Глава сороковая

Подозрения г‑жи де Шастеле послужили для нее основанием решительно отказаться от предложения г‑жи Де Константен поехать с нею в Париж, если муж ее будет избран депутатом.

– Разве это не будет похоже на то, что я гоняюсь за господином Левеном? – сказала г‑жа де Шастеле.

В течение двух следующих недель это был единственный вопрос, обсуждавшийся обеими подругами в минуту наибольшей откровенности.

Через три дня после приезда г‑жи де Константен мадмуазель Берар, щедро вознаградив ее, отказали от места. Со свойственной ей живостью г‑жа де Константен расспросила обо всем славную мадмуазель Болье и уволила Анну‑Мари.

Маркиз де Понлеве, с пристальным вниманием следивший за этими мелкими домашними событиями, понял, что в лице подруги своей дочери он имеет непобедимую соперницу. На это немного рассчитывала и г‑жа де Константен; ее беспрерывные заботы вернули здоровье г‑же де Шастеле. Ей захотелось показаться в обществе, и под этим предлогом она заставила свою подругу почти каждый вечер бывать у г‑ж де Пюи‑Лоранс, д'Окенкур, де Марсильи, де Серпьер, де Коммерси и т. д.

Госпожа де Константен всячески стремилась убедить окружающих, что отъезд г‑на Левена отнюдь не поверг г‑жу де Шастеле в отчаяние. «Сама того не подозревая, – думала она, – бедняжка Батильда, вероятно, допустила какую‑нибудь неосторожность. Если же мы не уничтожим дурных слухов здесь, они могут преследовать нас и в Париже. Ее глаза так хороши, что против ее воли говорят слишком много; и

Sotto l'osbergo del sentirsi pura [23] [24]

она, должно быть, посмотрела на этого молодого офицера таким взглядом, которого не оправдаешь никакими объяснениями».

Вечером в карете, увозившей подруг к г‑же де Пюи‑Лоранс, г‑жа де Константен спросила:

– Кто у вас здесь самый деятельный, самый дерзкий, самый влиятельный человек среди местной молодежи?

– Несомненно, господин де Санреаль, – с улыбкой ответила г‑жа де Шастеле.

– В таком случае я намерена атаковать это мужественное сердце в твоих интересах. В моих же интересах скажи мне, располагает ли он кое‑какими голосами?

– У него есть нотариусы, агент, фермеры. Это человек, приятный многим, потому что у него по меньшей мере сорок тысяч ливров годового дохода.

– А что он делает с этими деньгами?

– Пьянствует с утра до вечера и держит конюшню.

– Иными словами, скучает? Я обольщу его. Соблазняла ли его когда‑нибудь мало‑мальски порядочная женщина?

– Сомневаюсь, надо было бы сперва найти секрет не умереть со скуки, слушая его.

В дни глубокой меланхолии, когда г‑жа де Шастеле испытывала неодолимое отвращение ко всяким визитам, г‑жа де Константен восклицала:

– Я должна отправиться на охоту за голосами для мужа! В обширном поле интриг нельзя пренебрегать ни чем. Три‑четыре голоса, полученные в N‑ском округе, могут решить дело в нашу пользу. Подумай, я ведь умираю от желания послушать Рубини, а пока жив мой скряга‑свекор, у меня есть лишь одно средство снова попасть в Париж – это если муж будет депутатом.

В несколько дней г‑жа де Константен разгадала под грубой, способной вывести собеседника из себя, но отнюдь не скучной оболочкой незаурядный ум доктора Дю Пуарье и заключила с ним настоящий союз. Этот медведь еще никогда не видел, чтобы красивая женщина, не будучи больной, обращалась к нему два раза кряду. В провинции врачи еще не заняли места исповедников.

– Вы будете нашим коллегой, дорогой доктор, – говорила она. – Мы будем голосовать вместе, будем смещать и назначать министров. Наши обеды будут не хуже, чем у них, и вы мне отдадите свой голос, не правда ли? Двенадцать объединенных голосов – с этим приходится считаться… Впрочем, я забыла: вы яростный легитимист, а мы умеренные антиреспубликанцы и т. п., и т. п.

