Глава 28. Был обычный рабочий день, завершалось раннее лето

Был обычный рабочий день, завершалось раннее лето…

С самого утра задался приятный солнечный день. Ничто не предвещало беды. Но часам к четырем по полудню небо вдруг затянулось черными тучами, то и дело прочерчиваемыми молниями, словно то метались по ним сверкающие змеи преисподней. Земля содрогалась от раскатов грома. Стало темно, как было до разделения света и тьмы. Небесная артиллерия не унималась: небо озарялось мощными вспышками и грохало так, что хотелось забиться в дальний угол, под стол. Наконец хлынул дождь, длившийся полчаса. Но как лило! — лило как из ведра… И вдруг все кончилось.

Мы, как всегда, работали у себя на Севастопольской, это в Нагорном районе. И после грозы высыпали на улицу, чтобы порадоваться бурлящим потокам воды, несущейся в Днепр по пологим склонам, веселому щебету птиц и бесконечно щедрому солнцу так внезапно и обильно умытому. В тот день даже Ушков появился — к полудню. Он сидел за столом и менял лопнувшую струну на ракетке для игры в бадминтон.

Телефонный звонок никого не встревожил.

— Рест, тебя, — сказала Ната, — подавая мне трубку.

— Всем привет, — залетела Соня Ераськина.

— Да, — сказал я и стал слушать.

— Ой, — щебетала Соня, — я вся мокрая, представляете!..

Я прикрыл левое ухо ладонью и прижал посильнее к правому трубку.

— Да, — сказал я еще раз.

— Мы горим.

Я узнал голос Шута.

— Еще как! — сказал я.

Мы часто шутили.

— Рест, — сказал он очень спокойно, — мы сгорели…

Я его не понимал.

— Ты приедешь? — спросил я.

Он звонил из нашего филиала — полузаброшенного здания, где нам удалось организовать небольшой экспериментально-испытательный полигон.

— У нас здесь пожар, — сказал он еще раз.

— Рест, ты слышал, — Ната вырывала у меня трубку из рук, — ты слышал: Сонька беременна!

— Дай, — сказал я и посмотрел на Нату так, что она отступила. Я приложил трубку к уху, все еще теряясь в догадках.

— Рест, ты слышишь меня, — сказал Шут, — я не шучу, приезжай. Это какой-то…

Он не договорил. Мы молчали. Шут любил подшутить, мы к этому давно привыкли, но сейчас я верил тому, что он говорил: «мы горим!» Только этого не доставало! Большего удара я не мог себе и представить. И куда уж больше?! Мы и так прогорели по всем статьям. Неужели в самом деле пожар?! Я убью Шута, если он и на этот раз меня разыграл, решил я. Первая мысль была, конечно, о моих клеточках. Я вдруг вспомнил о них! Но разве мог я о них забыть!? Мои клеточки и вся первичная документация моей докторской диссертации, которой сверху донизу были набиты три железных сейфа! Все было готово для ее защиты, не было просто времени написать ее набело. И лень было тащить все домой.

— Рест, — снова набросилась на меня Ната, когда я положил трубку, — ты слыхал, Сонька беременна!

Я улыбнулся Соне и произнес негромко:

— Надо ехать.

— Куда!?

— Мы горим!..

— Ура-а-а!!!

Я дождался, когда стихнет гам. Все уставились на меня.

— Мы горим, — повторил я еще раз, — там пожар…

Они по-прежнему молча смотрели на меня. У Сони еще не успела сойти с лица улыбка, и на нее, без улыбки, невозможно было смотреть.

— Брось… шути…— сказала Ната, съев остаток слова.

— Надо ехать тушить, — сказал я, стараясь осознать сказанное.

Только Юра, как всегда, был спокоен.

— Зачем? — спросил он, и это короткое, неожиданно трезвое и звучное «зачем?» мне надолго запомнилось.

Как мы все уместились в «Жигуленок», одному Богу известно! Только Ушков остался, его резон был краток: не лягу же я поперек на ваши колени! А Валерочка пожалел свои новые выглаженные брюки: вы же видите! Через полчаса мы стояли в стороне и любовались тем, как легко и непринужденно управлялся пожарный с непокорным брандспойтом. Мощная струя белой воды извивалась змеей и с веселым шумом устремлялась сквозь обширный развал стены в пугающую, дышащую клубами пара и дыма, и огня темноту наших комнат. Свирепые причуды Змея Горыныча. И чем больше лилось воды, тем ярче вспыхивало пламя и гуще клубился черный дым из пробоины в стене. Еще бы! Все комнаты были набиты легковоспламеняющимися жидкостями и реактивами. Спирт, ксилол, толуол… Чего там только не было! Три Валерины канистры с бензином, приготовленные для поездки в Крым, трехлитровая капсула с ртутью, бутыли с растворителями… Взорвались они или нет? Я спросил об этом у кого-то из пожарной команды.

— Ты же видишь!..

Перед глазами у меня были только клеточки. Каково им сейчас?! Был полдень, небо было чистое, вовсю горело и светило солнце… На пожар сбежалось немало народу.

— Что случилось?

— Баня сгорела…

Смешно было это слышать: горит даже баня, полная воды. Ушков подоспел к тому самому времени, когда пламя, наконец, удалось сбить.

— Ну что тут? — спросил он, взобравшись на сухой кусок кирпичной кладки и прикрывая ладонью глаза от солнца.

— Да вот, — сказал я, — сгорели.

— У меня в ящике стола было шесть рублей, думаешь, сгорели? — спросил он.

Я уехал с Новицкой, ректором института, не дождавшись конца спектакля.

Прошел, вероятно, месяц, может, больше. Меня затаскали по каким-то комиссиям, следователи просто пытали:

— Кто поджег?!

Кто-то должен за все ответить. Потом Новицкая все уладила: обвинили в пожаре недавнюю грозу, смявший весь город буран, ветхую проводку и случившееся вследствие этих причин короткое замыкание… А меня злые языки обвиняли в поджоге. Дурачье и завистники! На кой мне этот поджог?! И еще меня обвиняли во многом таком, о чем я не мог даже мечтать: отравил, мол, всех парами горящей ртути! Взбрело же кому-то в голову! Говорят, что Валерочка тайно шептался с кем-то там… Ну да Бог с ним, с Валерочкой: воздастся и ему… Тогда я впервые узнал, как гадок может быть человек. Они были, как свора диких собак… Рвали кожу до крови и харкали желчью. Только Ушков помалкивал, он вообще куда-то пропал. Если бы не Новицкая — грыз бы я и сейчас сухари… А сегодня не найду времени даже позвонить ей!

Одним словом, тот пожар стал чертой, разделившей мою историю жизни на «до» и «после». Как мировая война, как рождение Христа, как первая невосполнимая потеря. Сначала я был поражен, потрясен: за что мне такая немилость? И только теперь, с высоты своей Пирамиды, ясно видно: это был знак Неба, вмешательство Бога. Тина так и сказала: «Пришло время платить. И начать все с нуля. Новое na4alo na4al». Какое начало, каких новых начал? Тина не объяснила, но и без объяснений было ясно, как день: нужно было выбираться из подземелья на свет. Тогда я этого не понимал. Единственное, что меня радовало в те, казалось мне, черные и жаркие дни, это то, что украли Юрину скрипку. Хоть она-то осталась целой!

Прошли месяцы…

Дата добавления: 2015-08-03