Воспитание

Это был запоздалый феодальный муравеник, суетливый и в большинстве бедный, донельзя перероднившийся и перессорившийся, копошившийся в тесной обстановке со скудным бюджетом и воображением, охотно улетавшим за пределы родного гнезда. В этом кругу все жило надеждами на счастливый случай, расчетами на родственные связи и зарубежные конъюнктуры, на желанные сплетения неожиданных обстоятельств. Потому здесь всегда сберегались в потребном запасе маленькие женихи, которые искали больших невест, и бедные невесты, тосковавшие по богатым женихам, наконец, наследники и наследницы, дожидавшихся вакантных престолов. Так, немного презрительно, описывал В.О.Ключевский тот мир, из которого вышла будущая российская императрица.

Говорят, будто материнская любовь возникает с первым криком новорожденного с неизбежностью физического явления. Это не более как благочестивая легенда. Иоганна-Елизавета это доказала. Она не была подготовлена к своему материнству, когда носила Софию во чреве, она не испытывает никаких материнских чувств к своему ребенку ни непосредственно после родов, ни впоследствии. Она его не кормит, не ласкает, не возится с ним. Ребенок остается для нее каким-то чуждым, чуть ли не враждебным существом. С самого начала она его сторонится, сдает на руки мамки, потом от одной гувернантки к другой, редко разговаривает с Софией, и если говорит с нею, то только для того, чтобы сделать какое-нибудь замечание, упрекнуть в чем-нибудь.

Ей не хватало родительской нежности. Потребность в нежности является основным, элементарным движением человеческой души, подобно тому, как потребность в пище и воздухе является основным, примитивнейшим побуждением тела. София страдает вечно неудовлетворенной жаждой любви еще задолго до того, как оказывается способной формулировать это свое ощущение словами, и эта жажда будет ее мучить всю ее жизнь, сколько бы любви ни выпало ей на долю. Эта жажда неутолима. Начавшись задолго до пробуждения в Екатерине женщины, она навсегда осталась с нею и привела к тому, что даже став беззубой старухой, на самом пороге смерти, она ищет любви, одной только любви и хватается за эту любовь всюду, где может ее найти.[2]

Этот мотив является тем таинственным законом, под влиянием которого кристаллизуется ее характер, тем чужеродным телом, вокруг которого вырастает жемчужина: она только девочка! Но она здоровая, крепкая девочка со здоровым, ясным умом и таким запасом силы воли, о котором ни сама она, ни кто-либо из окружающих и не догадывается. Ее несправедливо бранят, унижают, ставят в угол, а в ней тайно зреет упрямое вызывающее отношение к матери, к судьбе, к природе.

Детство Екатерины прошло, как пишет А.Б.Каменский, в поездках, которые занимали важное место в ее жизни, мать девочки предпочитала светскую жизнь при дворе или где-нибудь в гостях у богатых родственников жизни с мужем в отдаленном Штеттине.

Об этих путешествиях не сохранилось никаких известий, кроме того что писала сама Екатерина. Так о посещении Эутина, где она увидела своего будущего супруга, говорилось: «Я увидела Петра III в первый раз, когда ему было одиннадцать лет…Тут-то я слышала, как собравшиеся родственники говорили между собою, что молодой герцог склонен к пьянству и что приближенные не давали напиваться ему за столом; что он упрям и вспыльчив; что он не любил своих приближенных; что, впрочем, он очень живого нрава, но болезненного телосложения и слабого здоровья». [3]

В результате, у Екатерины не возникло привязанности к каком-то определенному месту, которое можно было отнести к «малой родине». В добавок, она скоро начинает понимать, до чего скучна, пуста и мелка жизнь при Цербстском дворе и пограничном Штеттине. Начинает также убеждаться в том, что ее мать является в более блестящих местах только провинциальной дамой среднего ранга, а ее отец - только вассал прусского короля. Тот факт, что эти истины раскрываются перед ней уже теперь, имеет огромное значение, потому что вскоре вся ее будущность окажется зависящей от того, что она станет пренебрежительно относиться к советам своих родителей.

Принцесса росла живой, общительной, веселой девочкой. Биограф Екатерины В.А.Бильбасов приводит ее портрет из воспоминаний графини Меллин: «Она была отлично сложена, с младенчества отличалась благородною осанкой и была выше своих лет. Выражение лица ее не было красиво, но очень приятно, причем открытый взгляд и любезная улыбка делали всю ее фигуру весьма привлекательною».

Сама же Екатерина утверждала, что до 14-15 лет считала себя дурнушкой и лишь спустя несколько лет после приезда в Россию, восемнадцатилетней девушкой, стала получать комплименты по поводу внешности.

