Доводы, доказывающие существование Бога и бессмертие души, или основания метафизики

Не знаю даже, должен ли я говорить о первых размышлениях, которые у меня там возникли. Они носят столь метафизический характер и столь необычны, что, может быть, не всем понравятся. Однако, чтобы можно было судить, насколько прочны принятые мною основания, я некоторым образом принужден говорить о них. С давних пор я заметил, что в вопросах нравственности иногда необходимо мнениям, заведомо сомнительным, следовать так, как если бы они были бесспорны.

Необходимо следовать заведомо сомнительному? Все, приехали. Философ:-(

Об этом уже было сказано выше. Но так как в это время я желал заняться исключительно разысканием истины, то считал, что должен поступить совсем наоборот, т. е. отбросить как безусловно ложное все, в чем мог вообразить малейший повод к сомнению, и посмотреть, не останется ли после этого в моих воззрениях чего-либо уже вполне несомненного. Таким образом, поскольку чувства нас иногда обманывают, я счел нужным допустить, что нет ни одной вещи, которая была бы такова, какой она нам представляется; и поскольку есть люди, которые ошибаются даже в простейших вопросах геометрии и допускают в них паралогизмы, то я, считая и себя способным ошибаться не менее других, отбросил как ложные все доводы, которые прежде принимал за доказательства. Наконец, принимая во внимание, что любое представление, которое мы имеем в бодрствующем состоянии, может явиться нам и во сне, не будучи действительностью, я решился представить себе, что все когда-либо приходившее мне на ум не более истинно, чем видения моих снов. Но я тотчас обратил внимание на то, что в это самое время, когда я склонятся к мысли об иллюзорности всего на свете, было необходимо, чтобы я сам, таким образом рассуждающий, действительно существовал. И заметив, что истина Я мыслю, следовательно, я существую столь тверда и верна, что самые сумасбродные предположения скептиков не могут ее поколебать,

Ну, твердолобых вообще поколебать трудно. В действительности исходным является "мысль существует". А вопрос "Я" - куда более сложен, чем представляется Декарту.

я заключил, что могу без опасений принять ее за первый принцип искомой мною философии.

Затем, внимательно исследуя, что такое я сам, я мог вообразить себе, что у меня нет тела, что нет ни мира, ни места, где я находился бы, но я никак не мог представить себе, что вследствие этого я не существую;

Мило:-)))))) Дальше можно не продолжать.

напротив, из того, что я сомневался в истине других предметов, ясно и несомненно следовало, что я существую. А если бы я перестал мыслить, то, хотя бы все остальное, что я когда-либо себе представлял, и было истинным, все же не было основания для заключения о том, что я существую. Из этого я узнал, что я - субстанция, вся сущность, или природа, которой состоит в мышлении и которая для своего бытия не нуждается ни в каком месте и не зависит ни от какой материальной вещи. Таким образом, мое я, душа, которая делает меня тем, что я есмь, совершенно отлична от тела и ее легче познать, чем тело; и если бы его даже вовсе не было, она не перестала бы быть тем, что она есть. Затем я рассмотрел, что вообще требуется для того, чтобы то или иное положение было истинно и достоверно; ибо, найдя одно положение достоверно истинным, я должен был также знать, в чем заключается эта достоверность. И, заметив, что в истине положения Я мыслю, следовательно, я существую меня убеждает единственно ясное представление, что для мышления надо существовать, я заключил, что можно взять за общее правило следующее: все представляемое нами вполне ясно и отчетливо - истинно.

Ух ты:-) А кто выше писал: "я счел нужным допустить, что нет ни одной вещи, которая была бы такова, какой она нам представляется"?

Однако некоторая трудность заключается в правильном различении того, что именно мы способны представлять себе вполне отчетливо.

Вследствие чего, размышляя о том, что, раз я сомневаюсь, значит, мое бытие не вполне совершенно, ибо я вполне ясно различал, что полное постижение - это нечто большее, чем сомнение, я стал искать, откуда я приобрел способность мыслить о чем-нибудь более совершенном, чем я сам, и понял со всей очевидностью, что это должно прийти от чего-либо по природе действительно более совершенного. Что касается мыслей о многих других вещах, находящихся вне меня,- о небе, Земле, свете, тепле и тысяче других, то я не так затруднялся ответить, откуда они явились.

Ибо, заметив, что в моих мыслях о них нет ничего, что ставило бы их выше меня, я мог думать, что если они истинны, то это зависит от моей природы, насколько она наделена некоторыми совершенствами; если же они ложны, то они у меня от бытия, т. е. они находятся во мне потому, что у меня чего-то недостает. Но это не может относиться к идее" существа более совершенного, чем я: получить ее из ничего - вещь явно невозможная.

