брал за руку, чтобы не тратить слов, и вел за собой, как слепого. Мы шли по этим подземным лабиринтам минут пять-семь, а мне показалось — целую вечность. Наконец Жора открыл дверь.

— Заходи…

Это была не баня, но и не храм науки.

— Слушай, — сказал Жора, как только мы вошли, — ты, говорят, скрестил там ужа и ежа и наладил производство колючей проволоки? Гоголь-моголь будешь?

Он нисколечко не изменился: та же суточная небритость на щеках, тот же тихий тембр голоса, та же чарующая улыбка... Даже синяя шерстяная кофта — та же! У меня мелькнула мысль, что она приживилась к Жоре, и он может снять ее только с кожей. Но он стал и немного другим.

— Привет, — сказал я, — ты по-прежнему тяготеешь к подвалам и темноте?

Мы уселись в какие-то старые кресла.

— У тебя, и правда, получилось что-то с генами черепахи? — ответил он вопросом на вопрос. — Мы читали в «Science», что твои мышки прожили в полтора раза дольше, чем обычные, это правда?

— Я же тебе звонил.

— Мало ли...

— Все газеты пестрят… — начал было я.

— Я еще Чехова не всего прочитал, — оборвал меня Жора.

Он нашарил рукой какой-то тумблер на стене и включил несколько мощных ламп. Сразу стало светло, что даже глаза невольно прищурились. Спрятаться было некуда. Жора смотрел на меня своими синими (я надеялся) глазами и улыбался. Я чувствовал себя как на допросе. Мы так и не обменялись рукопожатием.

— Расскажи…

— Выключи, — попросил я.

Он снова щелкнул тумблером, и я облегченно вздохнул.

— На, ешь, — сказал он, и придвинул поближе ко мне мерный цилиндр с кедровыми орешками. — Гоголь-моголь будешь?..

— Я бы съел сейчас жареного цыпленка.

— Цыплята еще только клюют пшено. Что нового?

— Перестань, — сказал я, — ты все знаешь.

Теперь я сидел и осматривался: огромная комната без единого окна, под ногами бетон, стены оштукатурены, в дальнем углу — кабина грузового лифта... Все пространство уставлено огромными деревянными ящиками, некоторые уже разбиты и из них виднеются части сверкающего лабораторного оборудования.

— Слушай, — сказал я, — что это?..

Жора не обратил внимания на мой вопрос.

— Знаю, — сказал он, — но я хотел бы услышать это от тебя.

Я коротко рассказал все, как было: гены кедра, черепахи, бабочки-однодневки… гетерогенный геном, что еще? Я уступал под его натиском, но рассказывал, конечно, не все. Никакой Азы не было и в помине. Не хватало еще и ее сюда приплести. Я темнил? Да нет. Мы же об Азе не напечатали ни строчки. Ни в «Nature», ни в «Science». И было бы ошибкой обличать меня в двоедушии.

— Граба, — поправил меня он, — гены граба…

— А я что сказал?

Он привычно дернул скальпом, и я тотчас узнал нашего Жору.

— При чем тут твои бабочки, мы говорим о шимпанзе.

— Ну да?

Если честно — я запутался в этих экспериментах. Их было столько проведено и с генами дуба, и граба, и какой-то сосны, и черепахи — самые разные комбинации в самых невероятных условиях… И на бабочках, и на мушках, и на мышах, и на крысах… Даже на обезьянах в Сочинском питомнике… Там Санька Воеводин, помню, пытался… Я и правда не помню, какие результаты и где мы опубликовали.

— Не темни, — сказал Жора.

У меня и в мыслях не было что-либо таить от него! Об этом не могло быть и речи! Я был настолько полон признательности и уважения к Жоре, что не мог что-то скрывать от него. Но обо всем рассказывать — не хватило б жизни! Я попытался как-то оправдаться, но он взял меня за руку.

— Да ладно тебе…

Затем он подвел меня к своему модулю.

— Вот смотри. Мы тут побеждаем рак, и скоро он упадет к нашим ногам. Как думаешь, упадет?

Я увидел новенький, с иголочки, шведский дезинтегратор тканей, предназначенный для испытания биологически активных химических соединений.

— Прямо с выставки, — хвастался Жора.

— Ух, ты! — сказал я.

Он взял трубку и стал набивать ее табаком, долго после этого раскуривая. Я не переставал удивляться: Жора никогда не курил трубку! Затем он водил меня от прибора к прибору, рассказывал и рассказывал об открывающихся перед ним возможностях теперь — наконец-то! — обеими руками вцепиться в горло непобедимому раку и душить его, душить...

— А вот наша гордость — модуль с биодатчиками, обыкновенный планктон…

— Планктон?..

— Да, планктон, память которого…

— Память?..

Оказалось, что память какого-то там планктона способна обнаруживать подводные лодки врага. И Жора (это была секретная разработка, спецзаказ военного ведомства) с удовольствием гонялся за ними под волнами мирового океана и обнаруживал, что, видимо, доставляло ему немалое удовольствие.

— Слушай, — снова спросил я, — но как здесь можно работать? Это же Москва, а не какая-то там Хацапетовка... Определенно!

— Нам строят испытательный полигон, — сказал Жора.

Когда я был наспех ознакомлен со всем арсеналом борьбы с раком и вражескими подлодками, мы снова уселись в какие-то драные кресла, он посмотрел мне в глаза и задал свой главный вопрос:

— Как там мои Натальи?

В Москве он жил один, и ему, я знал, не хватало его Наташ. Он, конечно, звонил им, но разговаривающий пластик не мог заменить блеска их глаз и задорного смеха. Я это прекрасно понимал. Я стал рассказывать все, что о них знал. Жора слушал.

— Ладно, — вскоре прервал он меня, — хватит. Гоголь-моголь будешь? Яйца свежайшие, из соседней деревни.

Это был золотой вопрос!

— Давай свои яйца, — согласился я.

Дата добавления: 2015-08-03