ГЛАВА 3 Апрель 1971 года Маргарита

Мисс Бернс закурила еще одну сигарету. В кабинете было накурено, как в пабе. Пепельница на столе полна окурков, а ведь был только полдень.

– Бриллиант вырезают бриллиантом. Ты когда-нибудь слышала такую поговорку, Маргарита?

– Марион все время ее повторяет. Она означает расплату. Возмездие. Что-то в этом роде.

– Зуб за зуб. Именно это она сказала в тот день, когда твои мама и папа поженились. Она была единственной, кого не удалось околдовать твоему отцу. Всех остальных он быстренько приручил, даже меня. До этого я думала, что он мне не нравится, что было совершенно несправедливо, потому что я его совсем не знала. Ты его помнишь хоть немного?

– Почти нет, – призналась я. Мы не были близки, и он внушал мне страх, скорее даже ужас. Он пугал меня, когда кричал на мать, оскорблял ее. Иногда отец рассказывал мне какую-нибудь историю, придумывая ее на ходу, так что ни один из нас не знал, чем же она закончится.

С тех пор как неделю назад моя мать вышла из тюрьмы и, как написали в газетах, «легла на дно», мисс Бернс вызывала меня к себе в кабинет каждый день, чтобы обсудить, где она может быть и с кем. Директриса проводила половину обеденного перерыва, глядя в пространство и предаваясь воспоминаниям о своей старинной подруге.

– На днях я позвонила Хэрри, вдруг он знает, где Эми, но он ответил, что понятия не имеет, – говорила она на этот раз. – Удивительно, учитывая все происшедшее, что ни он, ни его отец не затаили на Эми злобу. Миссис Паттерсон, напротив, ненавидела Эми. После суда она подняла ужасный шум, заявляя, что ее следовало повесить. Она даже подала прошение министру внутренних дел. – Мисс Бернс затушила окурок и прикурила еще одну сигарету. Был ли за целый день хоть один момент, когда у нее во рту не было сигареты или она не собиралась прикурить следующую? Она выпустила густой клуб дыма и с отвращением посмотрела на него. – Ты не поверишь, Маргарита, но в юности я поклялась себе, что никогда не буду курить. Беда в том, что во время войны все в армии курили.

Я пыталась придумать способ перевести разговор с прошлого на настоящее.

– Может быть, человек, заехавший за моей матерью, это кто-то, с кем она познакомилась в тюрьме? – высказала я предположение.

– Это могла быть та манекенщица, с которой подружилась Эми, Нелли-как-там-ее.

Я не ответила. Я никогда не слышала о Нелли-как-там-ее. Возможно, мое молчание подействовало на мисс Бернс и она поняла, как мне надоело все это обсуждать, или же просто подумала, что я хочу есть.

– Я заняла весь твой перерыв, правда, дорогая? Может быть, мы могли бы как-нибудь вместе поужинать? Я угощаю, конечно же. Там бы все и обсудили.

– Было бы неплохо. – По крайней мере, это было лучше, чем ее постоянные звонки в учительскую и вызовы к себе в кабинет. Хильда Доули уже что-то подозревает. Может быть, она боится, что меня, самого молодого учителя в школе, к тому же совсем недавно поступившего на работу, собираются повысить.

Вечером Чарльз вслух поинтересовался, где может находиться моя мать. У Марион это вызвало раздражение.

– Эми из всего способна раздуть драму, – пожаловалась она. – Я могу понять ее желание спрятаться, но не от нас же. В смысле, не от тебя, – поправилась она, когда Чарльз на нее покосился.

В тот день, когда Эми Паттерсон выпустили на свободу, журналисты ожидали у ворот Холлоуэя и их по-прежнему интересовало ее исчезновение. В газетах появились фотографии белого «роллс-ройса», на большой скорости уносящего мою мать от тюрьмы. Как потом выяснилось, машина была арендована. Чарльз подпрыгивал каждый раз, когда звонил телефон или раздавался стук в дверь, думая, что это его разыскал кто-то из репортеров. Эйнтри находился очень далеко от Бутла, но от этого не переставал быть одним из районов Ливерпуля.

– Больше всего они хотели бы пообщаться с тобой, Маргарита, – сказал Чарльз. – Дочь Эми стала бы для них настоящей находкой.

