ГЛАВА 15 Май 1971 года Маргарита

Я всячески пыталась добиться от Хильды приглашения съездить с ней в новую квартиру в Ватерлоо. Договор еще не был подписан, но ключ у нее уже был.

– Я хотела бы еще раз взглянуть на твою ванную комнату, – сообщила я Хильде, когда мы в конце дня забирали сумки и другие мелочи из учительской. Накануне моя мать изумила всех своим неожиданным появлением в отеле «Карлайл» в Саутпорте. – Моя тетя планирует сделать ремонт в ванной комнате, и я вспомнила, как мне понравился цвет твоей ванной.

Я понятия не имела, какого цвета ванная у Хильды. Я просто искала предлог не идти сразу после работы домой, потому что там была моя мать и мне хотелось оттянуть возвращение хотя бы на два часа. Совсем недавно Хильда казалась мне отвратительной. Если бы судьба моей матери находилась в ее руках, двадцать лет назад Эми Паттерсон повесили бы. Сейчас я считала Хильду подругой, хотя у меня не было оснований полагать, что за истекший период ее взгляды на смертную казнь претерпели сколько-нибудь заметные изменения.

– Ты, должно быть, единственный человек, которому нравится сочетание салатного и темно-зеленого, – удивилась Хильда. – Мама говорит, что когда я перееду туда, я должна буду немедленно перекрасить ванную.

– А мне показалось, что эти цвета очень хорошо сочетаются, – солгала я и добавила возмущенно: – Это твоя квартира, Хильда, значит ты, а не твоя мама, должна решать, какого цвета будет твоя ванная комната.

– Я знаю и постоянно ей об этом напоминаю. Честно говоря, Маргарита, в половине седьмого я встречаюсь с Клиффордом у «Одеона», – доверительно сообщила мне Хильда. – Мы идем на «Героев Келли» с Клинтом Иствудом. Я собиралась сразу после школы поехать в город и немного походить по магазинам, чтобы избежать встречи с мамой. Она только и знает, что твердит о том, как она переедет в эту квартиру вместе со мной.

– Черт подери, Хильда! – в ужасе воскликнула я. – Там ведь всего одна спальня.

– Я ей так и сказала, но она ответила, что существуют двуспальные кровати. Я не то чтобы послала ее к черту, но, в общем, высказалась в этом смысле. – Хильда улыбнулась. Раньше это было очень необычным зрелищем, но в последнее время она делала это все чаще. – Знаешь что, приходи ко мне в понедельник после школы, заодно и на ванную посмотришь.

– Спасибо. – Я совсем забыла, что сегодня пятница. Скорее всего, в понедельник я по-прежнему буду избегать встречи с матерью, но мне нужен был предлог не идти домой прямо сейчас. Я подумала, не поехать ли мне самой в город, но это было немного чересчур. Целый день я не находила себе места. Сейчас пора было идти домой, а я чувствовала себя еще более странно.

Мы с Хильдой вышли на улицу и направились на стоянку позади школы, где учителя оставляли свои машины. День был пасмурный, но довольно теплый. Несколько ребят все еще ожидали родителей на игровой площадке, а за воротами стояло несколько мам с колясками. Судя по всему, там проходило стихийное родительское собрание.

Хильда никуда не спешила, я тоже несколько по-детски тянула время, когда позади нас раздался голос:

– Привет.

От неожиданности я уронила сумку, поэтому Хильда обернулась первой.

– Привет, Роб, – ответила она.

Я почувствовала, что краснею. Бог знает почему. Роб Финнеган приближался к нам, держа за руку Гари.

– Привет, – промямлила я. Один Бог ведал, почему я мямлила.

– Не буду мешать, – Хильда помахала нам рукой и зашагала прочь.

– Я хотел спросить, как ты себя чувствуешь. – Роб внимательно посмотрел на меня. – Вчера вечером ты выглядела очень огорченной.

– Я все еще огорчена. – Я громко и совершенно неожиданно шмыгнула носом. – Извини, пожалуйста. Ты, наверное, был в ужасе.