Ага. Никто не может представить, что он может ходить быстрее, пока ему об этом не скажут:-)

В общем - полный бред. Это "док-во" приведено просто для коллекции...

Поскольку неприемлемо допускать, чтобы более совершенное было следствием менее совершенного, как и предполагать возникновение какой-либо вещи из ничего, то я не мог сам ее создать. Таким образом, оставалось допустить, что эта идея была вложена в меня тем, чья природа совершеннее моей и кто соединяет в себе все совершенства, доступные моему воображению,- одним словом, Богом. К этому я добавил, что, поскольку я знаю некоторые совершенства, каких у меня самого нет, то я не являюсь единственным существом, обладающим бытием (если вы разрешите, я воспользуюсь здесь терминами схоластически), и что по необходимости должно быть некоторое другое существо, более совершенное, чем я, от которого я завишу и от которого получил все, что имею. Ибо если бы я был один и не зависел ни от кого другого, так что имел бы от самого себя то немногое, что я имею общего с высшим существом, то мог бы на том же основании получить от самого себя и все остальное, чего, я знаю, мне недостает. Таким образом, я мог бы сам стать бесконечным, вечным, неизменным, всеведущим, всемогущим и, наконец, обладал бы всеми совершенствами, какие я могу усмотреть у Бога. Соответственно этим последним соображениям, для того чтобы познать природу Бога, насколько мне это доступно, мне оставалось только рассмотреть все, о чем я имею представление, с точки зрения того, является ли обладание ими совершенством или нет, и я обрел бы уверенность в том, что все то, что носит признаки несовершенства, в нем отсутствует, а все совершенное находится в нем. Таким образом, я видел, что у него не может быть сомнений, непостоянства, грусти и тому подобных чувств, отсутствие которых радовало бы меня. Кроме того, у меня были представления о многих телесных и чувственных предметах, ибо, хотя я и предполагал, что грежу и все видимое или воображаемое мною является ложным, я все же не мог отрицать того, что представления эти действительно присутствовали в моем мышлении. Но, познав отчетливо, что разумная природа во мне отлична от телесной, и сообразив, что всякое соединение свидетельствует о зависимости, а зависимость очевидно является недостатком, я заключил отсюда, что состоять из двух природ не было бы совершенством для Бога и, следовательно, он не состоит из них. А если в мире и имеются какие-либо тела, какие-либо интеллигенции или иные природы, не имеющие всех совершенств, то существование их должно зависеть от его могущества, так что без него они не могли бы просуществовать и одного мгновения.

После этого я решил искать другие истины. Я остановился на объекте геометров, который я представлял себе непрерывным телом, или пространством, неограниченно простирающимся в длину, ширину и высоту или глубину, делимым на разные части, которые могут иметь разную форму и величину и могут двигаться и перемещаться любым образом (так как геометры наделяют свой объект всеми этими свойствами), и просмотрел некоторые из простейших геометрических доказательств. Приняв во внимание то, что большая достоверность, которую им все приписывают, основывается - в соответствии с правилом, в свое время мною указанным,- лишь на очевидности, я заметил, с другой стороны, что в них самих нет ничего, что убеждало бы меня в самом существовании этого объекта геометров. Например, я ясно видел, что, если дан треугольник, необходимо заключить, что сумма трех углов его равна двум прямым, но еще я не видел в этом ничего, что бы убеждало меня в существовании в мире какого-либо треугольника. А между тем, возвращаясь к рассмотрению идеи, какую я имел о совершенном существе, я находил, что существование заключается в представлении о нем точно так же, как в представлении о треугольнике - равенство его углов двум прямым или как в представлении о сфере - одинаковое расстояние всех ее частей от центра, или еще очевиднее. А потому утверждение, что Бог - совершеннейшее существо - есть, или существует, по меньшей мере настолько же достоверно, насколько достоверно геометрическое доказательство. Причина, почему многие убеждены, что трудно познать Бога и уразуметь, что такое душа, заключается в том, что они никогда не поднимаются умом выше того, что может быть познано чувствами, и так привыкли рассматривать все с помощью воображения, которое представляет собой лишь частный род мышления о материальных вещах, что все, чего нельзя вообразить, кажется им непонятным. Это явствует также из того, что даже философы держатся в своих учениях правила, что не может быть ничего в разуме, чего прежде не было в чувствах, а ведь идеи Бога и души там никогда не было. Мне кажется, что те, кто хочет пользоваться воображением, чтобы понять эти идеи, поступают так, как если бы они хотели пользоваться зрением, чтобы услышать звук или обонять запах, но с той, впрочем, разницей, что чувство зрения убеждает нас в достоверности предметов не менее, нежели чувства слуха и обоняния, тогда как ни воображение, ни чувства никогда не могут убедить нас в чем-либо, если не вмешается наш разум.