По прошествии нескольких дней г‑жа де Константен сделала весьма полезное открытие. Г‑жа д'Окенкур была в отчаянии из‑за отъезда Люсьена. Суровое молчание этой веселой, разговорчивой женщины, которая еще недавно была душою общества, спасало репутацию г‑жи де Шастеле; почти никому не приходило в голову утверждать, что она тоже потеряла поклонника. Г‑жа д'Окенкур если и раскрывала рот, то лишь для того, чтобы говорить о Париже и о своей предполагаемой поездке сейчас же вслед за выборами. Однажды г‑жа де Серпьер ехидно сказала г‑же д'Окенкур, заговорившей о Париже:

– Вы там встретите господина д'Антена.

Госпожа д'Окенкур взглянула на нее с глубоким удивлением, немало позабавившим г‑жу де Константен: г‑жа д'Окенкур забыла о самом существовании г‑на д'Антена. Разговоры, по‑настоящему опаеные для г‑жи де Шастеле, г‑жа де Константен слышала лишь в салоне Серпьеров.

– Но, – говорила подруге г‑жа де Константен, – как можно рассчитывать выдать такую на редкость некрасивую девушку замуж за молодого, богатого парижанина, особенно если этот молодой человек ни единым словом не заикнулся о браке? Какая нелепость! Нужны миллионы, чтобы парижанин осмелился войти в гостиную с таким уродом.

– Господин Левен не таков, ты его не знаешь. Если бы он полюбил, он с презрением отнесся бы к общественному осуждению; вернее, он просто не заметил бы его.

И она минут пять объясняла подруге, – что за характер у Люсьена. Такое объяснение повергло г‑жу де Константен в глубокое раздумье.

Но, повидав пять‑шесть раз мадмуазель Теодолинду, г‑жа де Константен была тронута нежной дружбой, с которою она относилась к Люсьену. Это была не любовь; на подобное чувство бедная девушка не отваживалась: она сознавала и, быть может, даже преувеличивала недостатки своей фигуры и лица. Не она, а ее мать была недовольна тем, что они, цвет лотарингской знати, оказывали слишком много чести недворянину.

– Но на что она годится в Париже, наша знатность?

Старый г‑н де Серпьер также очень понравился г‑же де Константен: у него было изумительно доброе сердце, хотя он все время высказывал свои жестокие взгляды.

– Это мне напоминает, – говорила г‑жа де Константен подруге, – добрейшего герцога N., которым нас заставляли восхищаться в монастыре «Сердца Иисусова»: в феврале он ежедневно в семь часов утра приказывал закладывать карету и ехал настаивать на «отрубленной кисти». (В палате пэров в то время шло обсуждение законопроекта о святотатстве и вырабатывались карательные меры против похитителей священных сосудов из церквей.)

Госпожа де Константен со своим хотя и заурядным, но хорошеньким и привлекательным личиком, со своей изысканной вежливостью, со своей искусной вкрадчивостью вскоре примирила бы подругу с домом Серпьеров. В последний раз, когда обсуждался этот щекотливый вопрос, г‑жа де Серпьер заявила с упрямым видом:

– Я остаюсь при своем мнении.

– В добрый час, моя дорогая, – возразил королевский наместник в Кольмаре, – но не будем больше говорить об этом, иначе злые языки могут сказать, что мы охотимся за мужьями.

Уже шесть лет как добрейший г‑н де Серпьер не произносил столь резких слов; эта фраза явилась эпохой в его семье, и Люсьен, за которым установилась репутация соблазнителя мадмуазель Теодолинды, с этого момента был реабилитирован.

Ежедневно, чтобы избежать неприятных встреч с избирателями, с которыми пришлось бы тратить время на любезные разговоры, обе подруги совершали далекие прогулки к «Зеленому охотнику». Г‑же де Шастеле доставляло удовольствие лишний раз поглядеть на прелестный Café‑Haus. В нем‑то и был выработан и принят ультиматум по вопросу о поездке в Париж.