– Ничего ужасного там не произошло. – Он покачал головой. – Я провел один из самых интересных вечеров в своей жизни. Твоя мама – настоящая красотка, как сказал бы мой отец, а твой дедушка словно только вчера из Голливуда. Моя семья по сравнению с твоей совершенно неинтересная. У меня в Ирландии есть дедушка, который носит полосатые подтяжки, войлочные тапочки вместо туфель и курит омерзительную трубку.

– Дедушка хороший, – вмешался Гари. – У него на ногах такие длинные ногти, что он ходит к специальному человеку, который их подстригает. Это называется… – он потянул отца за руку. – Как называется этот человек, пап?

– Мозольный оператор.

– У него есть подружка, – продолжал Гари.

– У мозольного оператора или у дедушки? – спросила я.

– У дедушки, глупышка, – захихикал малыш. – У нее стеклянный глаз и деревянная нога.

– Дедушка просто пошутил, сынок.

– Похоже, у тебя очень веселый дедушка, Гари. – Конечно, ученикам не положено называть своих учительниц глупышками, но чем ближе я знакомилась с его отцом, тем более фамильярными становились наши отношения с Гари. Узнав, что он занял второе место на художественном конкурсе, малыш целый день был перевозбужден и смешлив.

Роб сказал, что ведет Гари в парикмахерскую, чтобы в понедельник, когда корреспондент из «Кросби геральд» придет в школу фотографировать его, у мальчика была аккуратная стрижка.

– Может быть, я и сам подстригусь, – добавил он.

– Тебе незачем стричься. – Не то чтобы у него были короткие волосы, но… В течение последнего десятилетия многие молодые люди, вдохновленные «Битлами», «Роллингами» и другими поп-группами, отращивали длинные волосы. Хотя Робу и нравилась их музыка, он не копировал их стиль. Я не могла представить его себе с волосами, отросшими хотя бы до воротника.

– Правда? – он провел рукой по затылку. – А мне кажется, у меня уже длинные волосы. Это все из-за моей работы. Я привык коротко стричься.

– Извини. Меня это не касается. Я не имела права вмешиваться.

– Если ты считаешь, что все в порядке, я не буду стричься. Как ты думаешь? – он повернул голову, чтобы я могла рассмотреть его затылок.

– На твоем месте я бы пока оставила все, как есть. – Я вдруг ощутила непреодолимое желание коснуться его затылка и погладить. Меня это встревожило.

Гари смотрел на нас, как будто наблюдал за теннисным матчем, переводя взгляд слева направо и справа налево, когда один из нас начинал говорить. Мне показалось, что между его отцом и мной только что произошло что-то значительное. То, что я высказала свое мнение относительно длины волос Роба, и то, что он принял мое мнение к сведению, выводило наши отношения на новый, более личностный уровень.

– В таком случае, я стричься не буду, – заключил он. – Подстригу только Гари.

Глаза Гари переместились в мою сторону в ожидании ответа.

– Хорошо. – Матч окончился. Я села за руль.

– Увидимся завтра часов в одиннадцать, – сказал Роб, отходя вместе с Гари от машины. – Мы собирались в зоопарк в Честер, – пояснил он в ответ на недоумение, написанное на моем лице.

– Я совершенно об этом забыла.

– Понимаю. Ничего страшного. Мы с Гари сами съездим.

– Нет, нет, – перебила я его. – Я тоже поеду с вами. Лучше я поеду с вами, чем останусь дома.

Гари продолжал тянуть отца за штанину, и Роб еще немного попятился от машины.

– Ты уверена?

– Еще как уверена.

Чарльз взял на работе выходной. Когда я вернулась домой, они с матерью были в саду за домом. Они сидели на белых металлических стульях за белым металлическим столом, пили вино и, судя по тому, что оба чуть не падали от смеха, разговаривали о чем-то невероятно смешном. Я поймала себя на том, что улыбаюсь, наблюдая за ними через окно кухни.

В своих мешковатых садовых штанах и рубашке с открытым воротом Чарльз выглядел молодым и беззаботным. Я не могла припомнить, когда он в последний раз так веселился. Моя мать что-то сказала, хлопнула его по колену, и они опять залились смехом.

