Формирование общей лингвистики Соссюра

Как писал Р. Энглер (1966. 35), «система не вышла во всеоружии из головы Соссюра». Она явилась результатом, лишенным, впрочем, последней своей реорганизации, упорядочения приобретений, часть из которых были, как мы видели, весьма преждевременными. Но, прежде чем говорить об этих приобретениях и достижениях, следует вспомнить учения его первых учителей и, погружаясь еще глубже в процесс формирования теории, воскресить врожденные черты столь исключительной личности, черты, которые трудно отделить от объективно различимых черт его теоретического творчества и превратностей его формирования.

Навык научных размышлений у Соссюра, как мы уже говорили, является наследственным (выше с. 236), так же как, возможно, и влечение ко «всяким сфинксам» (выше с. 239), усиленное ранним общением с Пикте, влечение к исследованиям фундаментальных фактов во всех областях (выше с. 245). Здесь нет никакого мистицизма, но, напротив, потребность избегать «торжественных фраз», потребность понять вещи полностью, до самого их основания и объяснить другим (выше с. 250). Именно это является источником его диалектического и проблемного отношения, удивившего уже его современников (выше с. 239). Наконец, если отметить тот факт, что интуитивное осознание объективно структурированного, «системного» характера языковых единиц предшествовало раннему открытию назального сонанта (выше с. 239) и идее «общей системы языка» (выше с. 238), еще ранней и почти детской, можно задаться вопросом, не является ли идея системы неким подобием энтелехии интеллектуальной жизни Соссюра, конечным принципом, кульминационной точкой его теоретических размышлений, связанных с самим происхождением его гения.

Среди всех тех, кто оказал непосредственное влияние на формирование Соссюра, как мы уже говорили (выше с. 238 - 240), первейшая роль, по-видимому, принадлежит Пикте. Встреча с учеными Лейпцига и Берлина, несомненно, содействовала окончательному овладению Сос-сюром техникой сравнительного анализа языков. Но, не имея более точных документов, невозможно признать за кем-либо из них влияние, сравнимое с влиянием Пикте или таких духовных учителей, как Бопп (о котором см. выше с. 240) и в особенности Уитни (выше с. 247 и ел.). В парижский период Соссюр, несомненно, смог сблизиться также с Г. Пари (выше 255); именно его имя (а не Бреаля) названо наряду с именами Г. Пауля, П. Мейера, Г. Шухардта, Бодуэна и Крушевского (о которых см. выше с. 252 и прим. 7), в кратком списке «сделавших шаг к познанию языка» (Notes 66), приводившемся на вводных лекциях женевских курсов.

Среди первых сознательных теоретических приобретений Соссюра находится понятие оппозитивного и реляционного характера языковых единиц, присутствующее уже в Memoirs (выше с. 244) и в диссертации по абсолютному генитиву (245), использованное затем в парижских курсах и в исследованиях литовского языка (Meillet II F. d. S. 82 и выше с. 254). Понятие системы, дополняющее первое понятие, также преобладает в Мемуаре (выше с. 244), в парижских курсах и в исследованиях литовского языка (Сб. 514).

БИОГРАФИЧЕСКИЕ И КРИТИЧЕСКИЕ ЗЛМЕТКИ О Ф. ДЕ СОССЮРЕ

Эти открытия вскоре оказали влияние на методику исследования и на теорию этой методики: благодаря им анализ языковой единицы стал исследованием ее «дистанктивного признака» по отношению к другим единицам, сосуществующим с ней (выше с. 245), а описание языка стало прежде всего «лингвистикой состояния», уже отличающегося от лингвистики развития в парижских курсах 1882 г. (выше с. 250) и затем в рецензии на работу Шмидта 1897 г. (выше с. 262).

Появление этого первого ядра идей имело различные последствия:

прежде всего, крайняя филологическая аккуратность, тщательность при описании языка распространяется и на методику преподавания, отличавшуюся особой строгостью (выше с. 256, 262); это позволяет при сравнении двух живых языков заменить упрощенные знания, полученные из книг, конкретными, непосредственными знаниями, полученными при исследовании языковых явлений (выше с. 247). Идея системы ведет к осознанию различия между статической и диахронной лингвистикой, а также к пониманию различия и связи между системой и ее реализацией, между языком и речью, относящемуся к периоду путешествия в Литву (выше с. 245) и усиленному затем встречей с Бодуэном и открытием Крушевско-го (выше с. 252 и прим. 7). Необходимым следствием этого стало разграничение физиологического и «исторического» исследования фонематической системы, о котором уже говорилось в отчете о парижском курсе 1881г. (выше с. 250).