Наконец, если существуют еще люди, которых и приведенные доводы не убедят в существовании Бога и их души, то пусть они узнают, что все другое, во что они, быть может, верят больше, как, например, что они имеют тело, что есть звезды, Земля и тому подобное,- все это менее достоверно. Ибо хотя есть моральная уверенность в подлинности этих вещей,

Какая уверенность?!

так что в них невозможно сомневаться, не впадая в чудачество, однако, когда дело касается метафизической достоверности, то нельзя, не отступая от разумности, отрицать, что есть основание не быть в них вполне уверенным. Стоит только отметить, что точно так же можно вообразить во сне, что мы имеем другое тело, видим другие звезды, другую Землю, тогда как на самом деле ничего этого нет. Ибо откуда мы знаем, что мысли, приходящие во сне, более ложны, чем другие? Ведь часто они столь же живы и выразительны. Пусть лучшие умы разбираются в этом, сколько им угодно; я не думаю, чтобы они могли привести какое-нибудь основание, достаточное, чтобы устранить это сомнение, если не предположить бытие Бога. Ибо, во-первых, само правило, принятое мною, а именно что вещи, которые мы представляем себе вполне ясно и отчетливо, все истинны, имеет силу только вследствие того, что Бог есть, или существует, и является совершенным существом, от которого проистекает все, что есть в нас.

И опять доказательство существования идет через постулат о существования объекта доказательства:-)

Отсюда следует, что наши идеи или понятия, будучи реальностями и происходя от Бога, в силу этого не могут не быть истинными во всем том, что в них есть ясного и отчетливого. И если мы довольно часто имеем представления, заключающие в себе ложь, то это именно те представления, которые содержат нечто смутное и темное, по той причине, что они причастны небытию. Они в нас только потому неясны и сбивчивы, что мы не вполне совершенны. Очевидно, что одинаково недопустимо, чтобы ложь или несовершенство как таковые проистекали от Бога и чтобы истина или совершенство происходили от небытия. Но если бы мы вовсе не знали, что все, что есть в нас реального и истинного, происходит от существа совершенного и бесконечного, то, как бы ясны и отчетливы ни были наши представления, мы не имели бы никакого основания быть уверенными в том, что они обладают совершенством истины.

После того как познание Бога и души подтвердило упомянутое правило, легко понять, что сновидения нисколько не должны заставлять нас сомневаться в истине мыслей, которые мы имеем наяву. Если бы случилось, что во сне пришли вполне отчетливые мысли, например геометр нашел какое-нибудь новое доказательство, то его сон не мешал бы этому доказательству быть верным. Что же касается самого обыкновенного обмана, вызываемого нашими снами и состоящего в том, что они представляют нам различные предметы точно так, как их представляют наши внешние чувства, то неважно, что этот обман дает повод сомневаться в истине подобных представлений, так как они могут довольно часто обманывать нас и без сна. Так, больные желтухой видят все в желтом цвете, звезды и другие слишком отдаленные предметы кажутся много меньше, чем они есть на самом деле. И наконец, спим ли мы или бодрствуем, мы должны доверяться в суждениях наших только очевидности нашего разума. Надлежит заметить, что я говорю о нашем разуме, а отнюдь не о нашем воображении или наших чувствах. Хотя Солнце мы видим ясно, однако мы не должны заключать, что оно такой величины, как мы его видим; можно так же отчетливо представить себе львиную голову на теле козы, но вовсе не следует заключать отсюда, что на свете существует химера.

Ибо разум вовсе не требует, чтобы все подобным образом видимое или воображаемое нами было истинным, но он ясно указывает, что все наши представления или понятия должны иметь какое-либо основание истины, ибо невозможно, чтобы Бог, всесовершенный и всеправедный, вложил их в нас без такового. А так как наши рассуждения во время сна никогда не бывают столь ясными и целостными, как во время бодрствования, хотя некоторые представляющиеся нам образы бывают иногда так же живы и выразительны, то разум указывает нам, что в мыслях наших, не могущих быть всегда верными по причине нашего несовершенства, во время бодрствования должно быть больше правды, чем во время сна.

Warrax, August XXXIII A.S,
January XXXVII A.S.

Warrax Black Fire Pandemonium http.//warrax.net e-mail [e-mail]
document.write("This page last modified " + showDat()); This page last modified 16-01-XLII A.S.

Вестник Московского университета. Серия 7. Философия. №6. 2003. С. 111-118.