Мать была очень красивой в своем темно-зеленом платье, сшитом из тонкой шелковистой ткани, слегка просвечивающейся и позволяющей рассмотреть форму ее ног. Я всегда знала, что она очаровательна. Я видела свадебные фотографии, использованные газетами во время суда, и слышала, что о ней говорили Чарльз и Кэти Бернс. Но была и другая фотография, сделанная в тюрьме, когда моей маме было сорок лет. На этой фотографии в ней невозможно было узнать прежнюю Эми.

Я ожидала, что из тюрьмы выйдет постаревшая, выглядящая намного старше своих сорока девяти лет женщина. Но Эми казалась значительно моложе. Она сказала, что провела три недели в оздоровительном центре в Суффолке.

– Я восстанавливала силы, – пояснила она.

– Восстанавливала силы после чего? – кисло поинтересовалась Марион.

– После срока, проведенного в качестве гостьи Ее Величества, – гортанно засмеялась мать. – Мне это очень помогло. Я имею в виду оздоровительный центр.

Я также не ожидала, что из тюремных ворот выйдет женщина, способная так заразительно смеяться. За оздоровительным центром последовала неделя в Париже, которую мама провела вместе с дедушкой. В Париже она покупала одежду и «другие мелочи». Полагаю, она подразумевала украшения и сумочки. Я была уверена, что мне это помогло бы восстановить силы практически после чего угодно, каким бы неприятным оно ни было.

Мать встала из-за стола и направилась к дому. Я взлетела наверх и заперлась в ванной. Я испытывала ужас перед нашей следующей встречей. С того момента, когда я узнала, что мать выпускают на свободу, я более-менее подготовилась к встрече с ней. Но я и представить себе не могла, что разрыдаюсь и упаду в ее объятия. Я села на крышку унитаза и в сотый раз за день пережила это ужасное событие.

Я не осознавала, насколько мне не хватало матери. Не осознавала, что мне ее хоть сколько-нибудь не хватало. Я представляла себе нашу встречу и полагала, что буду вести себя холодно, постепенно оттаивая, – все же она моя мать.

Я услышала, как она закричала:

– Хочешь еще вина, Чарли?

Должно быть, Чарльз ответил, что хочет, потому что мать продолжила:

– Красного или белого? А чипсы у тебя есть?

Я могла бы ей сообщить, что чипсов нет. Марион не одобряла чипсы. Она говорила, что они вредны для здоровья, в них полно соли и вообще это напрасная трата денег. Некоторые дети приносили чипсы в школу, и когда на перемене хрустели ими, у меня всегда текли слюнки.

– В котором часу возвращается домой моя малышка?

Я поморщилась. Меня никто и никогда так не называл.

Услышав, что мать опять вышла в сад, я покинула ванную и пробралась к себе в комнату.

Я выглянула сквозь занавеску в окно и увидела, что мама поставила на стол два стакана красного вина. Чарльз отхлебнул из одного стакана, что-то сказал, встал и вошел в дом. Я затаила дыхание, когда услышала, как он взлетел по лестнице. Это было совершенно не похоже на него, потому что все его действия, включая подъем по лестнице, всегда были спокойными и размеренными. Я думала, что Чарльз не знает, что я уже дома, и поэтому прямиком направится в ванную. Вместо этого он вошел в мою комнату. Я не могла понять, рассердился он или развеселился, увидев меня, застывшую у окна почти наверняка с виноватым выражением лица. Я и в самом деле чувствовала себя виноватой.

– Ты знаешь, она не кусается, – сказал Чарльз. – Я услышал, как подъехала твоя машина, поэтому знал, что ты дома. Ты намерена сидеть здесь до вечера?

– Конечно нет.

– Эми любит тебя. Она всегда тебя любила. Она была очень растрогана, когда ты обняла ее вчера вечером. Твоя мама очень боялась, что ты не захочешь ее видеть.

– Я не хотела ее видеть. – Я почувствовала, что у меня на глаза наворачиваются слезы. – Не знаю, что на меня нашло. Должно быть, я скучала по ней, сама того не понимая, и теперь чувствую себя полной идиоткой.