Первоначально эти идеи располагаются в рамках конвенционализма Уитни: намек на него явно просматривается в первой попытке синтезировать общие взгляды относительно «жизни языка», предпринятой Соссю-ром в 1885 г. (выше с. 251). Однако концепция Уитни, должно быть, не удовлетворила Соссюра, и после 1885 г. он не оставляет мыслей об общей теории. Об этой потребности говорилось в рецензии на работу Шмидта от 1891 г., где, как мы уже отмечали (выше с. 262), он подчеркивает необходимую взаимодополняемость частных анализов и общей теории. И именно в силу осознания этой необходимости Соссюру отвратительно чрезмерное увлечение фактами, присущее позитивистской лингвистике того времени, полное постулатов, неосознанно связанных с используемой терминологией: осознание необходимости реконструкции терминологического аппарата (а значит, концептуального), благодаря которому лингвистика сможет изучать явления с большей точностью, возникло в период написания диссертации, но оно становится доминирующим к 1894 г., об этом упоминается в первом письме, адресованном Мейе, от 1894 г., и в рукописной записи, также относящейся к 1894 г., приведенной ниже.

Именно в эти годы созревают наиболее оригинальные идеи Соссюра, в которых еще не скоро будут замечены центральные идеи соссюровской мысли: идея языка как формы, идея относительности, произвольности и радикальной историчности организации лингвистики во всей ее совокупности. Ценное свидетельство на этот счет оставил нам Сеше:

Он неоднократно пытался приобщить нас к работе своей мысли. В частных беседах он говорил о вопросах методики, о теоретических проблемах, над которыми он впоследствии работал... в своих курсах по общей лингвистике... Ему случалось также развивать перед нами эту идею, занимающую его постоянно, ставшую основой его размышлений об организации и функционировании языков, идею о том, что следует знать, что значение имеют не знаки сами по себе, а различия между знаками, создающие игру противоположных значений (Sechehaye II F. d. S. 65).

Эту «основу» мы находим в записях 1893 и 1894 гг., в набросках книги, о которой Соссюр говорит в письме Мейе от 1894 г., и в набросках статьи об Уитни:

Некоторые просветители говорили: «Язык — вещь совершенно экстра-человеческая, организованная сама по себе, как паразитическая растительность, распространенная на поверхности нашего вида». Другие утверждали: «Язык — вещь человеческая, но одновременно имеющая природные функции». Уитни сказал: «Язык является установлением людей». Это изменило направление лингвистики.

По-видимому, следующим утверждением будет: «Это установление людей, но такого рода, что все прочие установления людей, кроме письма, могут лишь навести нас на ложный путь в поисках сущности, если мы будем исходить из аналогии с ними».

Действительно, другие установления полностью базируются на естественных отношениях между вещами... Например, система права нации или политическая система. И даже капризная мода, определяющая нашу одежду, не имеющая возможности ни на мгновение отклониться от данных величин пропорций человеческого тела. Язык же и письмо не основаны на естественном отношении между вещами. Не существует никогда никакого отношения между каким-либо свистящим звуком и формой буквы S или, например, слово cow с такой же легкостью может обозначать «корова», как и слово vacca. Уитни неустанно повторял это, чтобы дать лучше почувствовать, что язык является чистым, стопроцентным установлением людей. Однако это доказывает весьма большее: что язык является установлением, не имеющим аналогов (если присоединить сюда и письмо), и что после этого было бы действительно самонадеянным считать, что история языка должна походить, даже отдаленно, на историю какого-либо другого установления (Notes 59-60).