– Ну, хорошо! – сказала г‑жа де Шастеле, ухватившись за эту мысль. – На таких условиях я согласна, мои колебания отпадают. Если я встречу его в Булонском лесу, если он подойдет ко мне и заговорит, я не отвечу ему ни единым словом, не повидав еще раз «Зеленого охотника».

Госпожа де Константен с удивлением взглянула на нее.

– Если мне захочется побеседовать с ним, – продолжала г‑жа де Шастеле, – я уеду в Нанси, и, лишь очутившись здесь, я позволю себе ответить ему.

Наступила пауза.

– Это зарок, – продолжала г‑жа де Шастеле с серьезностью, которая сначала вызвала у г‑жи де Константен улыбку, а затем повергла ее в мрачное настроение.

На другой день, когда она ехала к «Зеленому охотнику», г‑жа де Константен заметила в карете рамку: это было прекрасное изображение святой Цецилии, гравированное Перфетти и некогда подаренное г‑же де Шастеле Люсьеном. Г‑жа де Шастеле обратилась к владельцу кафе с просьбой повесить эту гравюру над его конторкой.

– Может быть, я когда‑нибудь попрошу ее у вас обратно. Но никогда, – сказала она шепотом, удаляясь с г‑жой де Константен, – я не допущу такой слабости, чтобы хоть с одним словом обратиться к господину Левену, пока эта гравюра будет здесь. Ведь именно здесь началось это роковое увлечение.

– Постой! Ты сказала роковое! Благодарение богу, любовь не долг, а наслаждение; не будем же относиться к ней трагически. Когда нам обеим будет по пятидесяти лет, мы будем рассуждать, как мой свекор: «Идет дождь – тем хуже. На дворе ясная погода – еще хуже!» Ты умирала от скуки, притворялась возмущенной Парижем, которым ты вовсе не была возмущена; приезжает молодой красавец…

– Да он совсем не красавец!

– Приезжает просто молодой человек, без эпитета, ты начинаешь интересоваться им, скуки нет и в помине, а ты называешь такую любовь роковой!

После того как вопрос об отъезде был решен, г‑н де Понлеве устроил дочери несколько бурных сцен. К счастью, г‑жа де Константен приняла живейшее участие в диалоге, маркизу же ее иногда ироническая веселость внушала смертельный страх.

– Эта женщина договаривает все до конца; трудно быть любезным, не отказывая себе ни в чем, – повторял он как‑то вечером, сильно задетый, г‑же де Пюи‑Лоранс, – но нетрудно быть остроумным, когда разрешаешь себе все.

– Ну что же, дорогой маркиз, предложите госпоже де Серпьер, которая стоит здесь рядом, не отказывать себе ни в чем; посмотрим, покажется ли нам это занятным.

– Вечная ирония, – с досадой продолжал маркиз. – Для этой женщины нет ничего священного на свете?

– Никто на свете не сравнится остроумием с госпожой де Константен, – вмешался с важным видом г‑н де Санреаль, – а если она издевается над смешными претензиями, кто же тут виноват?

– Виноваты претензии, – сказала г‑жа де Пюи‑Лоранс, которой было интересно взглянуть на схватку между двумя этими людьми.

– Да, – с вескостью подтвердил Санреаль, – виноваты претензии, виновата тирания.

Счастливый тем, что он может высказать какую‑то мысль, и еще более счастливый одобрением г‑жи де Пюи‑Лоранс, г‑н де Санреаль принялся разглагольствовать добрых четверть часа, пережевывая и так и этак свою убогую идейку.

– Есть ли что‑нибудь забавнее, сударыня, – шепотом обратилась г‑жа де Константен к г‑же де Пюи‑Лоранс, – чем зрелище неумного человека, случайно натолкнувшегося на умную мысль? Это чудовищно.

