Часть четвертая 4 страница

– Эко, господи, каких лошадей, подумаешь, добудут… И ловко барышня ездит. Смела, нечего говорить!

Этот визит напомнил Привалову о той жизни, от которой он отказался. Зося ему нравилась.

Через три дня Привалов на гнедом киргизе ехал по дороге в Красный Луг. Он нарочно ехал тихо, чтобы полюбоваться развертывавшимися кругом красотами. Овсы нынче взялись необыкновенно дружно; пшеница уже трубилась, выгоняя свою матовую зелень, на которой отдыхал глаз. День был горячий; накаленный воздух переливался прозрачными волнами; над бесконечными нивами нависла кружившая голову испарина. В траве звонко ковали кузнечики; где-то тянул свою скрипучую песню коростель. Из придорожной травы, покрытой мелкой пылью, то и дело взлетали, как ракеты, маленькие птички и быстро исчезали в воздушном пространстве. На горизонте, со стороны Лалетинских вод, медленно ползло грозовое облачко, и можно было рассмотреть косую полосу дождя, которая орошала нивы; другая сторона неба была залита ослепительным солнечным светом, – глазам было больно смотреть. Привалов думал о том, что как хорошо было бы, если бы дождевая тучка прокатилась над пашнями гарчиковских мужиков; всходы нуждались в дожде, и поп Савел служил уж два молебна; даже поднимали иконы на поля. Эти сельскохозяйственные мысли были, как птицы, вспугнуты неожиданно шарахнувшейся лошадью: под самыми ногами промелькнул большой заяц, легкими прыжками ускакавший в овес.

«Нехороший знак… – вслух подумал Привалов и засмеялся собственному суеверию. – Зачем я еду?» – подумал он в следующую минуту и даже остановил лошадь.

С пригорка, на котором теперь стоял Привалов, вдали можно было рассмотреть мельничный пруд, а впереди, на берегу речки, дымились башкирские коши… «Если поедешь направо – сам будешь сыт, конь голоден; поедешь налево – конь будет сыт, сам будешь голоден; а если поедешь прямо – не видать тебе ни коня, ни головы», – припомнились Привалову слова сказки, и он поехал прямо на дымок кошей. Лошадь, выгнув свою оленью шею, неслась быстрым ходом; она почуяла пасшийся на траве табун башкирских лошадей и раздувала ноздри.

Подъезжая к пригорку, на котором стоял белый кош Ляховской, Привалов издали заметил какую-то даму, которая смотрела из-под руки на него. «Уж не пани ли Марина?» – подумал Привалов. Каково было его удивление, когда в этой даме он узнал свою милую хозяйку, Хионию Алексеевну. Она даже сделала ему ручкой.

– Какими судьбами, Хиония Алексеевна? – спрашивал Привалов, передавая своего киргиза подошедшему Илье.

– Ах, не спрашивайте, пожалуйста! – жеманно отвечала Хиония Алексеевна. – Вы знаете мой проклятый характер… После вашего отъезда доктор посоветовал ехать на воды – вот я и отправилась. У меня уж такой характер. А здесь встречаю Софью Игнатьевну… случайно познакомились…

Зося была немного больна и приняла Привалова внутри коша, где можно было сидеть только на низеньких диванчиках, поджав ноги. Хозяйка была занята приручением степного сокола, который сидел перед ней на низенькой деревянной подставке и каждый раз широко раскрывал рот, когда она хотела погладить его по дымчатой спине.

– Видите, какой степняк-недотрога, – говорила Зося, отдергивая руку. – Третий день с ним мучусь… Все руки мне исклевал.

Она показала Привалову свои руки, покрытые шрамами и кровавыми царапинами.

– А вам для чего его приручать? – полюбопытствовал Привалов, с удивлением осматривая окружавшую его обстановку.

– Когда привыкнет, буду вынашивать, а потом вы примете участие в соколиной охоте, которую мы постараемся устроить в непродолжительном времени. Это очень весело… Мне давно хотелось побывать на такой охоте.

– Да, это будет очень интересно, – согласился Привалов, пробуя погладить сокола.