Эта неопределенность начинала меня угнетать. В субботу я сделала то, что делала всегда, когда хотела справиться с подавленным настроением. Я поехала в город и купила себе кое-что из одежды. Я убедила себя, что остро нуждаюсь в чем-то летнем и одновременно не очень броском для школы. Блуждая по отделам женской одежды «Льюиса» и «Оуэн-Оуэнса», я жалела, что уже купила костюм на свадьбу Триш, и одновременно пыталась задвинуть все, не имеющее отношения к одежде, в глубины своего сознания.

Спустя некоторое время я обнаружила, что это не так уж и трудно.

Примерив целую гору платьев, блузок и юбок, я наконец остановила свой выбор на тонком полупрозрачном платье серого цвета с белым воротником. Платье принадлежало мне меньше минуты, когда я решила, что оно слишком нарядное для школы. Поэтому я купила еще темно-синюю льняную юбку и белую блузку с вышивкой.

Со всем этим я отправилась в ресторан на верхнем этаже «Оуэн-Оуэнса» и заказала кофе. Вечером мы с Чарльзом и Марион собирались пообедать в городе, и я решила надеть новое платье. Я мысленно перебрала свои туфли. Платье будет идеально смотреться с белыми босоножками на танкетке.

Официантка принесла кофе. Уставившись в его коричневые глубины, я почувствовала, что настроение меняется. Чарльз и Марион пойдут в ресторан только ради меня. Сегодня суббота. Триш уехала в Лондон выбирать дом для себя и Иана, что означало, что мне совершенно нечего делать и некуда податься в субботний вечер. Чарльз и Марион просто сжалились надо мной.

Я добавила в кофе сливок и помешивала его ложечкой, когда услышала тоненький голосок, который произнес: «Здравствуйте, мисс». Это был Гари Финнеган, мальчик, которого мама целовала возле двери класса у всех на виду, из-за чего другие дети над ним насмехались. Тихий ребенок с чудесным характером. Предполагается, что у учителей не должно быть любимчиков, но я ничего не могла с собой поделать: Гари нравился мне больше других мальчишек.

– Привет, Гари.

Он смотрел на меня широко открытыми, круглыми, как блюдца, зелеными глазами, как будто не мог поверить, что его учительница действительно существует вне школьных стен.

– Где твои мама и папа? – спросила я.

– Папа вон там, он уже идет сюда.

К нам устало подошел высокий хорошо сложенный мужчина лет тридцати, в легком сером костюме, весь увешанный пакетами с покупками. У него были прямые светлые волосы и неулыбчивое, но приятное лицо со следами загара. Его карие глаза смотрели очень грустно, и мне захотелось узнать почему.

– Иди сюда, Гари. Не приставай к людям. – Мужчина вымученно улыбнулся. – Простите, иногда он бывает чрезмерно общительным.

– Но папа, – пропищал Гари, – это мисс из школы.

– Мы действительно знакомы, – пояснила я.

– А, ну если так… – Один из пакетов упал на пол, и мужчина за ним наклонился. – Я покупал Гари вещи для школы, шорты и все такое.

– Шорты? – Я сморщила нос.

– А что, шорты не подходят? – встревожился он.

– Подходят, но только для игр. – Я кивнула на свободный стул. – Присядьте на минутку, мистер Финнеган. Кстати, меня зовут Маргарита Карран. Я работаю с первоклассниками, и Гари в моем классе.

– Роб Финнеган. Очень приятно. – Пожимая мне руку, он уронил и остальные пакеты. Я помогла сложить их под столом и, пока он усаживался, пододвинула еще один стул для Гари. Тут же подошла официантка. Она вопросительно посмотрела на меня.

– Вы не возражаете, если я что-нибудь закажу? Или вы кого-нибудь ожидаете?

– Заказывайте все, что хотите. Я никого не ожидаю.

– Кофе с молоком, пожалуйста, и клубничный коктейль. Что ты будешь есть, сын?

– Сосиску с жареной картошкой, пожалуйста, папа.

– Какой вежливый маленький мальчик, – похвалила его официантка. – Сейчас все принесу.

– Так чем же вас не устраивают шорты… как мне к вам обращаться, Маргарита или мисс Карран? – Мужчина провел пальцем под воротником рубашки и ослабил узел галстука. Теперь он выглядел не таким измученным.

– Зовите меня Маргарита. Шорты считаются старомодными, сейчас их надевают только когда идут играть.

– Старомодными? Но я носил шорты до одиннадцати лет, пока не окончил начальную школу.

– То было тогда, а это сейчас. Большинство маленьких мальчиков ходят в длинных брюках, обычно в джинсах. В шортах Гари будет выделяться. – Я не решилась предложить ему попросить жену в будущем прощаться с сыном за воротами школы.

