Очерк есть рассуждение о чем-то, плюс - обо всей жизни

Главным своеобразием очеркового размышления является то, что журналист знакомит читателя с происшествиями, “столкновениями”, которые предшествовали мысли, а затем проводит читателя “путем мысли”, делает его участником новых встреч и, ситуаций и столкновений, возникших на путях постижения истины. Некий сплав репортажа-расследования с эссеистикой создает преимущественный интерес не к конкретно- вещественной, сугубо социальной стороне проблемы, но к ее психологическому, или морально - этическому ракурсу. Читатель проблемного очерка, как к развязке, подводится к выбору варианта общественного поведения, выбору оценки событий, подсказанному автором. Такая задача подразумевает не столько отражение (живое, динамичное, образное) фактов, существовавших до начала журналистского поиска и вызвавших его, сколько привлечение на суд читателей фактов, обнаруженных заинтересованным автором.

Прежде чем вести разговор о проблеме, очеркист старается читателя этой проблемой заинтересовать. Очерк часто начинается с происшествия, случая, натолкнувшего на размышления, на первопричину пристального внимания к проблеме. Иногда повод к разговору кажется не особенно значительным, но очеркист показывает и доказывает, что ситуация не случайна, а типична. (Для сравнения напомним, что в портретном очерке доказывается, что интерес к конкретному человеку - “герою” не случаен, что герой, или его поступки, его видение жизни и своего места в ней чем-то типичны, - и именно для этого нужны “резоны публицистики”).

Первоначально “закрученная интрига”, которой открываются многие проблемные очерки, в том, что ситуация оказывается заслуживающей больше внимания, нежели кажется при первом взгляде на нее, заслуживает совершенно иной оценки чем та, которая напрашивалась вначале.

Так, к примеру, в свое время вызвал широкий резонанс очерк В. Пескова об охране малых рек (“Речка моего детства”)

Читатель следил за путешествием автора от истоков речки Усманки до устья. Долго не удавалось разыскать в пересохшем русле влажный след - речка была без воды... Потом в сухой степи возник травяной призрак реки, зеленая полоска среди песка и глины. Когда автор в первый раз услышал журчанье, читатель вместе с ним с волнением следил, как в стоячей воде, в лужице вдруг уже пульсировала водяная струя, качая одинокую камышинку... Видел - речка течет, несмотря на то, что вырубали по ее берегам лес, потом - лозняки, выкашивали траву по берегам...и она теперь -раздетая река..., умирающая рек а, -пересыхают в открытой степи ключи и ручьи, питавшие ее прежде. Бодро ходит взад-вперед голубой трактор с плугом, распахивая последние луга, и пыль бурым холстом повисает там, где по осени лежали туманы...

Никаких особенных событий, вроде бы, не возникает, но драматичность ситуации очевидна; трепетность восприятия автора передается читателю. Тема не просто обозначена, но создан эффект сопричастности к ней. Передача впечатлений публициста подготавливает к восприятию логики доводов, создает нужное настроение для “отторжения” неприемлемого.

Частый прием представления проблемы: наглядное описание, сопоставленное с ассоциацией.

Вдруг кончалось пестрое разнотравье, попадал запах прогретой земли, исчезали голоса птиц. Начинался “лунный пейзаж”: тусклые, густо-бурые, вперемежку с черными конусы подымались над землей, с мертвой правильностью чередуясь до горизонта и отделяясь друг от друга гулкими провалами в недра. Казалось некий бездушный, но целенаправленный пришелец с Луны переложил куски нашей планеты в какие-то ему лишь одному понятные формы... Однако, “пришелец с Луны” живет на Земле и имеет вполне земное имя: “горнорудная промышленность”...

Впоследствии автор уточнит, что из-за так называемых “открытых разработок” угля и руды сотни миллионов тонн мертвой земли обступили “лунным пейзажем” российские города и поселки; для того, чтобы возродить их плодородие, природе понадобится до 200 тысяч лет. (В. Травинский “Земной пейзаж”).

Очеркист через эпизоды показывает “живое бытие” проблемы. Среди фактов, на которых строится очеркового произведение, большинство таких, которые не избежали “доработки” авторской фантазией. Автор какие-то черты акцентирует, сдвигает временные пласты, помогая читателю постичь смысл поступка, работа воображения “заполняет” отдельные эпизоды, отодвинутые временем, но поддающиеся творческой реконструкции. Результат работы воображения очеркиста должен быть убедительным и, вместе с тем, соответствовать главному в характере персонажей, в проблемной ситуации. Домысливается то, что вполне вероятно, что сообразуется с реальными фактами и происшествиями. “Я многое узнал. И, кажется, я могу себе представить, как все это было.” (Ан. Аграновский).