– Это глупо, Маргарита. – Чарльз подошел и обнял меня за плечи, а я положила голову ему на плечо. Мой лоб уперся в его небритую щеку, – он действительно позволил себе сегодня расслабиться. – Твое поведение было абсолютно естественным. Это прекрасно, и уж во всяком случае намного лучше, чем быть все время такой зажатой, как Марион.

– Где она?

– На работе. Где же еще?

– Я думала, что она, быть может, взяла выходной, как ты.

Чарльз громко фыркнул. Должно быть, он был слегка пьян.

– Ты ошибалась. Возвращение твоей матери из тюрьмы – последнее из того немногого, что способно заставить Марион взять выходной.

Я отстранилась от него и села на кровать.

– Почему вы с Марион все время ссоритесь? Меня это очень огорчает.

Вместо того, чтобы посочувствовать мне, Чарльз скорчил одну из тех страшных рожиц, которыми он поднимал мне настроение в детстве. Ему всегда удавалось меня рассмешить, и сейчас я тоже не удержалась.

– Ты должна была уже заметить, что приблизительно каждые семь лет твоя тетя начинает действовать мне на нервы. Мне не требуется много времени, чтобы преодолеть этот кризис. Это не должно огорчать тебя, Маргарита, потому что все остальное время я действую на нервы ей. – Он поднял брови. – И не говори мне, что ты этого не замечаешь.

– Она иногда любит поворчать, – признала я.

– Чаще, чем иногда.

– Что здесь происходит? – Моя мать вошла в комнату, как будто не касаясь пола. Она была похожа на актрису, которая впервые вышла на сцену и ожидает от зрителей бурных аплодисментов. – Почему вы тут шушукаетесь тайком от меня?

– Мы не шушукаемся, Эми, – заверил ее Чарльз. – Маргарита только что вернулась домой. Она как раз собиралась переодеться во что-нибудь более удобное и спуститься вниз.

Мама села на другой конец кровати и прислонилась к изголовью, вытянув перед собой ноги.

– В саду становится прохладно. – Она усмехнулась. – Я вдруг вспомнила, как, когда мы были маленькими, мы с Джеки и Бидди втроем спали в одной кровати. А ты, Чарли, прибегал утром, когда мы еще спали, и начинал по нам прыгать.

– А кто засовывал тараканов в мою постель? Как-то раз я обнаружил там сразу шестерых. Мне приходилось вытряхивать простыни в окно, прежде чем лечь спать. – Его передернуло. – Терпеть не могу насекомых. Сортир во дворе кишел ими.

– Это все Бидди. Я не прикоснусь к таракану, даже если от этого будет зависеть моя жизнь. Бидди собирала их в спичечные коробки.

– Хорошо, что она уехала в Канаду. – Чарльз плюхнулся с противоположной стороны кровати и расположился там полулежа. – Странно, что я ее тогда не прикончил.

Очень скоро я стала напоминать сама себе маленького Гари Финнегана. Мои дядя и мать вспоминали свою жизнь на Агейт-стрит, когда они были детьми, а я переводила взгляд с одного на другого. В то время они не очень хорошо представляли себе, как тяжело пришлось их матери (они называли ее «мам») после смерти отца.

– Я злился, когда нужно было смотреть за вами, пока она работала в пабе, – вспоминал Чарльз. – Позже мне всегда было невероятно стыдно за то, что я хотел гулять с друзьями.

– А я в мамино отсутствие пользовалась ее помадой и пудрой, – призналась моя мама. – Когда я сейчас об этом вспоминаю, мне хочется плакать. Она не могла купить себе новую помаду.

Они говорили «мине», а не «мне», обсуждали «сортиры» и «бутеры». Мама рассказывала о прогулках по «Доки». Наверное, она имела в виду Док-роуд.

Время пролетело незаметно, и мы были изумлены, когда в дверном проеме возникла Марион, онемевшая при виде нашей троицы, развалившейся на моей кровати. В этом доме было заведено, что когда люди хотели поговорить, они спускались в гостиную и садились на стулья.

– Привет, дорогая, – Чарльз так преувеличенно радушно поприветствовал свою жену, что стало ясно, что он паясничает. – Мы не приготовили чай, но это потому, что скоро придут Лео и Хэрри и принесут с собой пиццу.