B.C. Хазиев

КАНТ И ВОЛАНД

«— Если я не ослышался, вы изволили говорить, что Иисуса не было на свете? — спросил иностранец, обращая к Берлиозу свой левый зеленый глаз.

— Нет, вы не ослышались, — учтиво ответил Берлиоз, — именно это я и говорил.

— Ах, как интересно! — воскликнул иностранец...

— Изумительно! — воскликнул непрошеный собеседник и, почему-то воровски оглянувшись и приглушив свой низкий голос, сказал: — Простите мою навязчивость, но я так понял, что вы, помимо всего прочего, еще и не верите в бога? — Он сделал испуганные глаза и прибавил: — Клянусь, я никому не скажу.

— Да, мы не верим в бога, — чуть улыбнувшись испугу интуриста, ответил Берлиоз. — Но об этом можно говорить совершенно свободно.

Иностранец откинулся на спинку скамейки и спросил, даже привизгнув от любопытства:

— Вы — атеисты?

— Да, мы — атеисты, — улыбаясь, ответил Берлиоз...

— Ох, какая прелесть! — вскричал удивительный иностранец и завертел головой, глядя то на одного, то на другого литератора.

— В нашей стране атеизм никого не удивляет, — дипломати­чески вежливо сказал Берлиоз, — большинство нашего населения сознательно и давно перестало верить сказкам о боге...

— Позвольте вас поблагодарить от всей души!

— За что это вы его благодарите? — заморгав, осведомился Бездомный.

— За очень важное сведение, которое мне... чрезвычайно интересно...

— Но, позвольте вас спросить, — после тревожного раздумья заговорил заграничный гость, — как же быть с доказательствами бытия божия, коих, как известно, существует ровно пять?

— Увы! — с сожалением ответил Берлиоз, — ни одно из этих доказательств ничего не стоит, и человечество давно сдало их в архив. Ведь, согласитесь, что в области разума никакого доказа­тельства существования бога быть не может.

— Браво! — вскричал иностранец, — браво! Вы полностью повторили мысль беспокойного старика Иммануила по этому поводу. Но вот курьез: он начисто разрушил все пять доказа­тельств, а затем, как бы в насмешку над самим собою, соорудил собственное шестое доказательство!

— Доказательство Канта, — тонко улыбнувшись, возразил образованный редактор, — также неубедительно. И недаром Шиллер говорил, что кантовские рассуждения по этому вопросу могут удовлетворить только рабов, а Штраус просто смеялся над этим доказательством.

— Взять бы этого Канта, да за такие доказательства года на три в Соловки! — совершенно неожиданно бухнул Иван Николае­вич.

— Иван! — сконфузившись, шепнул Берлиоз.

Но предложение отправить Канта в Соловки не только не поразило иностранца, но даже привело в восторг.

— Именно, именно, — закричал он, и левый зеленый глаз его, обращенный к Берлиозу, засверкал, — ему там самое место! Ведь говорил я ему тогда за завтраком: "Вы, профессор, воля ваша, что-то нескладно придумали! Оно, может, и умно, но больно непонятно. Над вами потешаться будут"».

М. Булгаков. Мастер и Маргарита (М., 1984)

