Глава 25. Но вот как-то Аза пришла к нам

Но вот как-то Аза пришла к нам…

Ее невозможно было узнать, только глаза, два черных больших бриллианта, все еще сверкали, все еще светились. Меня не было — она дождалась. Подходить к ней и расспрашивать о чем-либо никто не осмелился. Она, говорят, сидела в моем кресле и покорно меня ждала, как ждут дождя или света. Говорили, так можно ждать у Бога прощения — молча, покорно, смиренно. И дождаться. Я пришел, но никто даже не улыбнулся мне навстречу.

— Что случилось? — спросил я у первого попавшегося.

Юра не подал мне руки, лишь кивнул в ее сторону. Я посмотрел в угол комнаты, где находился мой стол, но ее не узнал. С тем же вопросом я обратился к Нате. Она только пожала плечами. Ко мне подошел Шут:

— Аза, — сказал он одно только слово и тоже посмотрел в ее сторону.

— Что-то с ребенком? — спросил я.

Шут смотрел в сторону и, казалось, не слышал меня. Ушков просто сбежал, а Валерочка, нахально пялясь на меня сквозь стекла очков, только улыбался, растягивая редкие усики на верхней губе и демонстрируя невыразимо желтые крепкие большие, как у коня, зубы. Я старался найти хоть чьи-нибудь глаза. Но встречал молчание и ни одного встречного взгляда. Мне ничего не оставалось, как направиться прямо к ней. Я не знал, что ей скажу, какое слово приветствия выберу. Мне нужно было видеть хотя бы ее глаза.

— Привет, — сказал я и присел напротив.

Она даже не сняла платок, сидела в каком-то мешковатом старом задрипанном пальто, скрестив ноги и откинувшись на спинку моего кресла. У меня мелькнула мысль, что как только она уйдет, я тут же выброшу это кресло. Прежде я никогда к ней так не относился. Она только смотрела на меня и молчала. Тоже молчала. И я ждал. Спрашивать: как дела, как живешь, что тебя к нам привело — не имело никакого смысла. Я это видел: жилось ей плохо, вполне вероятно, что чересчур плохо. Полумрак, царивший вокруг нас, еще больше утверждал меня в этой мысли.

— Я долго не решалась, — наконец произнесла она, повернула голову в сторону сбившихся в кучку ребят и, притишив голос так, чтобы никто кроме меня не мог слышать, добавила, — но мне сейчас очень плохо...

Теперь она смотрела только на меня, и даже в этом полумраке мне удалось разглядеть на ее запавших щеках бегающие желваки. И тотчас я увидел, как у нее увлажнились глаза. Так мы и сидели еще целую минуту или две, или три, целую вечность. Я не бросился вытирать ее слезы, целовать глаза, утешать… Я не упал перед ней на колени… Это был бы взрыв. Я это чувствовал и сидел перед ней по-прежнему, не снимая куртки, собрав пальцы в замок, глядя ей в глаза, но не видя ее. Конечно же, и у меня на щеках бугрились желваки взволнованности, конечно же, и мои пальцы стали похрустывать, когда я попытался усилием воли разрушить замок. Ни одна слезинка не упала из ее глаз, слезы просто высохли. Так долго мы молчали. Потом она сказала:

— Рест, мне нужны деньги, много…

Теперь ее голос был тих и спокоен, она бросала короткие фразы-условия нашего тайного договора, и через две-три минуты я уже знал, что каждое слово, которое она произносила, требовало действия и не терпело отказа с моей стороны. Я просто хорошо знал нашу Азу. С глазами, выжженными бессонницей, она теперь твердо знала, зачем пришла: долг платежом красен. Долг? Конечно! Я признавал: мой долг перед нею был огромен, чудовищен, невосполним!

Как только я это понял, я тотчас перебил ее:

— Сколько?

Она назвала сумму. Я выдержал ее взгляд и сказал только:

— Зачем тебе столько?

Она не ответила, только смотрела на свои пальцы, собранные в твердые кулаки. Только теперь я почувствовал запах, этот запах полного отчаяния, запах ямы, пропасти, дна.

— Хорошо, — сказал я, — я найду.

Аза прекрасно понимала, что суммы, которую она назвала, я не мог себе даже представить. Я никогда бы не сосчитал таких денег. Я смотрел на нее с ужасом, который граничил с отчаянием. Но я сказал «да», которое сделало меня в тот момент свободным.

— Я приду через месяц, — сказала она, встала и ушла.

Это был первый настоящий большой шантаж в моей жизни, обратная сторона той медали, которая, как нам казалось, будет весело и звучно сверкать на груди каждого из нас. Через месяц она позвонила, я просил подождать неделю. К тому времени мы уже были близки к поставленной цели. У нас не было выхода, и мы взяли банк.

— Взяли банк?!

Лена в восторге!

— Ничего лучшего мы не могли придумать. Втроем с Юрой и Шутом мы сделали классический подкоп.

Лена не верит:

— Ты шутишь!..

— До сих пор не могу поверить, как это нам удалось. История, достойная пера Дюма. Не могу поверить и тому, как мы на это решились! Шут, по своему обыкновению, пошутил, и Юра сказал: «А что?! Чем мы хуже других?!!».

Об этом теперь можно написать детектив и снять фильм. С утра до ночи каждый день мы, как кроты, рыли землю. Полтора месяца. Шут проявил себя настоящим героем, а Юра, наш тихоня, умница и мечтатель-скрипач, поразил нас своей находчивостью и изобретательностью.