– А как насчет рубашки с короткими рукавами и галстука для лета?

Я покачала головой.

– В нашей школе нет обязательной формы. Директор школы, мисс Бернс, предпочитает, чтобы дети ходили в удобной неофициальной одежде: мальчики в джинсах, девочки в простых юбках и красных футболках или свитерах. – Мисс Бернс не хотела обременять родителей стоимостью формы, поскольку некоторые из них вынуждены были покупать одежду для детей в сэконд-хэнде. – Вам должны были сообщить все это в письменной форме, прежде чем зачислить Гари в школу.

– Наверное, я потерял это письмо. Февраль у нас был несколько суматошным, правда, Гари?

– Это был настоящий сумасшедший дом, – кивнул мальчик. – Мы тогда только что вернулись из Уганды, правда, папа?

– Из Уганды? – удивилась я.

– Я там работал в полиции, – сообщил мне Роб, – но потом случился переворот, и к власти пришел парень по имени Иди Амин^[3]. Нам посоветовали поскорее уносить ноги. Это опасный тип.

– Где вы живете сейчас?

– В Сифорте, у моей сестры, пока не подыщем себе дом. У нее квартира на Сэнди-роуд. – Он поморщился. – Там тесновато, но за те несколько лет, что нас не было, цены на жилье взлетели, и нелегко будет найти дом, который я смогу купить. К тому же времени на поиски у меня мало, потому что я работаю в ночную смену на почте. Когда мы наконец устроимся, возможно, я вернусь на работу в британскую полицию, хотя, наверное, благоразумнее будет опять уехать за границу, например, в Австралию или Канаду. Там больше перспектив.

– Если мы поедем в Австралию, папа, ты мне купишь медвежонка-коалу?

– Коалы находятся под охраной, Гари, – сообщила я ему. – Их запрещено держать как домашних животных.

Малыш выглядел разочарованным.

– В Уганде у нас был Джимми, но в Англии его бы держали на карантине целых шесть месяцев, поэтому нам пришлось его оставить.

– Джимми – это собака?

– Нет, это кот, – Гари сосредоточенно нахмурился. – Он полосатый, поэтому мы считали его тигром.

– Джимми уже очень старый, – вмешался в разговор Роб. – Он достался нам по наследству примерно за год до отъезда от другой семьи, которая возвращалась в Англию. Я сомневаюсь, что он пережил бы шесть месяцев карантина. Их там держат в клетках.

– Люди, у которых он теперь живет, такие же хорошие, как и вы? – обратилась я к Гари.

Он кивнул с серьезным видом.

– Даже лучше. Он живет у девочки по имени Петрон… как ее зовут, папа?

– Петронелла.

– У нее золотые волосы до самой земли.

– Пожалуй, тут ты немного преувеличиваешь, сынок. У Петронеллы волосы всего лишь до пояса. – Улыбка преобразила лицо Роба. Он начал понемногу отходить.

Где его жена? – подумала я. Обычно отцы не ходят по магазинам, покупая одежду своим детям. Вслух я произнесла:

– Вы можете отнести всю эту одежду назад и поменять на другую.

– А ее примут?

– Примут, если у вас сохранились чеки.

– Они где-то здесь. – Он порылся в карманах и вытащил оттуда ворох мятой бумаги.

Подошла официантка с заказом. Роб поинтересовался, не хочу ли я еще кофе, и я сказала, что хочу. Я оглядела переполненный зал. Если бы кто-нибудь за нами наблюдал, он бы принял нас за самую обычную семью, которая выбралась в город за покупками. Не знаю, почему эта мысль доставила мне определенное удовольствие. Никто и не догадывается, что я не жена этого мужчины и не мать ребенка.

Я заметила под столом плоский пакет с логотипом «ВХ Смит».

– Какие пластинки вы купили?

– Джимми Хендрикс, «Тремелос», «Волынщик у врат зари» «Пинк Флойд». – Роб достал пакет и показал мне свое приобретение.

– Я все это обожаю! – восхитилась я. – У меня есть последняя пластинка Саймона и Гарфункеля, «Мост через бурные воды». Я ее все время кручу.

– В Уганде я немного отстал от жизни. – Роб устроил пакет в безопасном месте. – Но я хочу похвастаться. Однажды вечером в тысяча девятьсот шестьдесят первом году я был в Литерлэнд-Таун-холле, где четверо ужасно неряшливых парней играли музыку, которой я никогда прежде не слышал. Потом оказалось, это были всего-навсего «Битлз».

– Я тоже там была! – воскликнула я. – Мне было всего пятнадцать.