Факты в очерке воссоздаются так, в таком виде и с такой целью, чтобы была очевидна связующая их мысль

“Садясь за стол, ищем все - сюжет, слова, чтобы повести читателя путем мысли” (Ан. Аграновский). Осмысление происшествия происходит на глазах у читателя и воспринимается им как собственное усилие, а потом и собственный вывод.

В очерковом сюжете “картинки” - не иллюстрации, приводимые по мере надобности (“вот, например...”). Как воссоздается первоначальный “эмоциональный посыл” - случай, натолкнувший на размышления, так воссоздается и вся история “приключения мысли”.

Например, в очерке В. Пескова стержень размышления - столкновение с безразличным отношением к гибели реки на глазах у всех, по вине всех. О равнодушии не просто сказано - оно наглядно показано в эпизодах, встречах: с шофером, везущем по берегу бывшей полноводной реки... воду в цистерне; с директором совхоза и агрономом, которые спокойно признают: «Да, речку губим. И напрасно губим.» Их разговоров выясняется, что последние луга на берегах речки распахали, по приказу свыше, чтобы посадить огурцы. А вскоре не оказалось воды, чтобы эти самые огурцы поливать. И директор, и агроном охотно называют фамилии “руководящих товарищей” и членов землеустроительной экспедиции, чьей мудростью все это безобразие освящено; для них главное - самим оправдаться. Скажите, Михаил Семенович, - спросил я агронома, что это - неграмотность? Или дело в чем-то другом? “Устроителям земли” и Вам лично разве не ясно было, чем кончается пахота берегов тут, на степной речке? - Ответом было молчание. Этим разговор и окончился. Бывают минуты, когда людям стыдно смотреть друг - другу в глаза.

Такое же саморазоблачение безответственных и равнодушных людей - в их поведении, в их ответах на прямые вопросы -и в очерке Ан. Аграновского. Автор, выполняя просьбу рабочих, написавших в редакцию письмо-жалобу: “найти виновников”, едет в другой город к проектировщикам. И выясняет, что изменение проекта теплоцентрали (трубы) заняло полгода, а новый чертеж был готов в Иркутске в тот самый день, когда в Братске бригада Лузгина начала укладывать трубу по старому чертежу. - Неужели, - спросил я, - вы не знали, что старая труба не выдержит нагрузки? -Вообще-то эрудиция позволяла прикинуть, -сказал главный специалист, чья фамилия стояла на чертеже.- Но, как говорится, не зная броду... - Ну хорошо. А когда вышел новый чертеж. Дали бы хоть телеграмму, ей цена - полтинник.

Я любого ждал ответа. Ну, замотались, скажем. Работы было много (действительно, очень много.

-Что вы!. - сказал он. -В предпусковой период? Это ж ответственность!

Привыкли. Отменить чертеж им страшно. Сломать уложенную трубу - не страшно. Доктор Фаустус в таких случаях восклицал: “Что трудности, когда мы сами себе мешаем и вредим!”

Обратим внимание на то, что завершающий вывод подан в образной форме. В другом материале, повествуя о жестокости и равнодушии, чьей жертвой стал мальчишка, воровавший вишни из колхозного сада, (он был так бесчеловечно наказан, что психически заболел) очеркист пишет:

Нужны деловые люди, но люди. И благосостояние необходимо, но ведь оно не одна сытость. Как ни важно повышать производство продукции на душу населения, куда важней производство этой самой души. И будут центнеры, килограммы и рубли... Но бог ты мой, это же вишневый сад!

Чеховский вишневый сад как символ человечности, живой души, был вспомянут очень к месту.

Как видим, эмоциональная картина события может быть конкретной и сугубо документальной в основе, но с помощью образно интерпретированных деталей стать обобщающей, условно-символической.

Поговорим чуть подробнее об образности проблемного очерка.

Каждый публицист ищет пути и приемы, позволяющие сделать факт более ярким. Образная интерпретация в репортаже и в очерке во многом схожа, однако, отличительные особенности жанра очерка диктуют, во-первых, особые ограничения фантазии (необходимость противопоставлять факт так называемой “очерковой живописи” - “бантикам и завитушкам метафор”, когда “образный грим” наложен так густо, что под ним исчезают лица...); во - вторых, особые требования: впечатляющий факт должен быть выразителен не сам по себе, но выглядеть естественным в своем новом окружении - очерковом сюжете.

Как и в репортаже, образной фразе очеркового описания чужды эпитеты типа “яркий”, “колоритный”, и ценится конкретный цветовой штрих. Так, в одном из очерков А. Аграновского бросается в глаза и запоминается красная ручка тормозного крана паровоза. Отбитую взрывной волной, ее нашли в мертвой руке машиниста; он все еще сжимал ее, спасая пассажиров, предупреждая катастрофу.