Это объяснение особого характера лингвистических установлений, это «весьма большее» по отношению к конвенционализму Уитни находится в пространных набросках предисловия к книге по общей лингвистике, которую он предполагал написать в 1893-1894 гг.: в языке ничто не является субстанцией, ничто не существует столь автономно, как лингвистика, и, наоборот, все является результатом «комбинированных или изолированных действий физиологических, психических, умственных сил». То есть язык—это не определенное посредством договора место встречи некой звуковой субстанции и некой мыслительной субстанции («понятий»):

По мере того как углубляешься в материал лингвистических исследований, все более убеждаешься в истинности утверждения, наводящего (скрывать это бесполезно) на размышления: связь, обнаруживающаяся между вещами, в этой области предшествует самим вещам и служит для их определения (Notes 56).

Различия языка имеют объяснение лишь сами по себе, а не в природе звукового или понятийного материала, в которой они действуют.

Отсюда двойная необходимость как можно большей формальной точности в теории лингвистических фактов, поскольку это не та область, в которой вещи могут рассматриваться с одной или с другой точки зрения,— напротив, в этой области переплетаются произвольные различия, и, следовательно, необходима предварительная работа по первичному определению этих различий:

Важнейшей задачей теории языка станет выяснение того, как обстоит дело с нашими исходными различиями. Невозможно утверждать, что мы имеем

БИОГРАФИЧЕСКИЕ И КРИТИЧЕСКИЕ ЗЛМЕТКИ О Ф. ДЕ СОССЮРЕ

право выстраивать теорию без этой работы по определению, хотя этот удобный способ, по-видимому, до сих пор удовлетворял лингвистическую публику (Notes 55-56).

Коррелятивный характер лингвистической единицы подтверждается впоследствии в следующем отрывке:

Мы не имеем права рассматривать одну сторону языка как предшествующую и высшую по отношению к другим и превращать ее в точку отсчета. Мы имели бы на это право, если бы существовала сторона, данная вне других, то есть вне какой-либо операции по абстрагированию и обобщению с нашей стороны, но достаточно подумать, чтобы понять, что таких сторон не существует (Notes 56).

Завершение этой цепочки размышлений носит чисто гегелевский характер:

К каждой веши, рассматриваемой нами как истина, мы приходим столь разнообразными путями, что, признаться, не знаем, какому из них следует отдать предпочтение. Для лучшего представления совокупности наших предложений следовало бы выбрать постоянную и хорошо определенную отправную точку. Но мы как раз пытаемся установить, что в лингвистике предположение, будто бы один факт может быть определен сам по себе, является ложным. Таким образом, на деле наблюдается полное отсутствие какой-либо отправной точки, если какой-либо читатель внимательно проследит нашу мысль от начала до конца этого тома, он признает, мы в этом убеждены, что, если можно так выразиться, невозможно следовать строгому порядку (Notes 56-57).

Проблема порядка, в котором следует расположить тезисы лингвистической теории, присутствовала в размышлениях Соссюра до последних лет его жизни, как это показывает уже упоминавшийся отрывок из разговоров с Ридлингером (выше с. 264) и изменение плана читаемого на протяжении трех лет курса. Возможно, что концепция семиотики как общей теории знаков, появившаяся ранее 1901 г. (дата публикации Classification de sciences Навили, в которой упоминается новая соссюровская наука: выше прим. 9), и связанная с ней формулировка «первейшего принципа», то есть принципа произвольности, в течение определенного времени представляли удовлетворительное решение, проблемы для Соссюра. Это показывает тот факт, что именно на них базируются начало и основное содержание второго курса.

10См.: Hegel G.W.F. Precis de 1'Encyclopedie des sciences philosophiques / Trad. francais de J. Gibelin. Paris, 1970.29 (§ 1): «Философия лишена привилегии, которой пользуются другие науки, имеющие возможность предполагать свои объекты как данные непосредственно представлением, так же как и методику знания для начала и продолжения исследований как принятую предварительно. Ее объект, это правда, является также объектом религии... Философия, несомненно, может предполагать знание своего объекта, она даже должна его предполагать, так же как и интерес к этому объекту, уже по причине того, что сознание имеет представления об объектах прежде, чем получает их понятие (Begriffe), и того, что думающий разум достигает знающего и понимающего размышления, лишь проходя через представление и находясь в соотношении с ним.

Однако исследующая мысль вскоре понимает, что это изучение требует показать необходимость его содержания и доказать как определения, так и существование своих объектов. То есть простое знание этих объектов представляется недостаточным, также как и выдвижение или принятие предположений и утверждений представляется недопустимым. Однако одновременно появляется трудность начала, поскольку начало, будучи непосредственностью, устанавливает предположение, или, точнее, является одним из предположений».