– А мне восемнадцать!

– Где вы сидели?

– В первом ряду. Я дружил с парнем, который знал Ринго Старра.

– Мы с подругой сидели в последнем ряду, – засмеялась я. У нас не было таких друзей.

– Вот это совпадение так совпадение! – изумился Роб. – Десять лет назад мы были в одном и том же месте. – Он помолодел прямо у меня на глазах. Ему было всего двадцать восемь, а не за тридцать, как мне показалось вначале.

– У папы всегда играет музыка, – торжественно сообщил Гари. – Бесс возмущается, потому что он пользуется ее проигрывателем. Она любит… – он нахмурился, – пап, какую музыку любит тетя Бесс?

– Кантри и вестерн, сынок, – выручил его отец. Он обернулся ко мне и негодующе воскликнул: – Ее любимая певица Конни Фрэнсис!

– О господи! – понимающе вздохнула я. – Неужели кто-то может предпочитать кантри и вестерн рок-н-роллу?

– Я тоже не перестаю удивляться, – кивнул Роб.

– А какую музыку любит твоя мама, Гари? – обернулась я к мальчику.

– Моя мама умерла, мисс, – просто сказал он. – Она утонула в Испании.

Я прижала ладони к пылающим щекам. Мне страшно захотелось, чтобы пол под моими ногами разверзся и поглотил меня.

– Прости. Я понятия не имела… То есть я хочу сказать, я думала, что женщина, которая приводит Гари в школу, это его мама.

– Нет, это Бесс, моя сестра. Ага, а вот и ваш кофе. – Роб взял чашку с подноса официантки и поставил ее передо мной. Я сделала глоток и обожгла язык. – Ничего страшного, – успокоил он меня. – Откуда вы могли знать? Это случилось три года назад. Мы с Гари совершенно свободно говорим об этом.

– У нее были зеленые глаза, – сказал Гари. – Совсем как у меня.

– Правда? – потрясенно выдавила я.

– И каштановые волосы. Они были волнистые, как у меня, только мои волосы не каштановые. У меня волосы такого же цвета, как у папы.

– Судя по твоему рассказу, она была очень хорошенькая.

– Она была страшно красивая. У нас дома есть ее фотографии, правда, папа?

– Да, Гари. – Роб взъерошил белокурые вихры сына. Они обменялись взглядом, который, казалось, говорил: «Это наша общая беда». Между ними существовала связь, которую не часто можно встретить между отцом и сыном.

– Мне пора. – Я допила свой кофе. Он все еще был очень горячим и опять обжег мой язык. До этого сообщения я хотела предложить Робу Финнегану вернуться с ними в магазин и обменять купленную одежду. Он мне очень понравился. Я позволила ему понравиться мне. Мне приятно было обнаружить, что у нас одинаковые музыкальные пристрастия и что мы оба были на самом первом концерте «Битлов». Но все это только потому, что я была уверена, что он женат, а значит, недоступен. Я всегда держалась как можно дальше от одиноких привлекательных мужчин, потому что боялась влюбиться в одного из них, что в свою очередь могло повлечь за собой замужество, а это было очень опасно.

Или нет?

Я уже не знала. Я ничего не знала.

– Звонила Кэти Бернс, – сообщил мне Чарльз, когда я вернулась домой. – Я пригласил ее сегодня с нами в ресторан. Надеюсь, ты не возражаешь. Или тебе будет неловко есть за одним столиком с директором школы, в которой ты работаешь?

– Ничуть, – заверила я его.

– Марион не слишком этому рада. Она думает, что Кэти будет все время говорить о твоей матери и станет называть меня Чарли. – Он улыбнулся. – Сейчас меня уже почти никто не называет Чарли.

Я согласилась, что мисс Бернс почти наверняка захочет поговорить о моей матери.

– Она сгорает от нетерпения узнать, где находится ее подруга.

– А кто не сгорает? – сухо заметил Чарльз. – Но я полагаю, Эми появится, когда сама этого захочет. Пойду приму ванну. Я только что впервые в этом году подстриг лужайку, и у меня нет сил. Марион ушла делать прическу, вернется где-то через полчаса. – Марион ходила делать прическу каждую субботу, без пропусков.

Чарльз поднялся наверх, а я направилась в сад, чтобы взглянуть на лужайку. Она была невероятно зеленой и источала чудесный запах свежескошенной травы. Я с наслаждением сделала глубокий вдох. Мысль о том, что скоро все расцветет и заблагоухает, ободрила меня. Сад был создан в основном усилиями Чарльза. Густая живая изгородь и шарики кустов были выращены из черенков, а цветы – из семян. Сад был гордостью и радостью Чарльза.