– Я понимаю именно такую охоту, – говорила Зося. – Это совсем не то, что убивать птицу из-под собаки… Охота с ружьем – бойня. А здесь есть риск, есть опасность.

В своей полувосточной обстановке Зося сегодня была необыкновенно эффектна. Одетая в простенькое летнее платье, она походила на дорогую картину, вставленную в пеструю раму бухарских ковров. Эта смесь европейского с среднеазиатским была оригинальна, и Привалов все время, пока сидел в коше, чувствовал себя не в Европе, а в Азии, в этой чудной стране поэтических грез, волшебных сказок, опьяняющих фантазий и чудных красавиц. Даже эта пестрая смесь выцветших красок на коврах настраивала мысль поэтическим образом.

Хиония Алексеевна в качестве дуэньи держала себя с скромным достоинством и делала серьезное лицо, когда Зося начинала хохотать. Она быстро дала понять Привалову, что здесь она свой человек.

– А все-таки, знаете, Сергей Александрыч, я иногда страшно скучаю, – говорила Зося, когда Хина вышла из коша. – Вечное безделье, вечная пустота… Ну, скажите, что будет делать такая барышня, как я? Ведь это прозябание, а не жизнь. Так что даже все удовольствия отравлены сознанием собственной ненужности.

– Работу можно найти, если захотеть.

– То есть можно обманывать себя призраком работы: открыть какую-нибудь швейную мастерскую, устроить школу, поступить на курсы… А если я ни первого, ни второго, ни третьего не желаю? Мне нужен такой труд, который бы поглощал меня всю, без которого я не могла бы существовать. Я понимаю политических деятелей, понимаю всех этих борцов за идею. Вот вы, например, сидите на своей мельнице, и никуда вас не тянет, ничто вам не напоминает, что каждый прожитый день – тяжелое обвинение против вас в собственной ничтожности. Знаете, я думала о ваших планах несколько раз… Если бы вы не открыли этой Америки раньше меня, я занялась бы этой хлебной торговлей. Известная цель впереди делает человека счастливым.

– Но ведь вы знаете, что моя Америка открыта не мной и раньше меня?

– Знаю… знаю… Но важно вот что: все убеждены в справедливости известной идеи, создается ряд попыток ее осуществления, но потом идея незаметно глохнет и теряется, вот и важно, чтобы явился именно такой человек, который бы стряхнул с себя все предубеждения и оживил идею. Помните Темир-Ленка,[28]который наблюдал муравья, сорок раз поднимавшегося с зерном в гору и сорок раз свалившегося под гору? Ведь в сорок первый раз он втащил-таки свое зерно.

– Мне кажется, что вы меня не так поняли, Софья Игнатьевна, – заговорил Привалов. – Для осуществления моих планов нужен не один человек, не два, а сотни и тысячи людей. Я глубоко убежден в том, что эта тысяча явится и сделает то, чего мы с вами не успеем или не сумеем.

– Мы с вами?

– Отчего же вам не работать в том же направлении, но совершенно самостоятельно? Все средства в ваших руках.

– А сознание-то своей негодности, которое тянет, точно привязанная к ноге гиря?.. Нет, я сегодня положительно хандрю и, вероятно, успела вам надоесть с своим я.

При посредстве доктора между Зосей и Приваловым завязались полудружеские отношения. Привалов начинал ездить в коши все чаще и чаще; ему нравилось общество Зоси, которая держала себя просто и непринужденно, хотя иногда и капризничала по своему обыкновению. Одним из таких капризов Зоси было непременное желание познакомиться с попом Савелом, о котором она много слышала от Привалова. В одно прекрасное утро Привалов и поп Савел верхами приехали в коши, и Зося осталась в восторге от оригинального попа, который забавлял ее своим ядовитым, озлобленным умом. Странную картину представлял теперь кош Зоси, где на мягком бухарском ковре, поджав ноги, сидел поп Савел, а Зося учила его играть в домино.

– Что же, вы так и думаете пропадать в сельских попах? – спрашивала Зося своего оригинального гостя.

– Нет… Уйду в монахи!..

– Да-а… – задумчиво протянула Зося. – А пока вы еще не отрешились от нашего грешного мира, завертывайте ко мне вместе с Сергеем Александрычем.