— Юра, — предупреждал я его, — будь осторожен, ты же видишь, как хитроумно защищены все доступы…

— Вижу, — обрывал меня Юра, поправляя очки, — не слепой.

Чего он только не напридумал, чтобы нам удалось проникнуть в здание банка! И потом замести следы. Усилия по отключению сигнализации не стоили выеденного яйца, а сейфы с купюрами раскрылись перед нами, как по мановению волшебной палочки.

Я был ошеломлен происходящим, и до сих пор не могу взять в толк, как до смешного легко нам удалось осуществить задуманное. Мы набили рублями мешки и сумки… А что оставалось? Аза бы никогда не оставила нас в покое. Я не знал тогда никакого Вита.

— Кто такой Вит? — спрашивает Лена.

— Вит — человек-доллар! Это наш Абрамович, Гусинский и Березовский вместе взятые.

— Что же Аза?

— Когда она позвонила, мы как раз набивали пачками ее сумку.

Лена удивлена!

— И она вам поверила?

— Говорили, что на эти деньги она с сыном уехала из страны. Нам хотелось бы хоть одним глазом посмотреть на нашего малыша, но мы не стали просить ее об этом. Вот такая история…

— Да уж, история… Особенно с банком!.. Вы и в самом деле взяли банк? Вы рыли землю?.. Сегодня не так-то просто...

Лена просто поражена!

— Мы рыли!.. Мы рыли!..

Видимо, в моем рассказе было не все так правдоподобно, как я пытался представить. Все было гораздо проще.

— Ничего мы не рыли, не было никакого подкопа, и Юре не надо было исхитряться и мудрствовать с отключением сигнализации. Ты же понимаешь, что сегодня взять банк невероятно сложно. Это целая технология, если хочешь — искусство! Это только в кино... Да. Мы сделали проще. Юра быстренько излечил своими серебряными и золотыми китайскими иглами (как раз набирала силу китайская медицина) от неизлечимой болезни директора банка, и тот в знак благодарности рассказал ему за бутылкой коньяка, как бы в шутку, все слабые места в работе инкассатора. Вот мы и воспользовались одним из таких мест. Никто не пострадал. Денег хватило не только, чтобы рассчитаться с Азой, но и чтобы щедро вознаградить и директора, и следователя. Все были довольны. Инкассатора даже повысили в должности.

Мое «рассчитаться с Азой», конечно, резало слух, но я не хотел оправдываться и молчал.

— Зачем же ты мне все это рассказывал… Ну, про рытье и…

Лена не понимает: зачем же рассказывать то, чего не было?

— Так…

Этим «Так...» я прервал целый каскад ее вопросов, которые разглядел в любопытных глазах.

— Так, — сказал я еще раз, чтобы поставить жирную точку.

С тех пор и Юля часто ловила меня на всяких придумках. А мне нравилось ее удивлять, эпатировать, восхищать: я не мог себе отказать в удовольствии видеть блеск ее дивных глаз и слышать короткий, похожий на маленький взрыв, восторженный выкрик: «Правда!?».

То, что я придумывал, не всегда было правдой.

А совсем недавно заметил: когда я рассказываю Лене о Юле, она не может оторвать от меня любопытных глаз.

— А что, — неожиданно предлагаю я Лене, — что если нам с тобой вместе поужинать?

— С радостью, — восклицает она, — с тобой — с радостью!..

Вечером мы сидим в тихом кафе, Лена рассказывает о своей работе, я узнаю...

Да, она вдруг рассказывает о себе — не все же время слушать меня — я слушаю, я даже перестаю жевать, внимая ее рассказу, я узнаю: ее родина — Сибирь!.. Там прошло ее детство, там остались родители, там она впервые... Она рассказывает о пятидесятиградусных морозах, по которым скучает-скучает...

— Здесь же никогда не бывает зимы, представляешь?

Я представляю ее в ворсистой до пят жаркой шубе, в унтах, в песцовой шапке на голове...

На лыжах!..

Щеки горят, а глаза — сияют!..

— Мы ходили в тайгу на медведя, ага, да! Да-да, на медведя, с ружьем и рогатиной... С дедом и его друзьями.

У нее до сих пор горят щеки!

— Да нет, — говорит она, — в какой шубе?! На лыжах в шубе далеко не уйдешь. В телогрейке! Нет-нет, совсем не холодно — жарко! Шапка в сосульках, да-да!..

Я слушаю! Как интересно: Лена — с ружьем наперевес!

— Да ты ешь, ешь, — говорю я, чтобы она, жестикулируя руками, не опрокинула фужер с вином.

Она не слышит:

—... и я стрельнула, раз, второй... Нет, не попала... Никто не попал, — радуется она, — медведь ушел, это была медведиха, и я, знаешь, радовалась, что никто не попал. Даже не ранили — крови на снегу не было. А сперва, конечно, была расстроена.

— Почему?

— Что промазала! Только потом обрадовалась. Дед тогда укорял: зачем вспугнула?!

Каждый вечер я узнаю что-нибудь новое... Слушаю, слушаю... Лена мне нравится, нравится…

— Ты слышишь меня? — спрашивает она: — Расскажи, как это было.

— Что? Что «это»?

— Как ты познакомился с Тиной?

Хох!.. Как!.. Как это было… Это было…

Дата добавления: 2015-08-03