Девочка играла с детьми горожан; ее никто не называл принцессой, ни даже Софией, а уменьшительно Фике; на городских гуляньях в городском саду, она терялась в толпе детей, резвилась, бегала со сверстницами. Лица, игравшие в детстве с нею. Припоминали позже, что во время этих игн Фике всегда брала на себя роль устроительницы, давала тон. Повелевала другими; с годами сверстники замечали в ней пристрастие к забавам. Свойственным более мальчикам. Чем девочкам: например, стрелять птиц.[4]

Воспитывая свою дочь, Иоганна Елизавета старалась держать ее в строгости, подавляя всякие проявления гордости и высокомерия. Между тем, нельзя сказать, что этого не было у подрастающей девочки, именно необходимость скрывать такие качества научила Екатерину искусству притворства, которым она успешно пользовалась всю жизнь. Но порой грубые поступки матери, как например она заставляла дочь целовать платье знатных дам, бывавших в их доме, чтобы убить излишнюю гордость, вызывало в ребенке сопротивление. «Я сохранила на всю жизнь обыкновение уступать только разуму и кротости; на всякий спор я отвечала спором».[5]

По счастью, княгиня-мать с каждым годом все меньше и меньше занималась старшей дочерью: кроме Фике у нее еще было четыре ребенка, к тому же мать любила развлечения, выезды, приемы. В то время в зажиточных домах воспитание детей поручалось французским эмигрантам. О своем воспитании Екатерина отзывается: «Что ж делать – г-жа Кардель (гувернантка) не могла научить меня большему. Она была старая француженка и образовала меня достаточно, чтобы быть в замужестве за кем-нибудь из наших соседей».[6]

Будущая императрица научилась очень немногому у своих преподавателей, но бесконечно многому в борьбе со своей матерью, значительно более важному и полезному, чем то, что можно извлечь из всех книг мира. Она научилась молчать и скрывать свои мысли и свои чувства, она научилась переносить унижения, не принижаясь.[7]

К пятнадцати годам принцесса была готова полюбить то место на земле, где ей улыбнется счастье. Тем более в тех кругах самой счастливой считалась девушка, вышедшая замуж за наследного принца и приобретшая в результате брака какую-нибудь королевскую корону. Подобная система жизненных ценностей видна уже на первых страницах записок Екатерины. Наибольшее впечатление, помимо описанных принцессы Прусской, сестры короля Фридриха, принцессы Юлианы Марии, произвела на детскую память герцогиня Брауншвейг-Вольфенбюттельская, чьи внуки царствовали в Австрии, Пруссии, России и Дании. Сама Екатерина признается, что первое «движение честолюбия» проснулось в ней еще в девять лет, когда один из советников отца прочел при ней в газете о браке ее троюродной сестры с принцем Уэльским, сыном короля Георга II, заметив при этом, что «эта принцесса была воспитана гораздо хуже, чем наша, да она совсем и некрасива, и, однако, вот суждено ей стать королевой Англии; кто знает, что станется с нашей».[8]

Таким образом, из «Записок» становится ясно, что перед нами гордая и честолюбивая девочка, с юных лет ощущавшая озабоченность родителей ее судьбой. При этом воспитанием ее в серьез не занимались и как личностью не интересовались до того, как граф Гюлленберг сказал ее матери, что «эта девочка имеет гораздо больше ума и достоинств, нежели вы думаете». Именно для него Екатерина написала свой словесный автопортрет – «Набросок начерно характера философа в пятнадцать лет».

Планирование замужества

В беседах старших, окружавших Екатерину, постоянно упоминалась Россия. Ведь со времени Петра 1 она стала одной из держав, определявших мировую политику, превратилась в европейскую страну и в географическом, и в политическом смыслах. Многие земляки Екатерины отправлялись на поиски счастья в эту страну, кроме того, принцессу волновал тот факт, что державой уже управляли три женщины. Кроме того, с воцарением Елизаветы Петровны такие разговоры усилились, так как императрица показывала, что покойный жених ее не забыт, и оказывала членам Голштинского дома различные благодеяния (так родителям Екатерины был прислан портрет Елизаветы, украшенный бриллиантами, стоимостью в 25 тысяч).[9]

В силу всего этого, принцесса была морально готова к событию 1 января 1744 года, когда ее мать получила письмо от русской императрицы, приглашавшей ее и ее дочь в Россию. Ведь тогда Екатерине шел пятнадцатый год – этот возраст уже считался подходящим для замужества. Она описывает колебания родителей по такому поводу, но все прекрасно понимали, для чего их зовут, и, по-видимому, были готовы, так как уже через десять дней вся семья прибыла в Берлин. В Берлине маленькую Фике представили Фридриху 2, который впоследствии говорил, что именно он устроил брак через своих агентов при русском дворе.

С легкостью, которая делает больше чести ее мужеству, чем ее сердцу, покидает София мадемуазель Кардель, родину, все привычное, все, что было ей близко, и с воодушевлением спешит навстречу новому, неизвестному.

Дата добавления: 2015-08-05