И веселый смех обеих дам был принят Санреалем за знак одобрения: «Это прелестное существо, должно быть, восхищается мною». Г‑жа де Константен оказалась права.

Она приняла приглашение на два‑три обеда, на которых присутствовала вся нансийская знать. Когда г‑н де Санреаль, ухаживавший за г‑жой де Константен, уже не находил, что сказать, г‑жа де Константен в сотый раз обращалась к нему с просьбой отдать ей голос на выборах. Она была уверена, что он ей это обещает в шутку. И он клялся, что предан ей – он лично, его управляющий, его нотариус и фермеры.

– Мало того, сударыня, я буду навещать вас в Париже.

– В Париже я могу принимать вас у себя только раз в неделю, – отвечала она, глядя на г‑жу де Пюи‑Лоранс. – Здесь мы все знаем друг друга, там же вы могли бы скомпрометировать меня. Молодой человек с таким состоянием, с такой конюшней, с таким положением в свете, как у вас! Раз в неделю – даже слишком часто: самое большее – два раза в месяц.

Никогда еще Санреалю не выпадало на долю такое торжество. Он охотно закрепил бы нотариальным порядком все любезности, которые говорила ему эта умная г‑жа де Константен.

Он по меньшей мере двадцать раз на дню прилагал к ней это определение, причем делал это оглушительным голосом, производившим большое впечатление и внушавшим доверие к его словам. Из‑за ее прекрасных глаз у него вышла ссора с г‑ном де Понлеве, которому он объявил напрямик, что намерен принять участие в выборах, но только не принесет присяги Людовику‑Филиппу.

– Кто нынче во Франции верит присяге? Верит ли сам Людовик‑Филипп своим клятвам? В лесу меня останавливают грабители – их трое против одного – и требуют от меня клятвы. Неужели я им откажу? В данном случае грабителем является правительство, желающее лишить меня права, принадлежащего всякому французу, права избрать депутата. У правительства есть префекты, жандармы, – неужели я вступлю с ним в открытую борьбу? Как бы не так! Нет, я расплачусь с ним так же остроумно, как оно расплатилось с участниками Славных дней.

В каком памфлете г‑н де Санреаль вычитал эти три фразы? Ибо никому не приходило в голову, что он сам мог до этого додуматься. Г‑жа де Константен, каждый вечер подсказывавшая ему какую‑нибудь мысль, ни за что не стала бы распространять суждения, которые могли бы привести в негодование префекта департамента. Виновником был пресловутый г‑н Дюмораль, известный ренегат, некогда, до 1830 года, либеральный болтун, но посидевший достаточно в тюрьмах. Он без конца рассказывал о восьми месяцах своего пребывания в Сент‑Пелажи, в царствование Карла X. Факт тот, что он значительно поумнел и даже приобрел некоторую тонкость с тех пор, как переменил убеждения, а г‑жа де Константен ни за что на свете не позволила бы себе действительно неосторожных речей. Г‑н Дюмораль мечтал о директорском местечке с окладом в сорок тысяч франков и о Париже; чтобы добиться этого, он был вынужден два‑три раза в неделю молча сносить презрительные выходки окружающих; г‑жа де Константен понимала, что мужчина, ведущий подобный образ жизни, мало чувствителен к чарам молодой женщины. В данный момент г‑н Дюмораль хотел блестящим образом выйти из положения, в котором он очутился благодаря выборам, и получить другую префектуру, так как едкие насмешки в «Aurore» (либеральной газете г‑на Готье), цитирование в ней прошлых либеральных суждений г‑на Дюмораля совершенно подорвали его репутацию в департаменте (деморализовали его, как принято выражаться в Нанси).

Мы опускаем здесь десяток страниц с описанием проделок г‑на Дюмораля, занятого предвыборными махинациями; все это верно, но верно, как протокол, и является той разновидностью истины, которую мы оставляем романистам, пишущим романы для горничных. Вернемся в Париж, к министру г‑на Дюмораля. В Париже проделки людей, стоящих у власти, не столь отвратительны.

Дата добавления: 2015-08-05