Отметим, прежде всего, тот дикий восторг, который испыты­вает Сатана, смакуя невероятное везение, что, если верить сло­вам Берлиоза, «большинство нашего населения сознательно и давно перестало верить сказкам о Боге». Действительно, Дьяволу есть от чего прийти в радостное волнение — это же мечта его вечной жизни: чтобы люди (любимое творение Бога) поверили в то, что Бога нет. И уж совсем прекрасно, если они это не примут просто на веру, а найдут тому еще и доказательство, доступное их разумению. И на тебе! Не просто какой-то один оригинальничающий человек и даже не какая-нибудь секта, а население огромной страны сознательно и давно придерживается таких взглядов. Что давно, Воланда не особенно привлекло, по­тому что он понимает, что давно в масштабах жизни Берлиоза вовсе не так уж много в масштабах вечности. Если бы действи­тельно давно, то Сатана бы об этом уже знал. Ну да ладно, не это главное. Важно, что не верят в Бога, и приятно, что сознательно это делают. Есть чему ликовать! Понятно так же и про­снувшееся вдруг в Воланде недовольство Кантом, который в свое время тоже было привел его в такой же восторг своей критикой всех прежних рациональных доказательств бытия Бога, но потом глубоко расстроил своим шестым доказательством «бытия Божия», как старомодно выражается Воланд. Могущественная сила кантовского доказательства Сатане известна, и не случайно он в начале своей беседы с советскими писателями хитро про­молчал про него, нажимая на то, что доказательств бытия Бога всего, как известно, только пять. Видимо, если бы разговор пошел иначе, он бы стал доказывать, что у Канта, собственно, и нет никакого доказательства и это всего лишь философская бол­товня, пустые рассуждения и представления или что-то в этом роде. Но в данной ситуации он предполагает, что в стране «со­знательных и давних» атеистов, возможно, уже придумали и критику кантовскому доказательству. И получает ответ, который яв­ляется не просто бальзамом для сатанинской души, а сказочной живой водой. Признать наличие какого-либо феномена, значит надо что-то с ним делать. Против кантовского доказательства Бога у самого Воланда серьезных контраргументов нет по той простой причине, что Дьявол сам тем и спекулирует, что люди — существа не только мыслящие, но и чувствующие. Ради чувства превосходства над другими (власть, деньги, слава) они готовы продать душу Дьяволу. Соблазняет людей главный черт, как раз играя на их низменных чувствах. Подавляющее большинство ар­гументов Сатаны психологические. А Кант свое доказательство «бытия Божия» и строит на психологии, точнее, на наличии у людей такого психологического качества, как моральный закон (нравственный категорический императив). Мало этого, Кант пытается это моральное чувство еще и рационально объяснить, сделать понятийным, доступным разумению и руководству. Это означает — лишить черта самого главного оружия в его борьбе за человеческие души. Кант вводит в моральное доказательство, основанное на чувстве, еще и элемент рациональности (созна­тельности). Ох и не взлюбил Канта Воланд после этого, ох не взлюбил! Больше всего в случае с этим «стариком» Воланда раз­дражает собственная беспомощность и бессилие. Могущество мессира, как утверждает один из героев Фагот, чрезвычайно ве­лико, оно сильнее, чем могущество самого всевластного повелителя на земле. А тут один-единственный физически хилый от рождения человечек посмел не только бросить вызов, но еще и победить. Нет, на колени Сатану не поставишь, это было бы уж слишком. Но о том, что он не смог продемонстрировать во время утреннего чая на веранде старику Канту свое могущество, Воланд неосторожно проболтался. Как легко это ему удается, он показал на другом примере — в случае с Берлиозом. Сила черта, можно догадаться, спасовала перед силой морального доказатель­ства бытия Бога. Светлый дух победил черный.

Материалистический атеизм главы МАССОЛИТа, по мнению М.А. Булгакова, бессилен перед духовным мраком.

Но когда Воланд услышал, что попал в страну, где в каждом окне сидит, может быть, по атеисту, он не стал упускать возмож­ности насладиться тем, как люди ругают и смеются над «стари­ком Иммануилом», имя которого переводится как «С нами Бог». Он обнаружил невиданно откуда свалившееся на его счастье в виде союзника — общества атеистов. По тому, что Воланд назы­вает Канта по имени, можно предположить, что спорили они за завтраком долго и, главное, неудачно для Сатаны. «Беспокойный старик» с дурацким, по мнению Дьявола, именем, приводит его в тихое бешенство через столетия и, пожалуй, даже постоянно.

Раздражение не остыло и не остывает даже через века. Силу кантовского доказательства Сатана понимает хорошо. Поэтому то, что население целый страны не признает морального доказа­тельства бытия Бога, не просто успокаивает Дьявола, а приводит в чертовский восторг и волнение! Шиллер и Штраус, Маркс и их адепты — это лишь отдельные умники, а вот население целой страны — это да! У Сатаны возникает, видимо, даже шальная мысль: «Началось!? Как же так без меня... Кто же, если не я?!» У него от радостной эйфории кружится голова, даже начинает слег­ка подташнивать, он испытывает состояние, близкое к тому, какое возникло у Ивана Савельевича Варенухи, когда тот полу­чил в туалете парка рядом с театром Варьете от кота Бегемота второй удар по уху одновременно с раскатами грома. На векторе тварного времени это произойдет позже (может, это и есть тайная месть Сатаны за испытываемые сейчас минуты не управляемой радости и волнения). Однако в масштабах вечного бытия время темпорально: там нет деления на прошлое, настоящее и будущее, как об этом прекрасно рассказал в своих утешениях философией средневековый «ЗК» и поэт Аниций Манлий Северин Боэций. Иногда рукописи не горят, к сожалению Воланда, даже от адско­го огня преисподней. От несколько неожиданной информации Берлиоза в мозгу Повелителя Зла возникли смутные подозрения, что появился кто-то более могущественный, чем он, что кто-то может претендовать на его престол Властелина тьмы. Две мысли параллельно возникли в голове Сатаны, соприкасаясь, толкаясь и стараясь опередить друг друга. Первая — что в его собственном окружении появился оборотень, который пытается сыграть с ним такую же гадкую шугку, которую он в свое время проделал с Творцом. Нет, свою камарилью черт знал (не в пример Богу, который не ведал, что творил) очень хорошо. Поэтому мысль о мятежных чертях быстро истощилась, на глазах захирела, в одно­часье зачахла, замедлила бег, стала отставать и скоро раствори­лась во мраке вдали где-то глубоко позади. Другая мысль прыгну­ла вниз, и вонзилась прямо в сердце. И екнуло оно, екнуло от подозрения, что Бог Отец не остановился на человеке, на этом антиподе ангелов («падшем ангеле»), ставшим яблоком раздора. «Неужели Бог, уже сотворивший на свою голову всяких там анге­лов, архангелов, прочих чинов и людей, — мелькнула шальная чертовская мысль, — создал еще что-то более "падшее", чем сам Воланд и люди. Сатана от этой блудливой его самого поразившей догадки хлопнул растерянно руками по бедрам, рассмеялся как-то горько, от чего скошенный вниз рот стал еще более кривым, и мысленно (устало, вяло и горько) воскликнул: "Вот неймется Ему..."»