Очерк широко пользуется репортажными вкраплениями для воскрешения отдельных эпизодов, которые читателю предлагается как бы пережить заново (фрагменты биографии героев, эпизоды экстремальных ситуаций, в которых возникают столкновения позиций и характеров, фрагменты авторских наблюдений).

Очеркистика в большей степени, нежели репортерство, склонна к образному обобщению.

После аварийной остановки циклотрона гигантское сооружение кажется физикам - героям очерка Вал. Аграновского - миной замедленного действия. Этих людей, “создавших” во время опытов новый, доселе неизвестный элемент системы Менделеева, подстегивает время - ничтожно малое время его существования: Ты куришь, а он распадается... Ты спишь, а он распадается... И они почти не едят и не спят, ожидая подсчетов статистиков - садистиков.

Очерк, как и репортаж, сообщает трепетное, чрезвычайно личное отношение и героев, и автора к изображаемому... Новый элемент почти неуловим (можно заметить лишь его след на пластинке), почти не вещественен. Но он некоторое время существует перед тем, как исчезнуть снова, распасться... И возникает образ: шагреневая кожа. Литературный, “чужой”, этот образ не кажется надуманным, он отлично передает напряжение, мучительность ожидания неизбежного ухода в небытие. (Вал. Аграновский. “Взятие 104-го”).

Образное воссоздание в очеркистике более очевидно, нежели в репортаже, служит интерпретации. Образ расширяет и углубляет конкретные примеры, подводит к выводу, а то и прямо замещает вывод. Образность служит и представлению факта, и суждению о нем

Эмоциональный фон оттеняет и изображенные поступки, и авторскую интерпретацию этих поступков. Когда, скажем, в очерке Ан. Аграновского “Столкновение” варьируется противопоставление двух вариантов поведения людей - пьяного тракториста, разворотившего рельсы и машиниста, спасшего состав ценой своей жизни, эмоциональный фон очерка подчеркивает контраст. Состоялось интервью с преступником, автор продолжает поиск сведений о происшествии: В сверкающий, белый чистый мир больницы я пришел прямо из тюрьмы и долго, пока не запретили врачи, беседовал с помощником машиниста, глядел в его глаза -удивленные, как бы не верящие тому, что он остался жив...

Очень точны слова известного литературоведа А. Лежнева о том, что наиболее действенным оказывается “литературный материал, замещающий автора, вобрав его в себя”. Образ как “расцветающая мысль” - необходимое и очень действенное средство. Не должно быть "просто фона”, “просто пейзажа” - все может и должно "играть на проблему".

В очеркистике широко применяются олицетворения и иносказания. Когда А. Герцен называл свои очерки времен французской революции 1848 г “Перед грозой” и “После грозы”, иносказание было очевидно.

Когда в очерке Ан. Аграновского появляются “вербы при дороге”, -согнутые, покореженные постоянно дующими ветрами (они почти “падают” на бок, но удерживаются корнями) - этот пейзаж далеко не прост, он подготавливает к восприятию трудного решения, выхода из проблемной ситуации: остаться там, где произошло “жизненное крушение”, остаться, чтобы начать все сначала. В том же очерке (“Крушение карьеры”) - другой пейзаж, описание сумеречной осени: жизнь зашла в тупик, человек скажет: Подло было на душе у меня, и вспомнит бесконечные дожди, свинцово-серое небо нависло над головой как провисший потолок брезентовой палатки, полный воды: ткни пальцем - и хлынет сверху...

Один из лучших очеркистов 30-х годов, Сергей Третьяков справедливо отмечал, что очерк - вовсе не статья, расширенная до определенных размеров за счет того, что к ней “приделаны всякие бантики, масса эпитетов, сквозь которые не прощупывается действие” (“беллетристические завитки и украшения, призванные скрыть бессмыслие”); “выкомаривать пейзажи” просто недостойно, оглядываясь на путь, пройденный русским очерком.

Опыт работы выдающихся очеркистов прошлого показал, что очерк -одна из самых разносторонних и свободных литературных форм. И, вместе с тем, в истории этого жанра все определеннее выявлялась зависимость этой формы от исследовательского плана как “внутреннего чертежа”, основы, на которую наброшена форма, “свободная как женская блуза” (А. Герцен). Публицистическая заданность художественных компонентов и, вместе с тем, - большие возможности выбора этих компонентов, творческой фантазии отличают газетно-журнальный проблемный очерк.

Дата добавления: 2015-08-05