Однако при переходе от второго к третьему курсу план меняется (выше с. 265), и лишь на лекции от 19 мая 1911 г., под конец своего третьего курса, Соссюр вводит термины означаемое и означающее (S. М. 85), необходимые для более строгой формулировки принципа произвольности, изложенного двенадцатью днями ранее в других терминах (S. М. 82), и рассмотренного с иной точки зрения в двух последних лекциях курса, от 30 июня и от 4 июля (S. М. 90-92). То есть в самом конце своей преподавательской деятельности Соссюр с полной ясностью видит, что произвольность знака касается не только означающей, но и означаемой стороны знака и языков (что придает ей полностью исторический характер), поскольку значения имеют определенную значимость лишь по отношению к тому, что их окружает (S. М 91, прим. 150 и 151), а мир содержаний, так же как и мир звуков, является аморфным до начала формирования внутренней организации языка, произвольной и, следовательно, «системной» (и, следовательно, историчной) (S. М. 91, 152). Соссюр открыл объединяющий принцип теории языка лишь под конец (или лишь под конец он счел возможным изложить его своим ученикам).

Согласно двум традиционным концепциям лингвистических явлений, данную единицу языка можно идентифицировать либо посредством смысла, либо посредством звука. Есть множество способов произнести слово Госпо-да, но эти разнообразные реализации можно идентифицировать на том основании, что они выражают определенный смысл, являющийся «одним и тем же для всех», согласно старому аристотелевскому утверждению, ставшему основой этой точки зрения. Критика этой точки зрения, открытие флуктуации в мире означаемых подтолкнула лингвистов, придерживающихся идей Боппа, к звуку, «проводнику, более надежному» (по словам Потта), чем флуктуирующие означаемые, для изучения единиц языка. Господа может иметь бесконечное количество смыслов, но тем не менее эти бесчисленные реализации имеют звуковое сходство.

Соссюр исходит из четкого осознания аргументов обеих точек зрения, т. е. из принятия этих двух фактов: звуковые формы изменяются бесконечно, смысл изменяется бесконечно. Одно произношение Господа отделяет от другого целая пропасть, в которой может поместиться бесконечное количество промежуточных произношений. Таким же образом существует пропасть между одним смыслом и другим, связанными между собой одной из возможных реализации слова, меж которыми также могут располагаться новые промежуточные варианты смысла. С другой стороны, Соссюр отмечает, что промежуточные варианты смысла и промежуточные звуковые формы могут также располагаться между вариантами смысла и звуками слов, рассматриваемых как отличные друг от друга. Другими словами, он уловил непрерывный характер конкретных реализации, конкретных актов речи. Имя Г. Шухардта не случайно названо среди тех, кто содействовал развитию знаний о языке. И если бы Соссюр читал Кроче, в качестве начала своих размышлений он мог бы процитировать его «Эстетику».

Однако в этот мир смыслов и артикуляций, колеблющихся сходным образом, в котором непрерывность кажется единственным объективно действующим правилом, говорящие члены общества вводят различения и идентификации: серия неисчислимого количества артикуляций и смыслов и смысловых оттенков слова Господа (Messieurs) объединена в единство и отделена от соседних, сходных артикуляций (например. Господин (Monsieur), мои сестры (Mes soeurs) и т. д.) и соседних, сходных смыслов («Дорогие друзья», например, или «Почтенная публика» и т. д.). Артикуляционное сходство либо его отсутствие, психологическое и логическое

БИОГРАФИЧЕСКИЕ И КРИТИЧЕСКИЕ ЗАМЕТКИ О Ф. ДЕ СОССЮРЕ

сходство либо его отсутствие не могут объяснить подобное объединение. Повторяем еще раз (хотя это приводит к риску привести в возмущение сторонников историзма и структурализма), что Соссюр идет в точности тем же путем, каким шел Шухардт, а позже Кроче.

И однако (и это начало расхождения) эти объединения являются реальными: именно на них каждое мгновение строится речь, в которой эти дополнительные различия и идентификации действуют конкретным и действительным образом. На что же опираются эти объединения?