Понятен нам, очень понятен интерес Воланда к роману мас­тера о Га-Ноцри и Понтии Пилате. Сатана у Бога не может спросить о Его новых творческих замыслах, ибо Тот не допускает его до очей своих ясных (даже с ипостасью Бога Сына приходится общаться через посредничество этого глупца Левия Матвея, меч­тающего о сплошном Царстве света, где нет теней), а пути Гос­пода неисповедимы. Но люди, среди которых встречаются иногда очень талантливые, даже некоторые талантливее, чем сам черт, могут понять хитрый замысел Бога Отца. Не случайно же Воланд устраивает ежегодный бал-смотр таких людей, не без причины же нужны ему души людей. Все просто: люди и есть те достойные союзники, с помощью которых Сатана может бросить вызов Богу. Дьявол полон радости, удивления и недоумения, надежд и сомнения, интереса, тревожного раздумья и испуга. Все вдруг так перемешалось. Голова идет кругом: и восторг, и возбужде­ние, и подозрения, и опасения. В своих догадках и предположе­ниях можно пойти очень далеко, допуская у Воланда даже такую для него невозможную мысль о своей неправоте, когда он еще в то допрофанное время приревновал своего Господа к новосоздан-ному Им человеку, не подозревая, что присутствовал и помогал при творении Существа, которое в своих благостях и зле превзой­дет и своего Творца, и своего искусителя — Сатану, что этот жалкий корм для могильных червей будет за короткий век чело­веческой жизни успевать сочинять такое, воспринять которое не успевают ни душа Бога, ни ум черта.

В чем же вина беспокойного старика Иммануила Канта, которого Иван Бездомный (советский поэт) и Воланд (повели­тель теней) одинаково охотно отправили бы в тюрьму в Солов­ках? И замаячили бы перед кенигсбергским мыслителем выло­женные из крупных красноватых камней и обросшие местами зеленым мхом стены монастырского кремля с вделанными в них часовенками, а во дворе — шпиль церкви Андрея Первозванного и по соседству большие и малые луковицы на крыше бывшей монастырской столовой, приспособленной чекистами под адми­нистративный корпус. Воланд, будь его воля, спрятал бы этого философа в местах еще более отдаленных от потенциальных паст­бищ «Макаровых телят»...