Дом дядя приобрел в тысяча девятьсот тридцать девятом году. Тогда это было большой редкостью среди представителей рабочего класса. Здание было сложено из красного кирпича, в нем было три спальни, две гостиные, столовая и гараж, который достроили позднее.

Чарльз говорил, что дом достался ему на удивление дешево, «он обошелся мне меньше, чем в четырехзначную сумму», – любил хвастаться дядя. Теперь дом стоил пять или шесть тысяч фунтов. Чарльз и Марион часто просматривали объявления о продаже домов в «Ливерпуль эко», чтобы быть в курсе цен, хотя не имели ни малейшего намерения переезжать. Они даже ездили взглянуть на кое-какие дома. Это было для них чем-то вроде хобби. Мебель они сразу купили дорогую, из натурального дерева, на всю жизнь. Как бы ни менялась мода, они больше никогда ничего не купят.

Марион вернулась домой с угольно-черными аккуратно уложенными волосами. Она попросила показать одежду, которую я купила. Марион всегда демонстративно восхищалась покроем, щупала ткань, отмечала, что именно эта вещь (или что-то иное) отличается очень высоким качеством. Я не могла понять, ее это и в самом деле интересует или она просто делает то, что, по ее мнению, должны делать матери. Мою тетю не интересовали ни драгоценности, ни одежда. Ее украшениями были обручальное кольцо и крохотные жемчужные сережки, свадебный подарок Чарльза, которые она никогда не снимала. У Марион было два элегантных костюма и несколько простых платьев, юбок и блузок, все в темных тонах. Она ни разу в жизни не надевала брюки и наотрез отказывалась купить Чарльзу джинсы. «Я ведь не за ковбоя выходила, не правда ли?» – говорила она.

Мы заказали столик в «Одиноком колоколе», пабе в Формби, неподалеку от дюн^[4]. Хотя мы приехали раньше условленного времени, Кэтрин Бернс уже ожидала нас в ресторане на втором этаже. Она была одета в темно-синий, почти черный, бархатный брючный костюм с белой кружевной блузкой. Сегодня она решила немного подкраситься и выглядела очень эффектно, к тому же значительно моложе, чем обычно.

– О боже! – простонала Марион. – Она курит. Ты же знаешь, что я не выношу сигаретного дыма, Чарльз.

– Я не виноват, что она курит, – прошептал мой дядя.

– Тебе не следовало ее приглашать.

– Я совершенно забыл, что она курит.

К счастью, заметив нас, мисс Бернс тут же затушила сигарету. Она поднялась и поцеловала Марион, а затем Чарльза.

– Иди сюда, Маргарита, – она чмокнула меня в щеку. – Ты дочь моей самой лучшей подруги, – взволнованно произнесла мисс Бернс. От нее пахло алкоголем.

– Не много толку от лучшей подруги, которая провела двадцать лет в тюрьме, – усевшись на стул, заметила Марион. Иногда ее прямота ставила людей в очень неловкое положение. – Но еще хуже, когда подруга из этой тюрьмы освобождается и совершенно исчезает из поля зрения. То есть я хочу сказать, – фыркнула моя тетя, – хорошая у тебя подруга!

– Дружба, как и благородство, может простить очень многое, – ответила мисс Бернс. Резкость Марион ее, похоже, не задела, а лишь позабавила.

Марион открыла рот, чтобы что-то возразить, но передумала и захлопнула его. Видимо, Чарльз пнул ее под столом ногой.

– Когда мы последний раз виделись? – громко поинтересовалась мисс Бернс.

– Когда Эми опять перевели в Холлоуэй, – ответил Чарльз. – Мы с тобой одновременно приехали навестить ее. Мне кажется, это было года три назад.

– Ты прав. А с тобой, Марион, мы последний раз виделись на двадцать первом дне рождения Маргариты. Нам надо встречаться почаще.

– Согласен, – заявил Чарльз и заскрипел зубами. Я была уверена, что на этот раз Марион пнула его. Я надеялась, что мисс Бернс и Марион не будут целый вечер метать друг в друга отравленные стрелы, а Чарльз и Марион тайком не запинают друг друга насмерть. Тут Чарльз заказал бутылку красного вина и бутылку белого и принялся подливать им в бокалы, не спрашивая разрешения. К концу ужина все уже были лучшими друзьями.

Дата добавления: 2015-08-05