XIII

Зося не обманывала Привалова: на нее действительно находили минуты тяжелого сплина, и она по целым часам оставалась неподвижной. Эти припадки тоски очень беспокоили доктора, но что он мог поделать против них?

Однажды, когда Зося в минуту сплина лежала бледная и равнодушная на своей постели, в кош стремглав вбежала Хиония Алексеевна.

– «Гордец» едет… «Гордец»!.. – кричала она, размахивая руками.

– Вероятно, вы ошиблись? – равнодушно спросила девушка.

– Уж извините… Да я «гордеца» за сто верст узнаю: точно вяленая рыба сидит на лошади, и ноги болтаются, как палки.

– Вы куда это, Хиония Алексеевна? – остановила Зося, когда Заплатина направилась к выходу.

– Как куда? Вы думаете, я останусь здесь, чтобы любоваться на вашего «гордеца»?.. Ну, уж извините, этого никогда не будет!.. Я бедная женщина, но я тоже имею свою гордость.

Через минуту в кош вошел Половодов. Он с минуту стоял в дверях, отыскивая глазами сидевшую неподвижно девушку потом подошел к ней, молча поцеловал бледную руку и молча поставил перед ней на маленькую скамеечку большое яйцо из голубого атласа на серебряных ножках.

– Я не ожидал встретить вас такой печальной, Софья Игнатьевна, – проговорил он, опускаясь прямо на пол по-турецки. – Я пришел утешить вас… как ребенка, который обжег палец.

– Благодарю…

Зося подавила серебряную застежку и открыла яйцо: на дне, на белой атласной подушечке, спал, как ребенок, крошечный медвежонок с черным пушистым рыльцем и немного оскаленными мелкими зубами. Девушка тихо вскрикнула от удивления и молча пожала руку Половодова, этого старого неизменного друга, который был всегда одинаков с нею. Его ухаживания не надоедали Зосе, потому что Половодов умел разнообразить свое поведение. Настоящий подарок был chef d'oeuvre'ом его изобретательного ума, и Зося понимала, что никто другой не придумал бы такого сюрприза. Половодов остался очень доволен впечатлением своего подарка, который он обдумывал в течение двух месяцев, когда сидел в Узловско-Моховском банке за кипами разных банковских дел.

– Вы, вероятно, приехали с новостями? – спрашивала Зося, вынимая медвежонка из яйца; он несколько раз сладко зевнул и лениво посмотрел кругом блестевшими синими глазками. – Ах, какой смешной бутуз!!.

Пока Зося дурачилась с медвежонком, который то лизал ей руки, то царапал толстыми лапами, Половодов успел выгрузить весь запас привезенных из Узла новостей, которых было очень немного, как всегда. Если зимой провинция скучает отчаянно, то летом она буквально задыхается от скуки.

– И только? – усталым голосом спрашивала Зося, когда Половодов кончил свое повествование.

– Нет, есть еще… – нерешительно проговорил Половодов. – Только вы сегодня, кажется, не в таком расположении духа, чтобы выслушать меня с надлежащим вниманием.

– Нет, я буду вас слушать, – с капризными нотками в голосе отозвалась Зося; она любила командовать над этим обожателем и часто с истинною женской жестокостью мучила его своими бесчисленными капризами.

– Послушайте, Софья Игнатьевна… – тихо заговорил Половодов, опуская голову. – Я буду говорить с вами как ваш старый, самый лучший друг.

– О нет, что хотите, только, пожалуйста, избавьте меня от вашего дружеского участия!.. – как-то застонала девушка.

– Вы не хотите меня понять, Софья Игнатьевна…

Зося молчала; она слышала, как Половодов нервно хрустнул своими пальцами, – это была одна из его мещанских привычек, о которой в минуту волнения он забывал.