Отметим, что Кант не сразу стал «беспокойным стариком». Весь «докритический период» его научной деятельности — это роскошно, скажем, даже респектабельно оформленное приглаше­ние Сатане на утренний чай на веранде. Иммануил почти до пятидесяти лет был спокойным естественником. Даже открытия сделал о происхождении Солнечной системы, о морских и океан­ских приливах и отливах. Беспокойным он стал, когда вдруг неизвестно откуда прилетела мысль, что «две вещи приводят нас в восторг тем больше, чем страстнее мы о них думаем: звездное небо над головой и моральный закон внутри нас». Со звездным небом он как-то уже более или менее разобрался, а вот моральный закон застрял занозой и в сердце, и в мозгу. Боль еще сильнее от того, что союз сердца и разума алогичен, как и дока­зательство бытия Бога. Проще построить доказательства «бытия Божия» по логике, по уму, в области разума, что и делали пред­шественники Канта. Особенно хорошо получилось у Фомы Ак-винского с онтологическим вариантом, не зря его учение было возрождено Ватиканом, и неотомизм сегодня — официальная идеология католицизма. Воланд и сегодня часто ведет небез­успешные споры с понтификами и кардиналами в соборе Святого Петра. В логике ему нет равных, даже кот Бегемот, который в построении силлогизмов мог бы переплюнуть не только М. Ка­пеллу, но и самого Аристотеля, это понимает и пасует, когда пытается, жеманно пренебрегая правилами первой фигуры силло­гизма и прикрываясь сложной энтимемой, спасти в присутствии дамы (королевы сатанинского бала полнолуния) кошачью мину при неудавшейся партии в шахматы. Но Кант понял и доказал, что прежние пять доказательств (онтологическое, космологичес­кое, телеологическое, по степени совершенства, психологичес­кое) не состоятельны, ибо оперируют по отдельности то лишь к уму, оставляя в стороне сердце человека, то лишь к сердцу, не учитывая его разум. А без любви нет Бога, как и без ума. Интеллект необходимо подкрепить сердцем. И Кант взялся за поиск Бога сердцем, и не просто сердцем, а сердцем разумным и моральным. Умный мозг — это понятно. А вот что такое умное сердце — это не совсем понятно. Но, как потом выяснилось, для ответа на данный вопрос необходимо «доказательство бытия Бога в пределах чистого разума». Круг сомкнулся. Чтобы доказать бытие Бога сердцем, нужно отказаться от крайнего рационализ­ма, однако в свою очередь, чтобы доказать бытие Бога сердцем, нужен Бог в пределах чистого разума. Над Кантом смеяться будут вовсе не потому, что он придумал свое доказательство (чего тут смеяться! Разве что Сатана да Иван Бездомный будут это делать — один со зла, разумного, другой по доброй русской глупости), и совсем точно не над самим доказательством, великолепие которо-го дооказало время. Смеяться будут над наивностью и Канта, и Сатаны. Люди, эти смертные ничтожества, «твари земные», от­павшие и от Бога, и от Сатаны, все-таки претендуют на то, чтобы самим управлять своей судьбой. Пусть вышла промашка с вечерним заседанием МАССОЛИТа, и поездки в Кисловодск на лечение тоже не всегда удаются. Но то, что один, два или сто паровозов не сдвинутся с места, не доказывает, что принцип паровой машины не верен. Тысяча первая машина заработает. А один летающий самолет доказывает возможность создания лета­тельных аппаратов тяжелее воздуха не меньше, чем тысяча таких аппаратов. Одна-единственная смерть содержит боль всех смер­тей, как в одной капле есть все свойства воды. Люди не поверят ни Канту, ни Сатане, ибо каждый из них сам и мудрец, и черт в одном лице. Каждый верит себе больше, когда способен верить. У каждого есть свое, и седьмое, и сотое, и тысяче первое доказа­тельство бытия Человека в себе. «Мое "мое" всех мудрее и всех хитрее», — думает каждый из нас. Кант критического периода это уже понимал, когда писал Его Превосходительству барону фон Цедлицу, что «разум усматривает только то, что сам произ­водит по собственному плану» [1]. Каждый человек думает, что его вывод носит синтетический характер, а на самом деле он по происхождению лишь аналитический. Но мое «мое» мне ближе всех — это точно. Идет ли проливной дождь или палит нещадно солнце, правит ли Петр или пьяный президент, умирают люди вокруг или рождаются — и «Все» Дешана и «Ничто» А.Н. Чанышева не касаются моего «мое», оно со мной всегда, и оно всегда одиноко, таким рождается, живет и умирает. Ни Бог, ни Сатана, ни люди не могут войти и что-то изменить в моем «мое». Даже я сам перед ним бессилен. И напрасно Михаил Афанасьевич Бул­гаков считает, что каждый атеист есть сатанист [2]. К слову сказать, по его мнению, так считает и Сатана. Но оба они ошибаются: и мессир, и писатель.