В течение нескольких лет (между Парижем и первыми годами в Женеве) Соссюр, должно быть, считал приемлемым конвенционалистский ответ Уитни: договор и только договор позволяет объединять в единства различные артикуляции и различные смыслы (или производить различие между этими артикуляциями и этими смыслами и соседними артикуляциями и смыслами с психологической и звуковой точки зрения). Но конвенционализм (не учитывая его слабость с точки зрения конкретной историчности, поскольку непонятно, когда и каким образом осуществляется договор) исключительно слаб в плане теории: он предполагает, что термины, о которых говорится, что их идентичность установлена, являются уже идентифицированными. Язык, как механизм, руководящий идентификациями и различениями, является предшествующим по отношению к любому договору. Вот почему анализирующий его оказывается «лишен всех аналогий, небесных и земных».

Окончательный ответ Соссюра сосредоточен вокруг теории произвольности. В бесконечной серии различных звуковых реализации, так же как и в бесконечной серии различных смыслов, обе они образуют непрерывное полотно. Язык разделяет различные единицы, проводя границы, внутри которых психологически или фонически различные явления являются идентифицированными. Язык является механизмом, руководящим (помимо воли индивидуума) этими идентификациями и этими различиями. Он является совокупностью артикуляций, границ, придающих прерывистый характер (сегодня мы сказали бы дискретный) массе звуковых реализации и массе значений. Благодаря языку говорящий относит конкретную звуковую единицу к той или иной категории означающих единиц, а перцептивную, или воспринимающую, или концептуальную, единицу к той или иной категории означаемых единиц. В этих категоризациях отсутствуют какие-либо основания, присущие фоно-акустической или понятийной субстанции, [е] и [а:] классифицируются как различные реализации одной и той же единицы, обозначаемой символом 1а1 в итальянском языке или в неаполитанском диалекте, как различные реализации двух различных реализации, обозначаемых символами 1а1 и 1а:1 (или ά и о) во французском или латинском языке. Соссюр с все большей ясностью видит, что и в плане значений (смыслов) и в плане означаемых происходит одно и то же. Молодое создание женского пола и такое же создание мужского пола имеют лишь одно означаемое в немецком языке («Kind») или в греческом языке («τέκνον»), тогда как они имеют два означаемых в итальянском языке («bambino» и «bambino») или в латинском языке («puer» и «puella»).

Фоно-акустические или понятийные и психологические сходства и различия не объясняют причин этих идентификаций и различий. То есть они принадлежат не к области естественного, природного, обусловленного, а к области исторической случайности. Иными словами, они являются произвольными.

Самый глубокий смысл (о законных основаниях исследования этой глубины см.: Martinet 1957.115-116 и Godel 1959.32) произвольности знака выражен

не на сумбурных страницах 70-7/ К. О. Л., а в главе ГУ второй части, посвященной языковой значимости (/С О. Л., //2-/22): языковой знак является произвольным, поскольку он представляет собой комбинацию (произвольную, но выявление этого уже не вызывает интереса) двух сторон, означаемого и означающего, являющихся произвольными в той мере, в какой они объединяют (и различают) произвольно, не имея на то мотиваций логического или природного характера, различные смыслы и различные типы звуковой реализации.

«Системная» природа языкового знака идет от его произвольности. Разграничение знаков, лишенное какой-либо мотивации, связанной с понятийной или звуковой субстанцией, происходит посредством разграничения, производимого самими знаками. Именно по причине того, что это разграничение не имеет иной базы, кроме usus loquendi языкового сообщества, языковой системе свойственна радикально-социальная природа во всех своих проявлениях, то есть как в плане семантики, так и в плане фонологии или морфологии (Фрей).

Признание произвольности приводит также к появлению обновленной методики описания языков, которое следует производить не в фоно-акусти-ческих или онтолого-логико-психологических терминах, а в терминах фо-но-акустических и онтолого-логико-психологических различий, используемых в данном языке для создания всевозможных знаков. В К. О. Л. дается лишь набросок принципов этой методики: они были развиты значительно позже, в исследованиях представителей пражской, французской школ и глос-сематики, а также при создании функциональной семантики, благодаря трудам швейцарских ученых (Фрея, Бюргера, Годеля), а также Ламба и Прието.

Дата добавления: 2015-07-24