– Я вполне способна самостоятельно приготовить угощение для наших гостей, Чарльз. – Марион выглядела так, как будто провела последние полчаса в морозилке. – Нет никакой необходимости приносить еду с собой. Более того, тебе известно, что я терпеть не могу пиццу.

Я не знала, что к нам собираются зайти дедушка и дядя Хэрри. Я соскользнула с кровати и пробормотала, что сейчас приготовлю чай. Я обрадовалась тому, что мы ожидаем гостей.

Наполняя чайник водой, я напевала «Can't Buy Me Love».

– Мне нравится эта песня, – сказала мать, заходя в кухню.

Я набралась храбрости и задала вопрос:

– А вам разрешали слушать музыку в тюрьме?

– Мы смотрели хит-парады. Кое-кто даже танцевал.

– У тебя была любимая группа?

– Мне нравились «Би Джиз» и этот парень с цветами в волосах, который пел о том, как он едет в Сан-Франциско.

– Скотт МакКензи.

– Он самый. – Ее розовые губы изогнулись в грустной улыбке. – Я поклялась себе, что когда-нибудь в моих волосах обязательно будут цветы, но не уверена, что это все еще в моде.

– Власть цветов^[28] закончилась, когда началась война во Вьетнаме, но ты все равно можешь носить их, если хочешь.

– Конечно, могу. – Ее лицо заискрилось ослепительной улыбкой. – Наш Чарли выращивает розы, как и раньше?

– Да, чудесные красные розы.

– Тогда я украду у него одну, когда они распустятся.

Мне было приятно, что мы так непринужденно общаемся. Не знаю, откуда у меня взялось это дурацкое представление о том, что люди, попавшие в тюрьму, теряют связь с внешним миром. Мне тоже нравились «Би Джиз» и Скотт МакКензи. Это означало, что мы можем беседовать о музыке.

Мать прислонилась к раковине и сложила на груди руки.

– Я думала, что, возможно, было бы лучше, если бы ты называла меня Эми. Не сейчас, – поспешно добавила она, – со временем, когда ты свыкнешься с этой мыслью.

Я издала звук, который невозможно было охарактеризовать. Я бы предпочла продолжить разговор, начатый ранее.

– У меня наверху полно пластинок и проигрыватель, – сказала я. – Ты можешь слушать их, когда захочешь.

– Спасибо, хотя здесь я, скорее всего, не задержусь. Я мешаю бедняжке Марион. Она предпочитает, чтобы наш Чарли уделял внимание только ей.

– Но Чарли… Чарльз счастлив, что ты здесь. – Я увидела это сегодня своими глазами.

– Я могу пожить у Кэти, а он будет приходить ко мне, когда захочет.

Чарльз не сможет уделять внимание Марион, находясь в доме Кэти Бернс, но я не стала заострять на этом внимание.

Дедушка и дядя Хэрри явились почти час спустя с пиццей и вином. Мне было так непривычно видеть в нашем доме столько гостей, да к тому же еще и с первым в моей жизни обедом, приготовленным вне дома, что я была взволнована, как ребенок. Вскоре приехала Кэти Бернс и мы расположились вокруг стола в гостиной.

Мы ели пиццу и громко смеялись. Марион довольно демонстративно ела бутерброд с сыром и то и дело поглядывала на общую с соседями стену, как будто боялась, что нас могут услышать.

Моя мать… Эми… сказала, что сегодня днем звонила сестрам в Канаду и что они ужасно обрадовались ее звонку.

– Старшая дочь Бидди в сентябре начнет учиться в университете, а девочка Джеки уже заканчивает учебу. Она будет биологом.

– Если бы ты позвонила после шести, это было бы намного дешевле. – Казалось, что Марион скорее огорчена, чем раздражена сообщением о выброшенных на ветер деньгах.

– Когда Эми поговорила с девчонками, она спросила у оператора, сколько стоил разговор, и отдала мне деньги, – с явным сарказмом в голосе произнес Чарльз. – Наш бюджет не пострадал, дорогая.