Однако вернемся к Воланду и Канту. Когда Кант, потрясен­ный моральным законом внутри нас, стал искать источники этой всемогущей силы, которая может легко уничтожить даже ин­стинкт самосохранения и заставить перетерпеть адские физичес­кие и душевные муки, он пришел к созданию той системы фило­софии, которая сделала его «беспокойным стариком Иммануи­лом». В работах «Критика чистого разума», «Критика практичес­кого разума», «Критика способности суждения» он выяснил, что механизма моральной силы и морального закона ни в чувствах, ни в рассудке, ни в разуме, ни в окружающей природной и социальной среде нет. Получился странный вывод: механизма порождения морали ни в человеке (ни в его чувствах, ни в рас­судке, ни в разуме), ни в обществе (на чем настаивает марксизм) нет, а моральный закон, который сильнее всего телесного и ду­шевного, в нас есть. Еще Сократ растолковывал Мелету и афи­нянам, что, не признавая флейту, нельзя признавать музыку от флейты. Грибов нет, а грибной суп есть — так не бывает. У Канта остался один выбор: искать источник человеческой морали за пределами и человека, и общества, и природы, т.е. в сверхприродном, супранатуральном, за чертой конечного мира, тварной природы, где-то в сверхъестественном, трансцендентном мире, т.е. в Боге. Наличие в нас морального закона доказывает наличие Бога, ибо кроме Него нигде в конечном мире источника нравственных законов Кант не нашел. Логично тогда допустить перст Божий. Инверсию этого суждения находим у Достоевского, который устами своего литературного героя Ивана Карамазова говорит: «Если нет Бога, все дозволено». И над Достоевским будут смеяться: будто мало и с Богом дозволенного и недозволен­ного! Одни Крестовые походы чего стоят, а «молот ведьм»! Чело­век — зверь, который дозволяет себе все, что вздумает и захочет его «мое», — хоть с Богом, хоть без Него. В истории любой Церкви есть примеры проявления человеческого зла, лжи, уродст­ва и безумия. Если Бог придумал религию, то Сатана — Церковь. Точно так же не марксизм плох, а марксисты, создавшие марк­систскую церковь. Не дух, а люди творят реальную картину своей жизни. Бог, Сатана, судьба, дао и проч. могут лишь опре­делить пределы, границы этой жизни, а какими будут мгновенья этой жизни, зависит от нас, от самих людей.

Перед Кантом стояли две проблемы. Во-первых, Бог — дело церковное. И надо церковного Бога заменить философским. От­сюда и появится знаменитая работа «Религия в пределах чистого разума». Не триединый Бог — источник нравственного закона в людях, а совсем другой. Просто Бог. Бог разумения сущности чувственного (по Л. Фейербаху) бытия. Во-вторых, у Канта ра­ционально доказывается необходимость религии, а не Бога как такового, бытие которого доказывается не логикой понятий, суж­дений и умозаключений, а простым наличием в нас чувствуемых нашим «мое» моральных норм, из чего мы и предполагаем нали­чие Бога как возможного источника морали, ибо ничего другого в мире не находим. Смех да и только. Но зато как умно! Знает человек или нет, его «мое» чувствует, что он существо нравствен­ное. Это не нуждается в особом доказательстве, ибо каждый день подтверждается по тысяче раз, когда мы из-за обиды совершаем бесполезное или даже вредное дело, когда ради чести идем к барьеру, когда из-за страха прослыть трусом, рискуем жизнью или когда ради свободы умираем. Везде нечто неосязаемое и неуловимое распоряжается через нас нашей судьбой, нашим здо­ровьем, нашим благополучием, нашей жизнью и смертью. Бог — сила трансцендентная — сидит в нас в форме категорического нравственного императива, т.е. морального закона. Так думал этот беспокойный старик Кант, и над ним будут смеяться долго, ибо он почему-то решил, что категорический императив обяза­тельно должен быть гуманистическим (добрым). Эту же ошибку совершил и Маркс, когда почему-то наивно думал, что комму­низм может быть только добрым и гуманным. Но и над Сатаной будут смеяться не менее долго, потому что он полагает, что этот императив должен быть обязательно дьявольским (злым). А люди решили: когда как. И это уже не просто смешно, а до коликов в сердце...

ПРИМЕЧАНИЯ:

[1] Кант И. Критика чистого разума. СПб., 1993. С. 19.

[2] См.: Булгаков М.А. Избр. проза. Фрунзе, 1988. С. 11—13.

"Нет, он не англичанин..." -- подумал Берлиоз, а Бездомный подумал:"Где это он так наловчился говорить по-русски, вот что интересно!" -- иопять нахмурился. -- Но, позвольте вас спросить, -- после тревожного раздумья спросилзаграничный гость, -- как же быть с доказательствами бытия божия, коих, какизвестно, существует ровно пять? -- Увы! -- с сожалением ответил Берлиоз, -- ни одно из этихдоказательств ничего не стоит, и человечество давно сдало их в архив. Ведьсогласитесь, что в области разума никакого доказательства существования богабыть не может. -- Браво! -- вскричал иностранец, -- браво! Вы полностью повторилимысль беспокойного старика Иммануила по этому поводу. Но вот курьез: онначисто разрушил все пять доказательств, а затем, как бы в насмешку надсамим собою, соорудил собственное шестое доказательство! -- Доказательство Канта, -- тонко улыбнувшись, возразил образованныйредактор, -- также неубедительно. И недаром Шиллер говорил, что кантовскиерассуждения по этому вопросу могут удовлетворить только рабов, а Штрауспросто смеялся над этим доказательством. Берлиоз говорил, а сам в это время думал: "Но, все-таки, кто же онтакой? И почему так хорошо говорит по-русски?"

В. СИНИЦИН

Дата добавления: 2015-07-24