– Вы знаете, Софья Игнатьевна, что я поклоняюсь женщине, – проговорил Половодов с теми задушевными нотками в голосе, какими он умел пользоваться в критическую минуту. – Это мой культ… Но я поклоняюсь женщине не за одну красоту, нет, этого еще мало, а главным образом за то, что женщина – великая сила!.. Посмотрите, каких мы глупостей ни наделаем для любимой женщины!.. Самые трезвые и черствые натуры теряют голову и удивляют мир своими юношескими увлечениями. Помните того французского адвоката, который в каждом процессе спрашивал: «Где женщина?» Ведь это великая истина, которая так же справедлива, как то, что мы все родимся от женщины. Если бы дело шло о сравнениях, я сравнил бы влияние женщины с той скрытой теплотой, которая, по учению физики, спаивает малейшие атомы материи и двигает мирами…

Зося молчала.

– Я знаю вас, Софья Игнатьевна, с детства, и вы знаете, что я с детства люблю вас, – глухо продолжал Половодов, еще ниже опуская свою голову. – Вы царапали меня, как котенок, но если бы вы били меня хлыстом, – я целовал бы ту руку, которая поднимала на меня хлыст. Для меня вы – идеал женской красоты… и, кроме того, вы очень умны… и энергичны. Конечно, всякий может увлекаться, всякий – неизбежная жертва ошибок, но когда почва уходит из-под ваших ног, когда все кругом начинает колебаться, человека спасает вера. Именно так я всегда веровал в вас.

– Вы делаете такое странное вступление, точно меня сейчас по меньшей мере повесят, – нетерпеливо проговорила она. – Не делайте из меня жертву ваших ораторских приемов…

– Хорошо, я постараюсь быть кратким, – сухо ответил Половодов, делая бесстрастное лицо. – Знаете ли вы, Софья Игнатьевна, что вы накануне разорения? Нет? И понятно, потому что этого не подозревает и сам Игнатий Львович… Этот Пуцилло-Маляхинский так запутал все дела Игнатия Львовича…

– Какой Пуцилло-Маляхинский? Ах да, я все забываю: Альфонс Богданыч… Так бы и говорили!

– В том-то и дело, что Альфонса Богданыча нет больше, а есть Пуцилло-Маляхинский, который, как мертвый гриб, вырос на развалинах вашего богатства. Я говорил с вашим новым управляющим и сам просматривал конторские отчеты и сметы: все дела запущены до безобразия, и в случае ликвидации дай бог свести концы с концами. Конечно, за Игнатия Львовича стоит его собственное имя, но вы представьте себе такой случай, что после первого параличного удара последует второй… В торговом мире богатство – это мыльный пузырь, который разлетается мгновенно радужными брызгами. Ведь разорился же старик Бахарев, разорились многие другие от самых ничтожных причин.

– Все это хорошо и очень убедительно, но я не понимаю одного: при чем тут именно я?

– Позвольте… Вы ведь знаете про приваловскую опеку и слышали, что Nicolas начал в Петербурге против нас, опекунов, процесс? Хорошо. Дело это крайне запутанное, так что мы останемся в ответе за все упущения, которые были наделаны по опеке в течение двадцати лет. У нас была надежда… но она лопнула. Теперь предстоит скандальный процесс, который может кончиться обвинением в мошенничестве, то есть ссылкой не в столь отдаленные места Сибири. Подумайте, как будет ваш полубольной отец фигурировать на скамье подсудимых… Ему не перенести такого позора, и если он не умрет до суда, то умрет во время самого суда.

– Следовательно, вы думаете, что какими-то путями я могу спасти вас?

– О нет… тысячу раз нет, Софья Игнатьевна!.. – горячо заговорил Половодов. – Я говорю о вашем отце, а не о себе… Я не лев, а вы не мышь, которая будет разгрызать опутавшую льва сеть. Дело идет о вашем отце и о вас, а я остаюсь в стороне. Вы любите отца, а он, по старческому упрямству, всех тащит в пропасть вместе с собой. Еще раз повторяю, я не думаю о себе, но от вас вполне зависит спасти вашего отца и себя…

– Именно? – как-то равнодушно проговорила Зося.

– Гм… – замялся немного Половодов потом нетвердым голосом проговорил: – Выходите за этого Привалова…

Зося несколько мгновений молчала, а потом, взглянув в глаза Половодову, тихо проговорила:

– А если я… люблю этого Привалова, которого вы считаете дураком?

– Тем лучше для вас… – машинально ответил Половодов, не веря собственным ушам.

Дата добавления: 2015-08-05