Кто-нибудь другой на месте Марион был бы готов провалиться сквозь землю, но она всего лишь одобрительно кивнула.

– Хорошо.

Мы целую вечность сидели вокруг стола и разговаривали. Точнее, они разговаривали, а я молчала и слушала, как они вспоминают необычные и забавные случаи, происшедшие во время войны, хотя я знала, что в те времена происходило и много трагических событий.

Кэти рассказала, что однажды ее мать вернулась из бомбоубежища и обнаружила в доме незнакомого мужчину, спящего под столом в гостиной.

– Он вошел через заднюю дверь в полной уверенности, что это его собственный дом. Мама выгнала его метлой, хотя во время затемнения это была вполне простительная ошибка.

Затемнение было причиной множества разнообразных недоразумений. Дедушка и бабушка Паттерсон однажды вечером отправились в театр, но потеряли друг друга, выйдя на улицу после представления.

– Нам пришлось добираться домой на разных трамваях, – закончил свой рассказ Лео.

– Я не могу представить тебя в трамвае, дедушка, – удивилась я. Он был для этого слишком элегантен.

– Война была великим уравнителем, Маргарита, – пояснил он. – Будь ты хоть трижды миллионер, все равно бензин выдавали по карточкам.

– На черном рынке продавалось все, – сказала Эми. – Наша мама однажды купила радиоприемник, но так и не смогла его включить. Она так раскаивалась в этой покупке, что ничуть не огорчилась, когда оказалось, что внутри приемника нет никакой начинки.

Дядя Хэрри заметил, что на его взгляд в войне не было ничего хорошего, что вся эта чертова война была одной сплошной кровавой трагедией, от начала до конца.

– Прошу дам простить меня за резкость, но на войне я потерял своего самого лучшего друга.

– Я тоже. – Кэти посмотрела на него, и между ними молнией промелькнуло взаимопонимание, причины которого я не знала.

– Мы тут были всего лишь зрителями, – вступил в разговор Чарльз. – Мы на велосипедах ездили на работу и обратно, и ничего значительного не происходило. Во время самых тяжелых налетов мама и сестры приезжали и оставались у нас на ночь. Мы наблюдали, как небо над Ливерпулем окрашивается в красный цвет, как будто горит целый город. Нам казалось, что мы находимся в другом мире.

– Мы с Элизабет самые тяжелые ночи проводили на фабрике в Скелмерсдейле, – кивнул дедушка.

– А ты где находилась во время бомбежек, Эми? – спросила Кэти Бернс. Я припомнила, что ее призвали в армию и она почти всю войну провела в Йоркшире.

– В подвале нашего дома у Ньюсхэм-парка, – ответила моя мать. – Мы там очень весело проводили время. Кто-нибудь помнит капитана Кирби-Грина? Он жил на первом этаже.

– Он был страшным занудой, – проворчал дедушка. – Каждый раз, когда я к тебе приезжал, он ловил меня в вестибюле.

– А мне он очень нравился, – возразила Марион, впервые за весь разговор открыв рот. – Я встречалась с ним всего один раз, на празднике у станции Понд-Вуд. Мне показалось, что капитану очень нравилась твоя мать, Чарльз.

– Он был от нее без ума. Он ей тоже нравился, но не в этом смысле. – Чарльз грустно улыбнулся. – Мне кажется, единственным мужчиной, который маме когда-либо был нужен, был наш папа. За ней ухаживал один мужчина, с которым она работала. Он даже хотел на ней жениться, но мама ему отказала.

– Как бы то ни было, – опять заговорила Эми, – капитан Кирби-Грин назначил себя массовиком-затейником на время воздушных налетов. Он почти постоянно находился в подвале, чтобы, когда прозвучит сигнал воздушной тревоги, все было готово. Капитан очень огорчался, если этот сигнал так и не раздавался. В канун второго военного Рождества налеты были просто ужасными. Они повторялись день за днем. Каждую ночь Ливерпуль бомбили много часов подряд. Я помню, как мы пели песню «Тихая ночь» и я спрашивала себя, поет ли ее Барни в лагере для военнопленных в Баварии…

Дата добавления: 2015-08-05